– А вы куда? – обратился лысый ко мне.

– И я в Батуми.

– На отдых?

– Нет, на военную службу, в армию.

– Вы? В армию?! – воскликнул председатель.

– А что в этом такого?! – удивился я.

– Ну, знаете!.. Может, началась война? Так вы скажите прямо!

– Так я же иду не воевать…

– Афанасий мое имя! – подсказал лысый. – А как ваша фамилия?

– Мдинарадзе. Владимир Мдинарадзе. Писатель, – отрекомендовался я, подчеркнув последнее слово.

– Что вы говорите! Я принял вас за шофера!

– Нет, я писатель.

– Очень, очень приятно! Значит, это вы писатель Мдинарадзе?

– Да, я.

– Ваши стихотворения мой сын знает наизусть, даже читает их на школьных вечерах и олимпиадах.

– Которые, например? – поинтересовался я.

– Вот эти:

Что за милый поросенок! Что за носик! Что за губки! Не к лицу же поросенку Свинские его поступки.

Приятно слышать! Благодарю вас! – сказал я.

– Вам жмут туфли? – спросил вдруг председатель у дамы.

– Не говорите! Измучили меня мозоли! Как вы догадались?

– Очень просто. Раз женщина разулась в мужском обществе, значит, ей жмет обувь! Бедная моя мать! Ей тоже сильно жали туфли, но она принципиально не разувалась! Оттого-то она и умерла!..

Дама, почувствовав подвох, испытующе уставилась на председателя. Тот сидел в позе уставшего ангела и с искренним сочувствием взирал на ноги нашей попутчицы.

– Так зачем вы пошли в армию? – продолжил лысый ДОПРОС:

– Хочу написать книгу о жизни пограничников.

– О, это будет трудно!

– Почему?

– Да потому, что жизнь на границе трудная и однообразная. Наш колхоз входит в пограничную зону, так что верьте моему слову.

– Давно вы в председателях?

– Будь проклят тот день, когда меня избрали! Уже три года.

– Чем же вы недовольны?

– Гм, чем!.. Вот взгляните на этого человека, – председатель показал на верхнюю полку, где лежал тот самый тип, молчальник, – спит себе спокойно, храпит вовсю. И снятся, наверно, ему радужные сны, красивые женщины, накрытый стол… Ну и храпит же, подлец, прямо как пилой по нервам!.. Да, снятся ему разные приятные вещи… А я что? Вот уже два месяца только и вижу во сне, как льет проливной дождь, как распускаются и зеленеют чайные кусты, как мы собираем чай, как сдаем лист государству, выполняем и перевыполняем план… Вскакиваю ошалелый от радости, подбегаю к окну… Какой там дождь! Горит земля… Гибнет чай…

Человек на верхней полке храпел все громче и громче, – казалось, действительно пилят дерево.

– Может, попросить проводника – пусть переведут его в другое купе? – вмешалась дама.

– Не станет же он ради нас пилить весь поезд! – ответил председатель и тут же продолжал, обращаясь ко мне:

– Да, насчет границы… Помню, участки деда моего Геронтия и соседа Георгия Горджомеладзе разделял низенький плетень. А по самой середине плетня рос старый ясень. Он и погубил обоих. Георгий клялся и божился, что ясень посажен еще его отцом. Улучив минуту, он разбирал и переставлял плетень так, что ясень оказывался в его дворе. Утром дед Геронтий, увидя результат ночного разбоя, вырывал из плетня кол и мчался к Георгию. Поинтересовавшись, каким образом ясень, посаженный еще его, Геронтия, отцом, вдруг оказался на чужой территории, и не дожидаясь ответа, он хватал Георгия колом по голове. Пока жена Георгия с воплями и проклятиями приводила в чувство поверженного супруга, ясень вновь оказывался во владениях деда. Спустя неделю оправившийся Георгий подкарауливал деда Геронтия и огревал его колом так, что тот отлеживался несколько дней. А ясень все эти дни красовался в лагере неприятеля… Так длилось до тех пор, пока дед Геронтий и сосед его Георгий вконец не перекалечили друг друга. А ясень стоял себе спокойно и, как говорится, в ус не дул…

Председатель умолк, извлек из сумки бутылку коньяка «Варцихе» и поставил ее на столик.

– Потом? – спросил я.

– Выпьем по одной! – предложил он, откупоривая бутылку. Мы выпили.

– На чем я остановился? – спросил председатель.

– Ясень в ус не дул, – напомнил я.

