Тот лежал на истоптанной пыльной земле, от боли скорчившись в узел, судорожно прижав к телу руки и ноги; дыхание с хрипом и бульканьем вырывалось сквозь стиснутые зубы.

Подъехал Одо:

   — Это был султан, и мы упустили его.

   — Ты сам отозвал меня. — Раннульф приложил ладонь к Маркову горлу, над воротником его доспехов: там легко и быстро билась, пульсировала жизнь.

   — Оставайся с ним, — сказал Одо. — Я еду искать короля.

И тут же отъехал. Прочие последовали за ним. Их было на пять человек меньше, чем в начале битвы, — зато мёртвыми сарацинами была усеяна вся равнина. Добрый обмен. «Как жаль, что этот лысый череп ушёл от меня, — подумал Раннульф, — мне так хотелось расколоть его рукоятью меча».

Он встал. Спустил с руки щит и повесил его на седло. Вынул удила из конского рта. Отвязал от задней луки и расправил чёрно-белую попону. Битва откатилась дальше. С юга ветер доносил вопли и лязг оружия, удары копыт, ржание и визг. Он быстро, внимательно глянул по сторонам — нет ли мародёров — и вновь опустился на колени рядом с Марком.

   — Ты можешь встать?

Тот пробормотал что-то совсем невнятное. Раннульф понял, что с ним, по влажному булькающему дыханию, но всё же юноша расслабился, и Раннульф сумел распрямить ему ноги и закутать его в попону. Он стянул с Марка шлем, обхватив его обеими руками, и юный рыцарь со вздохом опустил голову наземь.

Лицо его покрывала зеленоватая бледность. Правая рука была сломана — ещё во время первой атаки, понял Раннульф. У него была ещё одна очевидная рана — глубокая рана на бедре, но смертельную рану нанесло нечто, пробившее грудь; когда и как это случилось, Раннульф не видел.

   — Не оставляй меня, — попросил Марк, — не оставляй...

   — Не оставлю. — Раннульф сложил вдвое угол попоны, подсунул под голову Марку.

   — Мы побеждаем, — сказал Марк.

   — Пока да. — Раннульф снова огляделся. Он бился и в других сражениях, которые казались выигранными, пока внезапная случайность не обращала их в поражение. С этой стороны, отсечённый краем вади, он не видел ничего, кроме нескольких коней, беспокойно рысящих вдали. Звуков битвы он больше не слышал. В нескольких ярдах, уткнувшись носом в хвост жеребца Марка, стоял его измученный конь. Плечо его было в крови, в открытой ране на ноге зияла обнажённая мышца.

   — Я умираю, — прошептал Марк.

Голова у Раннульфа кружилась. Скрестив ноги, он сел рядом с юношей.

   — Господь да смилуется над нами. — Он взял Марка за руку. Битва укатилась прочь, и душа его опустела; он ощущал свою потерянность и бренность — здесь, рядом с умирающим. Ему было зябко. День клонился к закату; небо по-прежнему затмевала пыль, а теперь поднялся ветер; налетев с далёкого моря, он гнал прочь недвижный пыльный воздух. Подобная иззубренному клинку тень прочертила равнину, на миг накрыв и Раннульфа; он поднял глаза — в бездонном небе, раскинув неподвижные крылья, парил гриф. За первым явился второй, потом — ещё и ещё. Раннульф сжал пальцы на запястье Марка, но в первый миг не ощутил ничего. Потом — едва заметное биение. Раннульф уселся поудобнее и стал ждать.

Юный король Бодуэн позволил своему коню самому искать дорогу в сумерках, свита его ехала позади. В воздухе растекался запах бойни. Сумерки полнились резкими мерзостными звуками — хрустом костей, щёлканьем клювов, хлопаньем крыльев и пронзительными воплями стервятников, слишком обожравшихся, чтобы взлететь.

Вся огромная равнина была усеяна трупами; король проехал уже несколько миль, а тела всё не кончались.

Только сейчас он начинал понимать, какой огромной была эта победа. Все эти мертвецы были сарацинами. Всё огромное войско Саладина легло здесь, на берегах вади, под напором нескольких сотен рыцарей. Рыцарей Господних. Бог даровал ему эту победу, знак, обетование: если он сохранит веру, если не сдастся, Бог охранит его королевство.

