Я опустился перед колонной на колени и прижался к ней лбом. Помолиться, попросить прощения — я знал, что это сейчас необходимо. Я находил слова, но они застревали у меня в горле. Как умолить камень отпустить грехи, совершенные теми, о ком ты не знаешь ровным счетом ничего? Слезы жалости застилали мне глаза, они не текли по щекам, а капали прямо на каменный пол. Дождь из омраченной души.

А потом случилось это. Упала звезда. Золотая и блестящая маленькая звездочка с короткими лучиками. За ней последовали вторая, и третья, и целая россыпь звездочек. Я взял одну в руки и поднес к глазам. Мягкая тонюсенькая золотая пластиночка, выкованная нежными пальцами мастера. И тут на меня спорхнуло еще что-то. Оно было не золотым, а темно-синим — небесная синева, величиной с ладонь и легкая, как перышко. Я задрал голову. С ночного небосклона, нарисованного на своде, одна за другой падали звезды и, отливая золотом, опускались на плиты пола. На небе после них оставались бледные звездообразные следы. Древний столб снова задрожал, теперь уже сильнее, дырявая вселенная загремела и затряслась, точно намереваясь вот-вот обрушиться мне на голову.

В храме раздались шум и гам. Люди, которых не было тут еще минуту назад, бегали теперь из угла в угол и, казалось мне, к чему-то готовились. Стены трещали, как под ударами таранов, со звоном сыпалось оконное стекло, с потолка падала штукатурка, и известковая пыль оседала на шлемах воинов, подобно голубоватому снегу. На одном из шлемов я заметил звездочку: она красновато поблескивала там, точно предвещая нечто недоброе. У человека, на которого она упала, на груди была вышита чаша. Он пробежал мимо, чуть не сбив меня с ног, и перед алтарем повернулся лицом к храму. И тут же взмахнул какой-то блестящей палкой… нет, не палкой — мечом. Он указывал им на среднее окно пресбитерия. Откуда-то вывернулся еще один человек и прокричал что-то на языке, который я в шуме сражения не узнал — скорее всего, он выругался, если судить по злобному тону. Когда первый человек услышал это, он опустил руку с мечом и медленно обвел глазами храм, точно прикидывая, как поступить. Тут явственно раздалось «Сюда!», но я не понял, кто это сказал. Тот, со звездой и чашей, перебежал к окну возле пресбитерия и вновь взмахнул мечом. Второй выбежал вон из церкви. Какая-то средневековая игра? Третий лишний? Гул тем временем все усиливался, теперь он доносился со стороны северного нефа. Внезапно прямо за моей спиной в левой части храма с оглушительным грохотом обрушилась стена.

В храм вкатилась военная повозка. Когда облако пыли осело, я увидел, что эта махина обита железом, а передняя часть у нее заострена, как нос у боевого корабля. Оттуда торчал копер в форме сжатого кулака, размером больше человеческой головы, совершенно белый от известки и мелкого щебня. Повозку толкали десять сильных парней, неотесанных верзил, одетых в выцветшие рубахи и облегающие штаны из грубой ткани. Держась за кожаные петли, прикрепленные к оглобле, они помаленьку поворачивали повозку. Копер оказался скрыт за ней, а над головами людей блеснуло черное длинное дуло. Кулеврина, старинное оружие пятнадцатого века, гораздо более жуткое, чем описывают его хронисты. Когда повозка повернулась своей передней частью к тому из окон храма, возле которого стоял воин со звездой, «возничие» одновременно резко потянули за петли. Длинный ствол играючи разбил каменные оконные переплеты, и осколки высыпались наружу, словно игральные кости. Не оставалось сомнений в том, куда была нацелена кулеврина: на Вышеград.

