— О! — вытаращил глаза Шанди.

— Потому-то русалы нигде не желанны. Где они — там ссоры. Как ты думаешь, почему джотунны не торгуют рабынями-русалками?

Шанди почесал в голове, пожал плечами и спросил:

— Почему?

— Потому что расстаться с русалкой — все равно что сердце вынуть. Так-то, — триумфально возвестил Торог. — А теперь — кого ты знаешь с голубыми волосами там?

— Никого! — безмятежно ответил Шанди. — Послушай, не возражаешь, если я на минуточку смотаюсь к себе?

Теперь у Шанди была своя комната. Он больше не оставался на ночь в маминой спальне. Большая новая комната вся принадлежала ему, и его лекарство находилось там. Как только он чувствовал, что невидимые кошки где-то внутри вонзают свои когти в его тело, он спешил глотнуть чудесного зелья. Только оно могло унять когтистых тварей. Вот и сейчас ему срочно понадобилось отхлебнуть из флакона. Шанди направился к двери.

— Зачем тебе туда? — вытаращил глаза Торог.

— Затем, что я обделался на твоей кровати, — разозлился Шанди и исчез за дверью прежде, чем кузен убедился, что ему наврали.

По меньшей мере в семистах лигах к западу от Хаба мглистым холодом занимался рассвет.

Под таинственным пологом тумана море тяжко вздыхало стылыми свинцовыми волнами. Стоя на палубе имперской галеры, посол Крушор, даже закутавшись в меха, ежился на морозце. В кожаном мешке на поясе посла хранились важные документы, свитки превосходного пергамента, украшенные тяжелыми восковыми печатями: охранный эдикт, дарующий безопасность путешествующему по Империи нежно любимому кузену, и приветственное послание Города Богов тану Гарка. Писари, собаку съевшие в своем лицемерном ремесле, ругались последними словами, когда составляли тексты.

Если джотунна пробирало от холода, то импы по-настоящему замерзали. Все на галере, начиная с гребцов и кончая капитаном, дробно стучали зубами. Смуглая кожа импов в неверном свете мглистого утра выглядела мертвенно-бледной. Промозглая сырость окропила мелким жемчугом доски корабля, такелаж и людей, поблескивая на доспехах и оружии.

Обе стороны заранее готовились к взаимному предательству. Тан Калкор указал множество мест и наметил разные сроки возможной встречи с имперским посланцем. Где и когда он появится, чтобы получить ответ на свое самонадеянное требование, не знал никто. Впрочем, оно и к лучшему. Колеса имперской бюрократии проворачивались с невероятной медлительностью. Даже намерение посла лично доставить ответ императора не спасло от задержки — теперь уже из-за сквернейшей погоды.

Так что сюда, на одно из условленных мест встречи, галера прибыла не к первому из назначенных дней. Крушор стоял на палубе и, задрав голову вверх, обозревал небо, прикидывая время и высоту прилива. В конце концов он решил еще с полчасика послоняться по палубе в надежде, что промозглая сырость наградит какого-нибудь импа хотя бы насморком, а то и горячкой. Посол был зол на собственную беспомощность, он знал то, что сопровождавшая его свита могла лишь подозревать, — документы, хранящиеся в его мешке, являлись пустой фикцией. Они должны быть переданы из рук посла в руки тана в официальной обстановке, только тогда слова на пергаменте обретут силу закона. Хитро сформулировали текст охранной грамоты крючкотворы Опалового дворца; но, безусловно, его дорогой племянник Калкор не угодит в расставленный для него силок.

Далеко к югу в еще более густом тумане мерцал костерок. Потрескивая, он устилал дымом плес у скалистых круч. На расстоянии полета стрелы от берега морское дно вздыбилось скальным массивом, заметным и хорошо узнаваемым ориентиром места встречи. Сейчас скалы скрывал плотный туман. Неторопливые волны, украшенные белопенными коронами, лениво накатывались на прибрежную гальку и, шипя, отползали. Чайки, как белые игрушечные кораблики, покачивались на воде, едва различимые сквозь туман. Неподвижный воздух пропитался тяжелым запахом водорослей.

