Наверное, я ненадолго заснул. Не могло такого быть, чтобы в ясный полдень над замком блеснула молния. Но я отчетливо видел ее и даже содрогнулся от удара грома. Подняв глаза, я заметил, что с вершины башни что-то падает, какая-то черная геометрическая конструкция из растопыренных железок, которая вот-вот раздавит тех, кто сидит внизу.

Прежде чем чудище упало, я проснулся. Гид по-прежнему тихо беседовала с отцом, в трещине камня за моей спиной пел сверчок. С меня градом лился пот, и страшно болела голова, но я не обращал на это внимания: я во все глаза уставился на две черные палки, торчавшие из низкого кустарника за Большой башней. Поднявшись, я направился туда, но отец позвал меня глотнуть лимонаду. Заметив пот у меня на висках, он встал, потрогал мой лоб и сердито сказал, что мне следовало захватить панаму. Девушка сделала вид, что обеспокоена. Я понял, что она притворяется, и отвернулся. Показав на кусты, я сказал, что то, что там лежит, называется триангуляция, что я точно не знаю смысла слова «триангуляция», но думаю, что это такая пирамида, которая прежде стояла на башне, и добавил, что им повезло — ведь она упала как раз туда, где они сидели. Я и сегодня не могу объяснить, из каких глубин всплыло тогда в моем сознании это сложное название, но судя по тому, как повела себя девушка, удивлен был не я один.

Она спросила, бывал ли я в замке раньше, читал ли о нем что-нибудь — я уже умею читать, правда? — или, может, слышал в школе — где я хожу в школу, в Болеславе? Но я отрицательно покачал головой, тайно радуясь своему успеху. Я удивил ее! Я победил! Предпочитая не смотреть на отца, я впитывал слова девушки. Она представилась как Ольга (с отцом они уже перешли на «ты»), взяла меня за руку и отвела к таинственному предмету, который я сумел назвать и даже правильно соотнес с верхушкой Большой башни, где он когда-то и вправду находился. Отец молча брел за нами.

Пирамида оказалась железной, кое-где почерневшей и совершенно ржавой. Верхушка с двумя уцелевшими поперечинами глубоко вошла в землю, из ножек сохранились только две, которые я и разглядел с другой стороны двора. Они составляли прямой угол и были длиной примерно в два с половиной метра.

Ольга опять превратилась в гида и рассказала, какую странную страницу вписала установка этой пирамиды в историю замка. Работы начались в 1824 году, но их прервал несчастный случай: под каменщиками обрушился свод и только благодаря счастливому стечению обстоятельств никто из них не погиб. Однако рабочие оставались на верхушке башни, на узеньком карнизе, всю ночь, и только утром им на помощь пришли крестьяне из соседней деревни, сумевшие на скорую руку смастерить приставные лестницы. Через год опять едва не произошло несчастье: в ясный день при хорошей видимости некий инженер изучал с башни Проводинские скалы, и вдруг в триангуляционную пирамиду ударила молния. Пирамиду сбросило с башни, а мужчина на несколько часов лишился сознания. Когда потом несчастный инженер рассказывал обо всем кастеляну, он вынужден был выяснять у последнего свое имя, потому что напрочь позабыл его. Кастелян написал об этом в замковой хронике и указал дату: 4 апреля 1825 года. Пирамида развалилась, и ее перенесли к стене, где она по сей день и ржавеет. Ольга еще добавила, что «историю о том, как Бездез сумел уберечь себя от сомнительных достижений прогресса», в последний раз рассказывали посетителям в тридцатые годы и что ей совершенно непонятно, откуда она мне известна.

Я раздувался от гордости, а отец изо всех сил пытался не зевать.

