Сотник с обнаженной саблей в руке стоял на носу суденышка рядом с мортирой и пушкарями. Наклонившаяся навстречу ветру фигура, вздувшаяся на спине пузырем рубаха, растрепанный оселедец… Широко раскрытый рот, хриплый голос, блеск сабли.

— Гоп, хлопцы!

Сабля сотника опустилась от плеча к ноге, и гребцы дружно навалились грудью на весла, рванули их на себя.

— Гоп, друга!

Снова сверкание сабли, очередной рывок чайки вперед.

— Гоп, любые!

Пушечные выстрелы гремели почти рядом, одно ядро пронеслось над чайкой, второе зарылось в пенистую воду у борта. При вспышках выстрелов можно было рассмотреть высокий борт ближайшего турецкого корабля, мелькавшие на его палубе неясные фигуры, два нырявших среди волн бревна-мачты. Чайка, словно пущенная из тугого лука стрела, неслась вперед.

Звуки стрельбы постепенно слабели, сливались в монотонный глухой шум, оставались позади. Получуб швырнул саблю в ножны, перегнулся над бортом, зачерпнул в ладонь воды. Лизнул ее кончиком языка, вылил на потную грудь.

— Море!

Запорожские чайки, проскользнув мимо Очакова и Кинбурна, выносились на простор Черного моря.

Санджак[5] Очаковской крепости, поглаживая пышную бороду, глядел в окно. Ничего интересного там не было: крепостные стены, вода, камыши, песчаные отмели лимана, расстилающаяся до горизонта степь. Все то, что наблюдал изо дня в день уже несколько лет, как по воле Аллаха и великого визиря стал здешним комендантом. Сейчас он смотрел на это не потому, что искал услады для старческих глаз, а чтобы лишний раз не видеть стоявшего против него человека.

Этот офицер был призван в Очаков всего полтора месяца назад с морским караваном, доставившим в крепость подкрепление. Однако невзлюбил его санджак гораздо раньше, едва узнал, что тот должен прибыть к нему. По необъяснимым причинам стамбульские слухи долетали до Очакова намного раньше, нежели доплывали туда галеры с войсками или транспорты с боевыми припасами и продовольствием. Поэтому санджак знал все о своем новом подчиненном еще до того, как увидел его.

Единственный сын бывшего трехбунчужного паши[6], сохранившего и поныне влиятельные связи в диване, получил блестящее образование, путешествовал по Европе, участвовал в прошлогодних боях против русских на Дунае… Был ранен, повышен в должности, будучи в Стамбуле на лечении, сблизился с французскими военными инструкторами, неоднократно высказывал критические замечания о порядках, веками существовавших в султанской армии: взяточничестве и казнокрадстве, покупке офицерских званий и должностей, о наличии в войсках огромного числа «мертвых душ», жалованье которых оседало в карманах их командиров и военных чиновников. Не будь такой «говорун» сыном трехбунчужного паши, не сносить ему головы! Но Аллах велик и сполна воздаст каждому по заслугам, а поэтому он, очаковский комендант, приобрел нового командира табора[7] янычар. На свою голову!.. Кто знает, с какой целью перевели к нему этого сынка паши: то ли убрать его длинный язык подальше от Стамбула, то ли уберечь его голову от новых кровопролитных сражений, которые вот-вот должны грянуть на Дунае. Поди угадай…

— Бин-баши[8] Насух, думаю, вам известно о событиях прошедшей ночи? — спросил комендант после обмена обычными приветствиями.

— Да. Отряд казачьих лодок прорвался мимо Очакова и Кинбурна в море, — последовал спокойный ответ.

— Не отряд, а его жалкие остатки, — поправил собеседника комендант. — Большинство лодок гяуров уничтожены огнем крепостных пушек или потоплены нашими галерами, и в море удалось уйти лишь отдельным казачьим лодкам.

— В таком случае, господин санджак, примите мои поздравления, — склонил голову офицер.

Комендант готов был поклясться, что при этих словах по губам командира табора скользнула ироническая усмешка. Может, показалось? Наверное, так и есть. Ведь собеседник, кем бы ни был его отец, должен прекрасно знать, что в этой глуши благополучие и даже жизнь каждого офицера полностью находится в руках санджака.

— В связи с ночным боем я и пригласил вас. — Комендант протянул руку к мраморному столику, придвинутому к его креслу, взял четки. — Прорвавшиеся в море лодки гяуров могут двинуться в трех направлениях: к Крымскому побережью, на Анатолию или к Дунаю на помощь Румянцев-паше. Если они пойдут к Крыму — для этого есть татарский хан, если к Анатолийскому берегу — местный паша, но если гяуры появятся на Дунае… — комендант пожевал губами, тронул бороду. — Тогда великий визирь может выразить нам свое недовольство. Надеюсь, вы хорошо понимаете меня?

— Да.

Комендант вздохнул, опустил глаза, медленно стал перебирать четки.

— Как ни прискорбно, но лодки гяуров скорее всего направятся именно к Дунаю. Наши разведчики, постоянно наблюдающие за Днепром, донесли, что лодок всего двадцать и на каждой по пять десятков казаков. Чтобы напасть с такими силами на Анатолию, нужно быть полностью лишенным разума. Порты Крыма забиты нашими войсками, поэтому гяурам там тоже делать нечего. А вот Дунай… Румянцев-паша создает на нем свой речной флот, и покуда тот не готов, лодки запорожцев смогут заменить его. В этом случае гнев великого визиря наверняка падет на наши головы. Вот почему лодки гяуров, ни при каких обстоятельствах не должны достичь Дуная. Тем, кто помешает им соединиться с армией Румянцев-паши, будете вы со своим табором, бин-баши.

Подняв голову, комендант впился глазами в собеседника. Увы, оно оставалось таким же спокойным и бесстрастным, как в начале разговора. Может, тот не понимает всей сложности порученного ему задания или не представляет, с каким противником вскоре предстоит иметь дело?

— Благодарю за доверие, господин санджак, — прозвучал ответ. — Постараюсь оправдать его. Однако осмелюсь спросить, какими силами я буду располагать помимо своего табора?

— Помимо табора? Целого табора? — вскинул брови санджак. — Табор лучших воинов султана против нескольких жалких лодок гяуров?

— Не нескольких, а двадцати. А это, согласно донесениям ваших разведчиков, не менее тысячи казаков с двадцатью пушками. Каковы же казаки в бою, вы должны знать не хуже меня.

— Бин-баши Насух, вы плохо меня слушали, поэтому многое неправильно поняли, — строго сказал комендант. — Лодок было двадцать, когда они плыли по Днепру, большинство из них уничтожено у стен крепости и в гирле лимана. Следовательно, вам придется добивать лишь незначительные остатки спасшихся от смерти гяуров.

— Господин санджак, утром я был на берегу лимана и видел прибитые к нему волнами древесные стволы с грузом на одном конце. Их-то командиры галер и артиллеристы крепости приняли ночью за мачты казачьих лодок, именно по этим деревьям и был направлен наш огонь. Поэтому моим противником будут не остатки казачьего отряда, а он целиком. А в моем таборе всего пятьсот янычар.