– Да. Весной, как положено, распускались на нем листья, осенью, как положено, опадали. А плетень оказывался то по одну сторону от него, то по другую… Выпьем еще по одной.

Дама встала и направилась к двери.

– Идете менять халат? – спросил председатель.

– Слушайте, как это вы успеваете следить за всеми? – взорвалась вышедшая из терпения дама. – И халат, и туфли мои, и дед Геронтий, и плетень какой-то!

– Что же мне делать, уважаемая! Председатель обязан все знать, все успеть, иначе кто выполнит план, который висит на моей шее? Вы, что ли?

– Вы бы лучше додумались выйти и дать мне возможность переодеться! Должна же я заснуть?

Еле сдерживая смех, я быстро вышел. За мной последовал председатель.

– Кажись, переборщил, а? – спросил он.

– Ничего, сойдет. А как кончилась та история?

– Какая?

– С ясенем.

– О, кончилась она смешно. Утром скончался Георгий Горджомеладзе, а вечером отдал богу душу дед Геронтий. В один и тот же день! Отец мой, Титико, был тогда молодым. За ночь он и срубил, и обтесал, и выстрогал тот ясень и с помощью соседских парней сколотил два отличных гроба – для деда Геронтия и дяди Георгия. Похоронили их в один день, на одном кладбище, рядом друг с другом. С тех пор вдовушки жили душа в душу и преставились обе в один год…

– А сыновья?

– Ничего. Жили в мире и согласии. Из остатков ясеня отец смастерил два пандури. Один оставил себе, другой подарил сыну Георгия – Луке…

– Как же сыновья разрешили пограничный конфликт?

– Мирно. Ясень-то, представьте, прижился на старом корню, да так раздался вширь, что и не обхватишь! Плетень мы подвели к дереву точно посередке. Так что ясень нам не мешает. Граница, дорогой мой, дело сложное, ох и сложное!.. Ну, хватит, пора спать!..

Я приоткрыл дверь в купе и чуть не задохнулся от смеха: на верхней полке, свесив голые ноги и повязав голову полотенцем, сидел наш молчальник. Лицо его выражало муку и изумление. Купе дрожало. Колыхался абажур ночника.

– Вы видели когда-нибудь, чтобы так храпела женщина? – простонал верхний пассажир. Это были первые и последние слова, произнесенные им за все время нашего путешествия.

Было за полночь, когда меня кто-то разбудил:

– Проснитесь, проснитесь, уважаемый Владимир!

Я вскочил. Над головой стоял радостно возбужденный председатель.

– Дождь! Дождь пошел, дорогой Владимир!

– Поздравляю! Но стоило ли из-за этого будить меня?

– Извините, дорогой! Такая это для меня радость!.. Думал, вам также будет приятно… Спите, пожалуйста.

– Как же, заснешь теперь! Напугали человека!

Афанасий понял, что я шучу, весело хмыкнул и разлил оставшийся коньяк.

– За дождь, дорогой Владимир! За дождь, который поит землю, дарит жизнь траве, моет черепицу, растит кукурузу, одним словом, за живительный дождь! – сказал председатель и, чокнувшись со мной, выпил.

– Мне казалось, что в наших краях скорее следует радоваться солнцу, чем дождю.

– Это как когда. Прошлым летом я только и мечтал, что о солнце… Сгнило все от постоянных дождей…

– Ну, спасибо, разбудили меня, иначе где бы я видел такой ливень! – поблагодарил я председателя. И действительно, дождь лил как из ведра. По оконному стеклу струились потоки воды.

– Был случай… Послушайте: дожди в прошлое лето сыграли с нами злую шутку, таких дождей, наверно, не бывало даже при Ное, начисто затопило, снесло все наши посевы и пашни!.. Иду я как-то утром в контору под проливным дождем, навстречу – колхозник наш, с мотыгой на плече. «Куда тебя несет, – спрашиваю, – в такой ливень?» – «Иду, – говорит, – в Кобулети». – «Что ты там потерял?» – спрашиваю. «Пашню, – говорит, – мою дождем смыло и в Кобулети занесло, иду, – говорит, – туда на прополку!» Шутит, сукин сын, а мне не до шуток… Чуть-чуть дождь перестал, пошел я в горы, – пчел мы там летом держали. Пришел – не дай бог увидеть такое: из ста ульев – семидесяти как не бывало! Залило водой! К полуночи вернулся в село, набатом поднял всех на ноги, собрал собрание.