— Конечно… тебе возразишь… надо, значит, надо. Образование еще никому не мешало.

— Отлично, Андрей, а сейчас идите с Аней домой, мне еще подумать надо и кое-какие вопросы порешать. В понедельник с утра в путь, в деканате тебя восстановят и выдадут справки для учебы в другом ВУЗе. Полагаю, что за несколько дней управишься. Идите.

Когда родственники ушли, Тоня спросила мужа:

— Ты что задумал, Егор?

— Ничего особенного. Появились кое-какие мысли о том, как сделать из Андрея неплохого бизнесмена.

— Какой тут у нас может быть бизнес, тем более с гражданской авиацией? Аэропорт и до давно закрыли, технику, которая была, растащили.

— Ничего, образование еще никому не мешало.

Егор заметил, что на глазах Тони появились слезы. Она была снова беременна и слова мужа отнесла в том числе и на свой счет. Он пояснил:

— Тонечка, я тебя люблю. Потому что ты лучшая девочка и жена на свете. С образованием ты или без образования — это не имеет значения. Когда муж может обеспечить семью, то жене не стоит работать. Уют в доме и дети — разве этого мало?

Домашний номер телефона ректора полицейские подсказали Егору, он позвонил:

— Либерсон Эммануил Абрамович? Это вас доктор Сибирцев беспокоит.

— Доктор Сибирцев, тот самый?

— Тот самый, — усмехнулся он, — вы в прошлом году после третьего курса отчислили студента Андрея Самохина. Его к уголовной ответственности привлекали, но оправдали полностью и извинились.

— Я по фамилии студентов не знаю, возможно и было такое, если вы звоните, решим вопрос. В свою очередь у меня тоже к вам просьба будет…

— Не забывайтесь, Либерсон, не забывайтесь. Это не просьба, а напоминание ваших грехов. Любая проверка установит, что вы действовали незаконно, получение взятки вряд ли докажут, но злоупотребление служебным положением железно.

— Послушай ты, коновал деревенский, я не боюсь проверок, а твой наркоша Самохин не только у нас, но и в другом любом ВУЗе учиться не будет, я позабочусь об этом. Пугать он меня вздумал…

— Я всегда считал евреев людьми не глупыми, но ты, видимо, выродок. Проверка не тобой, а БЭПом займется, начальничек оттуда быстро поймет, что лучше тебя сдать, чем сидеть пятнадцать лет вместо пяти. Андрей Самохин в понедельник в деканате появится, надеюсь, что мне не придется обращаться с просьбой к новому ректору. Но вашу просьбу рассмотрю, когда Андрей обучение закончит, посмотрю, как вы ему поможете. Удачи, Либерсон.

Егор бросил трубку с презрением. «Гнида поганая… студентов он не помнит… этого помнишь и запомнишь надолго». Он набрал номер руководителя филиала МГТУ ГА, договорился насчет Андрея, пообещав принять нужного человечка бесплатно.

Самохин вернулся из города через четыре дня и сразу засел за учебники, почти не появляясь в клинике доктора Сибирцева. Только отметал снег от крыльца и расчищал дорожки, когда появлялась необходимость. Учился прилежно, но так и не понял, зачем Егору потребовалось его авиационное образование. Он знал одно — Сибирцев лишних телодвижений не делает.

Перед родами Тоня заговорила с мужем:

— Егор, я стала замечать, что мама последнее время старается быть одна. Как-то раз увидела, что она пьет таблетки какие-то. Спросила, она заволновалась и пояснила, что голова заболела, тебя беспокоить из-за пустяков не стоит. Но мне думается, что мама что-то скрывает. Я не знаю, что делать, Егор?

— Что делать, что делать, — заворчал он, — это я олух последний — всех в деревне посмотрел кроме тещи. Ты сходи, пригласи ее к нам, скажи, что я хочу поговорить с ней насчет Андрея, его перспектив. Пусть заранее не волнуется, я введу ее в состояние сна и обследую, все болезни вылечим, не сомневайся.

Тоня ушла и вернулась одна очень взволнованной, заговорила быстро с порога:

— Маме плохо, она умирает, прощения у тебя просит, что не рассказала о своей болезни. У нее рак матки с метастазами, ничего уже сделать нельзя.

— Оставайся с Антошкой, Тоня, я к матери. Не переживай, вернусь вместе с мамой.

