- Ворую, - тихо прошептал я. - Так ведь из-за любви же... из-за... ай лав ю!

- Ай лав ю должна вдохновлять человека, - сказал Мешков, - на благородные дела и поступки, а не на воровство!.. И вообще тут что-то не то. Ты влюбиться не можешь, не такой ты человек! Тебе только с курточками эксперименты устраивать. Шалопут ты! Вот ты кто!

Сказал и скрылся в кустах. И ещё шалопутом обозвал!.. Сам шалопут! Целый час задавал мне всякие вопросы на английском языке, а когда дело дошло до дела, так сразу в кусты.

- Брату бы твоему помог! - крикнул из кустов Сергей.

- Курточку мне простить не можешь!.. - крикнул я вдогонку Мешкову. - Я что, виноват, что столько честных ребят развелось!..

Рассказ третий

СООБЩНИК ДЕРЯБИН

Антона Дерябина я обнаружил в соседнем переулке. Он сидел на брёвнах и, закрыв глаза, играл на рояле, то есть не на рояле, а на клавишах рояля, нарисованных на фанерной доске. Он с этой доской никогда почти не расставался. Везде её с собой таскал. Пальчики свои тренировал. Я его за эту музыкальную доску даже уважать стал. А что, здорово придумал. Сидит музицирует и никому своей музыкой на нервы не действует. Я бы на его месте с этой доской выступал в концертах. Вон у него как по клавишам пальцы бегают. Сразу видно, что человек хорошо играет на рояле. И совсем не обязательно, чтоб было слышно.

Услышав лёгкий шорох, Дерябин приоткрыл один глаз и посмотрел подозрительно на меня, но я сделал на этот раз вид, что я на самом деле это совсем не я, а мой брат и, кашлянув, вежливо присел на самый краешек бревна. Мешков же сказал, что моему брату он бы помог, а мне ни за что. И как это я сам не догадался выдать себя в разговоре с Мешковым за своего брата. И вообще перед разговором с Мешковым мне надо было выучить английский язык. На английском я бы его наверняка уговорил, как джентльмен джентльмена.

Приоткрыв один глаз, Дерябин продолжал смотреть на меня, легко касаясь нарисованных клавишей своими нервными пальчиками.

Дерябин был жутко нервный парень и пугливый, как птичка (художественная натура, как говорит моя мама), поэтому, чтобы он сразу не спорхнул с бревна и не улетел домой, я всё делал вид, что очень внимательно слушаю его игру на рояле, хотя думал только об одном: лишь бы этот нервный Дерябин не догадался, кто перед ним сидит на самом деле. Если он догадается, что перед ним сижу я, - ни за что не поможет, и всё из-за своего попугая, то есть не из-за своего, а из-за бабушкиного... а что я такого особенного сделал? Просто я хотел, чтобы Таня Кузовлева узнала от Дерябина, что я, вероятно, в будущем стану, может, самым знаменитым дрессировщиком птиц. Я думал, что Дерябин так и скажет Тане Кузовлевой: "Этот Алексей Завитайкин, оказывается, большой педагог!" Дело в том, что у Антошкиной бабушки был говорящий попугай Коко, с которым они носились, как я не знаю с чем. Главное, что этот попугай у них был жуткий хвастун, от него только и было слышно: "Кокошка хоррошая птичка! Кокошка ууумничка! Кокошка воспитанный попугай". В конце концов скромность должна, наверно, украшать не только человека, но и попугая. В общем, недавно, когда Антошкина бабушка уехала на две недели в гости в Воронеж, Антошка сам мне сказал, что этот попугай ему всё время действует на нервы и мешает заниматься на рояле. А я ему сказал, что пусть попугай поживёт у меня на чердаке и что я за ним буду ухаживать, как Антошкина бабушка.

Антошка, конечно, сразу согласился, и две недели ему никто не мешал играть на рояле. Перед приездом бабушки мы с Антошкой перенесли попугая в её комнату. Главное, сам же этот Антон чуть со смеху не умер, когда бабушка сказала прямо с порога попугаю:

- Здравствуй, Кокошенька!

А он ей в ответ:

- Судар-р-р-рыня, позвольте вам выйти вон.