Человек под окном что-то выкрикнул, и мальчишка лет десяти, совсем ребенок, ловко взлетел на повозку, наклонился, поднял что-то и, как обезьяна, помчался по стволу к самому устью. Там он уселся на узкое окно, схватил палку, которую ему бросили, прочистил ею дуло и засыпал порох. В руке у него матово блеснул свинцовый, примерно с апельсин, шар. Он гулко прокатился внутри ствола. Ребенок спрыгнул с окна, и какой-то простоволосый человек в зеленой рубахе, узких штанах и высоких сапогах ступил на деревянное колесо повозки и приложил к фитилю факел. Раздался оглушительный грохот, отразившийся от стен храма; на каменные плиты пола со свода главного нефа упало несколько кирпичей. Прежде чем вверх взметнулось облако серой пыли, я успел еще заметить, что отдача была так сильна, что разбила стену, на которую опиралось дуло кулеврины. Пушка замерла в неподвижности, ожидая нового заряда, а мужчины с сомнением уставились на потолок. Подвергнутый насилию храм в ужасе дрожал и льнул к своему центральному столбу. Я зажал уши и крепко зажмурился.

Когда я открыл глаза, передо мной стоял Прунслик, покачивая на золотой цепочке крохотный блокнотик в кожаном переплете с золотым обрезом. Коротышка выглядел абсолютно так же, как в тот раз, когда я видел его вместе с Гмюндом. Заметив мой изумленный взгляд, он сунул блокнот в карман брюк; я увидел, что оттуда высовывается изукрашенная рукоять тонкого кинжала, но Прунслик мгновенно прикрыл его полой пиджака. Переломившись сначала налево, а потом направо, он процедил сквозь искривленные гримасой губы:

— Беспокойный же, однако, у вас сон, коллега! Жаль-жаль… И будьте здоровы!

Я чихнул из-за той пыли, что взвилась в воздух после разрушения стены, но теперь от этой пыли не осталось и следа. В храме царил порядок, стекла в окнах были целы и невредимы, а нетронутые стены являли собой оплот прочности.

— Вы ничего не слышали? — спросил я, все еще слегка оглушенный.

— Вы только что чихнули, а до того бормотали нечто невразумительное. Обожаю сны. Венский доктор[29] поймал меня в свои сети еще в юности и так и не выпустил, поверьте, это мой конек, и потому не сердитесь, что я кое-что записал. Я разберу вас, как ржавый будильник, то-то глазами станете хлопать, когда поймете, какой кошмар таится у вас в душе. Так у всех бывает, и все просто диву даются.

Я поднялся и принялся отряхивать совершенно чистые брюки. Потом взглянул на часы: четверть пятого. По крайней мере на полчаса позже, чем я предполагал.

— Гмюнда здесь нет? — спросил я. Прунслик тем временем успел скрыться в пресбитерии, так что я вынужден был громко повторить свой вопрос.

— Он занят, — ответил человечек. — Вместо него сюда пришел я, и вы могли бы быть хоть чуточку приветливее. — Он начал длинными шагами измерять расстояние между двумя опорами триумфальной арки. Сейчас Прунслик — из-за зачесанных кверху волос — очень походил на некрасивую и маленькую кривоногую птицу, к примеру на хохлатого жаворонка. Я не утерпел и задал следующий вопрос:

— Что это вы делаете?

— Мы с Матиашем собираемся тут многое перестроить: арка, скажем, выглядела когда-то совсем иначе.

Он остановился под украшенной богатой резьбой новоготической кафедрой священника.

— Храм вновь сделал готическим Грюбер, здорово у него получилось, верно? — Разумеется, Прунслик говорил о кафедре, однако казалось, будто он указывает на самого себя. — Да только ему не удалось довести свое дело до конца. Здесь появятся новые скамьи, копии тех, что стояли в храме в 1385 году, когда его построили. Тогда храм получил крышу, любо-дорого было посмотреть, церемония освящения прошла очень торжественно. Жаль, меня там не было, впрочем, императора Карла тоже, так что ладно. Вацлав IV рассказывал потом о ней в своем замке Точник. И вы мне тоже кое-что поведали, из осколков снов складывается история, любому из них цены нет. — Он подскочил ко мне на одной ножке, подмигнул и сказал: — А Роза лакомый кусочек, верно?

— При чем тут она? — рассердился я. — Простите, но если вы на что-то намекаете, то не стоит и трудиться.

— Намекаю? Я? За кого вы меня принимаете? У меня что на уме, то и на языке; кстати, как вам мой галстук?

Я с трудом отвел глаза от его дурацкой физиономии и посмотрел на крикливый галстук. Он был желтым, и его усеивали десятки изображений смеющегося льва из какого-то мультфильма. Я удивленно поднял брови.