Впереди во мраке равнину огромной раной рассекало вади. Неподалёку от его берега какой-то мародёр шакалом метнулся к мертвецу — и тут же, вспугнутый, отпрянул, бежал. Кто-то там, внизу, не умер.

   — Стойте, — настороженно сказал король, натянув повод. Дневной свет почти угас. Он мог разглядеть лишь тень, силуэт во тьме — кто-то сидел на земле спиной к нему. Ему почудилось, что это франк, а подъехав ближе, Бодуэн узнал этого франка — даже в темноте.

   — Стойте, — повторил он, жестом приказав свите оставаться на месте, и один проехал несколько ярдов до сидящего на земле человека.

Это был тамплиер Раннульф, безмолвный, с обнажённой головой. Даже когда король придержал коня рядом с ним, рыцарь не обратил на него внимания. И тут Бодуэн увидел, что на земле лежит другой тамплиер.

Он был мёртв или казался мёртвым. Закутанный в конскую чёрную попону, он свернулся на земле. Король спешился. Раннульф молчал. Он сидел, скрестив ноги; правая его рука сжимала ладонь мёртвого рыцаря. Широко раскрытые немигающие глаза глядели вдаль.

Бодуэн нагнулся было и потянулся к Марку, и тогда Раннульф вдруг ожил — его свободная рука взметнулась, перехватила запястье короля, оттолкнула:

   — Не трогай!

Король отдёрнул руку.

   — Он ещё жив? Отнесём его в Рамлех. Там мы сможем его вылечить.

Раннульф покачал головой:

   — Он скончался.

   — Мы похороним его в Рамлехе — со всем почётом, коего он заслужил.

   — Я похороню его в Иерусалиме, где и надлежит упокоиться его праху.

Король присел на корточки, лицом к лицу с Раннульфом, пытаясь завладеть вниманием тамплиера.

   — Мы одержали здесь чудесную победу. Тамплиеры говорят, ты едва не захватил самого Саладина. Ты нужен мне. Идём в Рамлех.

   — Я иду в Иерусалим.

   — Я твой повелитель.

   — Мой повелитель — Иисус, — сказал тамплиер, и Бодуэн сдался. Он поднялся на ноги. Он устал; когда он повернулся к коню, ему пришлось собрать все силы и волю, чтобы сесть в седло. Ветер стал резче, он свистел погребальной песней, предупреждением о грядущих битвах. Бодуэн хотел остаться здесь, с этими людьми, — но они не принадлежали ему, а он должен быть там, где сможет действовать. Повернув коня, он повёл свою свиту прочь — к Рамлеху.

Раннульф Фицвильям родился в Котантене, в Нормандии, — младшим сыном безземельного рыцаря. Семья жила в дальнем замке на побережье, где отец был сенешалем[6]. Мать умерла, когда Раннульф был ещё совсем младенцем; он рос как трава и научился драться прежде, чем научился ходить, брал то, что хочется, силой и не доверял никому.

Он последовал за братьями на Анжуйские войны, а когда они пали — стал мстить за них с пылом, намного превосходящим любовь, которую он питал к ним живым. Сражаться — это было единственное, что он умел. Меч заслужил ему место в войске короля Генриха, низкое происхождение не дало приблизиться ко двору. Он не умел ни читать, ни писать, ни толком говорить на латыни. Он редко посещал церковь. Свободное время он проводил, напиваясь, играя и развратничая, и знал лишь одно лекарство: когда после ночного загула наутро болела голова, он пил, чтобы исцелить её, а когда одна женщина едва не уморила его — шёл искать другую.

Он чувствовал всю пустоту и никчёмность такой жизни, словно проклятием лежащей на нём, и всё же продолжал жить именно так. Ему нравилось ощущать себя сильным. Волю его ничто не ограничивало, он не отказывал себе ни в одном желании, даже когда то, чего он хотел, отвращало его.

Как-то, служа в гарнизоне крепости на границе с Бретанью, Раннульф влюбился в женщину из деревни и преследовал её, покуда она не ушла в монастырь. Тогда он напал на монастырь. За это епископ отлучил его. Король прогнал его со службы. Приятели отвернулись от него. Двери света, веры, надежды захлопывались вокруг него; он чувствовал, что скатывается прямиком в ад, но не мог остановиться; порой он даже хотел, чтобы всё кончилось — и поскорей.