Бабушка, конечно, чуть в обморок не упала, а Кокошка ей предложил сыграть в подкидного дурр-рака. Неотложку вызвали, а Антон перестал со мной разговаривать. А разве я виноват, что попугай оказался таким способным учеником и совсем уж не такой хорошей птичкой, как он о себе всё время трещал во всеуслышание. А потом, что я такого сделал плохого? Я же фразу: "Позвольте вам выйти вон" - из Чехова взял, а Чехов - классик, его во всех школах проходят. В крайнем случае, если этот Кокошка и дальше будет ругаться, а он теперь всё время ругается и не хочет отучиваться, его можно в Англию послать, я своими глазами читал, что англичанка Дороти Нил основала общество "Компания против обучения попугаев бранным выражениям". Общество насчитывает 220 членов и 180 попугаев. Правда, я это вычитал не для себя, в общем-то и не для попугая Коко, и не для Антошкиной бабушки. Я это для Танечки Кузовлевой вычитал, чтобы она бы узнала об этом и сказала: "Какой этот Алексей Завитайкин любознательный парень! Всем-то он интересуется!.."

- Здравствуйте, Антоша. - Я это сказал точно так, как эту фразу мог бы произнести мой брат Саша.

- Здравствуйте... - ответил Антоша, не зная, как меня именовать, несмотря на все мои старания походить не на себя, а на брата.

- Саша, - подсказал я.

- Здравствуйте, Саша, - сказал Дерябин, успокаиваясь, но не совсем, и продолжая смотреть на меня с недоверием.

Тогда я решил его добить с помощью общества Дороти Нил.

- Вот, - сказал я, протягивая Антону вырезку из журнала, - мне, конечно, неприятно, что мой брат испортил вам попугая, но выход есть...

Антон внимательно прочитал заметку, покрылся от радости красными пятнами и сказал:

- Можно показать бабушке?

- Конечно, вырезал специально для вашей бабушки.

Спрятав заметку в карман, Антон расчувствовался и совсем потерял бдительность, и вообще я уже мог переходить к письму, но я решил окончательно расположить его к себе и сказал:

- Вы можете сыграть что-нибудь лирическое... из классики?.. Мой брат признаёт только джаз, а я его терпеть не могу.

Лучшей фразы, вероятно, нельзя было и придумать, потому что Антон снова покраснел от удовольствия.

- А что вам сыграть из классики? - спросил Антон, устраивая на коленях поудобнее свою доску.

"Начинается, - подумал я про себя. - С Мешковым меня подвело незнание английского языка, а сейчас меня подведёт моё полное незнание классической музыки".

- Мне э... э... - замычал я. - Мне э... э...

- Эпиталаму хотите?

Я решил, что эпиталама - это что-то такое не очень длинное, и поэтому охотно согласился.

Пальцы Антона запрыгали по беззвучным клавишам довольно надолго. Потом вдруг остановились. Я зааплодировал и прошептал:

- Прекрасно! Прекрасно!

- Нет, нет, - испугался Дерябин, - это ещё не конец. Это просто пауза... в моей трактовке. Тут ещё будет аллегро модерато... и тутти...

"Тутти-мутти", - чуть было не сказал я вслух, но удержался. Дерябин снова заиграл и снова остановился.

- Прекрасно! Прекрасно! - сказал я ещё раз, надеясь на то, что это уже настоящий конец, а не очередная пауза в трактовке Дерябина.

- Вам правда понравилось? - спросил меня Антон. - А какое место больше всего?

Я хотел сказать, что больше всего мне понравилась пауза, но опять удержался.

- Правда, - сказал я с пафосом, - и особенно вот это место. - И здесь я показал сначала на середину, а потом на самый конец доски, где Антошкины пальцы бегали быстрее всего.

- Я могу повторить, - сказал Антон.

- Спасибо, - сказал я, - хватит... А теперь услуга за услугу! У меня к вам небольшая просьба... о небольшой помощи в одном деле... - Мне показалось, что при слове "помощь" Дерябин вздрогнул.

- Какая помощь? - спросил он, стараясь почему-то не смотреть мне в лицо.

- Вы не можете подбросить одно письмо к нам на кухню?..

- Какое письмо? - спросил, краснея, Дерябин.

- Вот это, - сказал я, доставая второй раз из-за пазухи письмо, адресованное моему папе. - Конечно, мне проще всего было бы попросить брата Лёшу, но вы же знаете, что это за человек. Разве ему можно сказать по секрету, что я влюбился в Таню Кузовлеву. Ведь он такое может выкинуть...