Вздрагивая от тумана и приплясывая на месте в надежде согреться, жался к огню пожилой джотунн Виргорек, смачно проклиная свою несчастливую звезду и Богов, забывших о нем. Он родился и вырос в далекой Нордландии. Как и все джотунны, он был голубоглазым блондином, но в отличие от прочих любил спокойную жизнь. И надо же было случиться, что в четырнадцатилетнем возрасте ему пришлось убить человека, надругавшегося над честью его сестры, и конечно же саму девушку — за то, что подчинилась насильнику. Инцидент обеспечил бы ему громкую славу, если бы не многочисленная семья покойного, в которой воинов было много больше, чем родичей Виргорека. Обнаружив, что жизнь его не стоит и выеденного яйца, парень сбежал из дому искать счастья в Империи. Давно это было. Вдоволь намотавшись по городам, он обосновался в столице, нанявшись в штат постоянного посольства Нордландии.

Тогда сгоряча Виргорек вообразил, что ему повезло: платили служащим отлично, так как среди джотуннов охотников торчать в душных помещениях не водилось. Те же, кого удавалось сманить звонкой монетой, скоро чахли на нудной работе вдали от соленых океанских волн и, как правило, сбегали. Виргорек рассчитывал за пару лет поднакопить деньжат и обзавестись собственным кораблем. Это — как он планировал — позволит ему вернуться в море к рыбной ловле, скандалам в прибрежных кабаках и контрабанде: всему тому, что являлось по понятиям джотунна респектабельным образом жизни. Наивный чужак не учел одного: он был пришлым. А не случалось еще такого чуда, чтобы джотунн умудрился обогатиться в имперском городе.

Через пять лет унизительного труда Виргорек стал мудрее, старше и беднее, а от его надежд не осталось и следа. В самом деле, развязавшись с долгами и домашним скарбом, он не смог придумать ни одной разумной причины, зачем ему уезжать из Хаба.

Но пока он еще состоял на службе и обязан был торчать на островке по два часа на рассвете, приплясывая на прибрежной гальке в слабой надежде, что Калкор вздумает воспользоваться именно этим местом прибрежья из всех названных и выберет какое-нибудь утро из одиннадцати условленных дней, чтобы принять послание. Виргорек не имел ни малейшего понятия, что за документы у него в сумке: оригиналы или одна из многочисленных копий. Уже седьмой день подряд танцевал он у костра на бережку, и единственной его радостью здесь был туман. На этом южном море стояла настоящая джотуннская погода.

Юркая рыбацкая лодчонка подобралась к берегу на расстояние окрика, прежде чем Виргорек заметил ее. Раздосадованный неуместным любопытством рыбака, джотунн уставился на лодочку, гадая, что ему делать со свидетелями. Затем, его внимание привлекли золотистые волосы одинокого гребца, и, наконец, Виргорек углядел, что лодочник обнажен до пояса. Ни один здравомыслящий рыбак в такую погоду не разденется. У джотунна аж сердце захолонуло, и он срочно начал вспоминать условные слова пароля.

Незнакомец, похоже, не собирался выбираться на берег. Он умело развернул лодочку и, удерживая ее веслами на мелководье, стал молча выжидать.

— Каков улов, приятель? — крикнул Виргорек.

Ответа пришлось ждать так долго, что помощник посла затосковал, опасаясь, что ошибся и лодочник не тот, кого он ждет. Но гость просто желал убедиться, что туман, обволакивавший человека у костра, не таит в себе никакого подвоха.

— Лучше, чем ты думаешь, — пришел долгожданный ответ.

Виргорек снял с пояса кожаный мешочек со свитками и, высоко вскинув руку, помахал им.

— Принеси его! — приказал вновь прибывший.

Неохотно помощник посла ступил в ледяную воду. Он брел вперед к лодке, разгоняя перед собой невысокие волны, пока не оказался в воде чуть ли не по пояс. Джотунн промерз до костей, его челюсти клацали, как капканы.

— Всякая кровь алая, — произнес помощник посла вторую часть пароля, полагая, что его собственная в данный момент посинела.

— И красивая, — ответил гребец.

Губы гребца заметно побледнели от холода: видимо, одних кожаных штанов все же недостаточно для такой промозглой погоды. Но пряди тяжелых золотисто-льняных волос, даже намокнув, не потемнели. Темно-синие, как сапфиры, глаза блестели высокомерием. Странно, но обветренное лицо джотунна было чисто выбрито. Впрочем, его внешность ничем сверхъестественным не отличалась.