Ольга взглянула на часы и сказала, что ее уже ждут другие экскурсанты. Возле ворот она протянула мне руку и спросила, как меня зовут. Я не мог ответить, это омрачило бы мне весь остаток дня, а главное, мою радость оттого, что я сумел ее удивить. И я промолчал. Отец же махнул рукой и с усмешкой объяснил, что я стесняюсь своего имени. Как только она отперла перед нами калитку, я выскочил наружу, чтобы ей не удалось повторить свой вопрос. Возле кассы стояло примерно пятнадцать человек, и все они отчего-то глазели на меня, за исключением одного — того, что торчал у забора. Это был другой, не давешний, мужчина, и на голове у него красовалась плоская кепка с козырьком. Но и этот надсмотрщик над любопытными взглядами следил из-под косматых бровей за посетителями замка и затягивался сигаретой. Она торчала у него из огромных усов, полностью скрывавших рот. Прощание с Ольгой заняло у отца подозрительно много времени.

Вечером он сразу после ужина уехал на работу, хотя у меня и был день рождения. Мать удивилась не меньше моего, особенно странным показалось ей то, что он взял машину. Обычно отец предпочитал автобус. Я догадывался, куда он собрался, но помалкивал. В битве за Ольгину благосклонность я был разбит наголову, но пытался держаться мужественно. Отец разочаровал меня, хуже того — предал. Однако я не захотел предавать его и заранее предвкушал тот день, когда он узнает об этом и оценит мое великодушие. Но этого я так и не дождался. Зато собственное молчание утвердило меня в мысли, что я предал мать. Торт, который я получил на восьмилетие, она на этот раз пекла собственноручно. Он был красивый и наверняка вкусный, но я съел всего один кусочек. Он показался мне горьким.

Мама, разумеется, сама догадалась об отцовской измене, тем более что она была не первая. На какое-то время в нашем доме воцарилась совершенно невыносимая атмосфера, но я научился заранее предугадывать эти периоды тихой ненависти и свыкся с ними, как свыкся и со своими родителями. Я научился не замечать их слабости и детские капризы, смирился с их неспособностью и нежеланием меня понять. Я научился мстить им за это — я попросту убрал их из моего мира. Вот только на мой восьмой день рождения все вышло очень неладно: никогда прежде я не вносил свою лепту в семейные грозы. Маленький сводник — так я относился к себе в течение долгих лет, и мне было стыдно перед матерью… и перед отцом… да и перед самим собой тоже. Я не хочу больше думать об этом, хотя раньше против желания думал об этом каждый день, вплоть до минувшей осени, когда Время повернуло все вспять. Я не жалуюсь, наоборот. В любом случае дальнейшее не имело бы смысла.

Сложности из-за имени начались, когда я пошел в школу. Сперва дети реагировали на него, как и на любое другое, насмешки посыпались позже, после того, как о нем услышали их родители. Но тогда было еще ничего. В старших же классах, когда дети отыскали в себе способность и любовь издеваться над другими, школьная жизнь превратилась в сущий ад. Никаких доверительных отношений между ребятами не существовало, повсюду царили ненависть и презрение; вечные бойкоты и сплетни считались в ученической среде хорошим тоном. Дружбу школа не поощряла, того, кто не соблюдал неписаные правила, осыпали градом насмешек и вытесняли на обочину.

Я родился гораздо позже, чем умерли Гитлер и Сталин, однако Мао был еще жив. Родители не стали крестить меня, имя, которое я получил, имя, годящееся для слабаков и неудачников, было моим единственным именем, оно было само по себе — также, как и я. Сто раз мне хотелось сменить его, но это оказалось не так-то просто, ведь брата или сестру тоже не заведешь, когда захочешь. Друзей — да. Но вот только где и как?

Ольгу, коварную владетельницу замка, я запомнил надолго, она являлась мне в снах, которые, точно призраки, преследовали меня среди белого дня. Даже спустя годы я видел перед собой лицо этой женщины и клялся отыскать ее и сказать, что именно она для меня значит: вот как я был тогда неблагоразумен. Позже образ Ольги вытеснили девушки, попадавшие в поле моего зрения, ограниченное школой, но вкус у меня уже сформировался и со временем становился все строже, что объяснялось в основном моей застенчивостью. Идеал красоты заключался в ее недоступности. Чем недостижимее был предмет моего интереса, тем исступленнее восхищался я им в своих мечтах.