Егор прибежал к теще бегом, попросил у свекра чистую простынь и уйти из дома минут на пятнадцать. Клавдия Ивановна поняла, что зять хочет ее оперировать на дому.

— Поздно, Егор, слишком поздно, — заговорила она, морщась от боли, — и когда ты приехал тоже было поздно, поэтому ничего и не говорила никому. Обширные метастазы, нельзя все удалить. Ты, Егорушка, не обижай Тоню, люби ее и Андрея не забывай, он все-таки ее родной брат. А теперь иди, я хочу с мужем побыть последние часы своей жизни, не надо детям и тебе смотреть, как я умираю.

— Спать, — приказал Егор и обратился к мужу: — Чего рот раскрыл? Простынь давай и иди, жди на улице.

Антон мешкал, не зная, что делать — то ли Егора слушать, то ли с женой остаться, как она просила.

— Спит она перед операцией. А тебя матом во двор отправить или сам уйдешь?

Антон словно очнулся, подал простынь и вышел.

Егор раздел тещу, она лежала в крови. Опухоль повредила крупный сосуд. Он произвел разрез, кожа и подкожно-жировая клетчатка разошлись в стороны, начиная розоветь пятнышками кровоточащих сосудов. Остановив начавшееся кровотечение, Егор послойно разделял мышцы, добираясь до матки. Опухоль вросла в нее словно спрессованный комок цветной капусты, поразила тело и кровоточила на стыках здоровых тканей. Он вынимал ее до последней молекулы, раковые клетки люминесцировали в его энергетическом поле и обнаружить их было не сложно в общем кровавом разрезе.

Метастазы поразили практически весь малый таз еще не старой женщины, сдавливали нервные сплетения, вызывая сильные боли. Как она терпела такую боль, не подавая вида? Обычные анальгетики с ней не справлялись.

Доктор отслаивал, отрывал и выковыривал энергетическим скальпелем опухолевые скопления, не повреждая здоровые ткани. Клетчатка и лимфатические узлы малого таза очищены, но болезнь оказалась настолько запущенной, что поразила мочевой пузырь и прямую кишку. Комки «цветной капусты» вынимались отовсюду, давая возможность нормального существования здоровым тканям. Он сшил разъеденный кровоточащий сосуд и послойно стал закрывать рану. Долго водил над телом руками, убивая энергетическим излучением злокачественные клетки, разнесенные лимфосистемой по организму. Они в будущем могли осесть в другом органе и вновь начать свою зловредную деятельность.

Егор поражался стойкости и терпению этой женщины. До последнего дня она ходила на работу, не подавая вида, преодолевая невыносимую боль.

— Проснитесь, Клавдия Ивановна, — она открыла глаза, — вы здоровы, я удалил опухоль и все метастазы. Что же вы мне-то ничего не сказали? Стеснялись зятя и поэтому боялись обратиться ко мне, как к врачу? Это зря. Сейчас я уйду, вы встанете, оденетесь. Матрац придется выкинуть, он весь кровью пропитался. Короче — разберетесь.

Егор вышел во двор, протянул тестю целлофановый пакет:

— Это опухоль, надо ее в лесу закопать, в дом пока не ходи, Клавдии Ивановне надо переодеться. Закопаешь пакетик и все… Клавдия Ивановна теперь здоровая женщина. Рак матки — стеснялась ко мне обратиться. Ладно, бери лопату и в лес, а я домой.

Он рассказал Тоне, что болезнь позади, не переставая удивляться мужеством ее матери, которой из-за банального глупого стеснения приходилось переносить тяжкие мучения.

Прошло три года и Самохина практически не вспоминала о своей болезни. Но полностью от своего комплекса стеснения так и не смогла избавиться, всегда краснея, когда вспоминала и представляла себя обнаженной перед зятем. Кроме Егора, Тони и ее отца так никто и не узнал, что она была неизлечимо больна в свое время. Другие родственники и сельчане заметили, что Клавдия расцвела. Она всегда отвечала шуткой на похвалу: «Сорок пять — баба ягодка опять».

Многие совсем не старые женщины, ставшие официально бабушками, стеснялись этого слова, а Клавдия наоборот гордилась. Всегда говорила, что родить и воспитать детей не каждой дано, а тем более дождаться внуков.