Вдруг раздалась короткая автоматная очередь. Якобашвили схватился за поясницу и пошатнулся. Вслед за первой раздалась вторая – подлиннее – очередь, и он упал. Я прислонился к дереву и закрыл глаза.

– Алеша, очнись! Алеша! Алеша, очнись! – застучали в сознании, словно удары молотка, чьи-то слова.

Потом я тащил труп по проселочной дороге, и кто-то, вооруженный автоматом, следовал за мной. Больше я ничего не помню…

Майор замолчал. Нина Сергеевна сидела, опустив голову.

– Мда-а… Можно сказать, вовремя кто-то вам помог, – заметил я.

– Этот «кто-то» и была Нина! – сказал майор. Нина Сергеевна быстро встала и вышла из комнаты.

– С тех пор она мучается… «Убийца, – говорит, – я!» Единственное, что утешает ее, это то, что убила она, спасая меня.

– Что же было дальше?

– Якобашвили, – ну, фамилия его, конечно, была вовсе не Якобашвили, – оказался крупным шпионом… Меня и Нину наградили… Так вот, я хотел выпить за ее здоровье… Видите, как оно в жизни получается? В день свадьбы обещал жене золотые горы и молочные реки, а нет дня, чтобы она не плакала! Ночью вскакивает с постели!.. Не знаю, как ее утешить… Нина! – крикнул он. – Поди сюда, Владимир Гаврилович просит!

Нина Сергеевна вошла, присела в углу и посмотрела на меня своими грустными, красивыми, полными слез глазами. Я встал.

– Уважаемая Нина Сергеевна! Я счастлив… Я горжусь… Благословен день, когда вы… Майор, разрешите мне по-братски поцеловать вашу супругу?

Я чувствовал, что выгляжу смешным. Чхартишвили улыбнулся и кивнул головой. Подойдя к Нине Сергеевне и взяв ее за горячие виски, я поцеловал ее в лоб. Потом вернулся на свое место, сел и закурил. Женщина улыбнулась, хоть глаза ее по-прежнему были полны слез.

Я собрался уходить.

– До свидания!

– Спокойной ночи! Как вы сказали? Любая женщина, даже самая примитивная, всегда остается загадкой для мужчины?

– Да, – ответил я.

Комната, в которой я живу, раньше использовалась как хозяйственное помещение. Здесь прачка гладила белье, простыни, наволочки. Одежду солдаты гладят сами. С моим приездом в комнате не изменилось почти ничего – поставили койку и старое расшатанное кресло. Стол – длинный, со следами от горячего утюга – остался. Бумагу я привез с собой, а тут еще Чхартишвили прислал огромную кипу. Глядя на бумажную гору, выросшую на столе, я невольно улыбаюсь. При каждом визите майор косится на кипу – уменьшается ли она? И я, боясь огорчить его, каждый день беру из кипы и прячу десяток-полтора листов. До каких пор? Использовать всю эту бумагу за два месяца не сумеет весь наш Союз писателей…

На той самой бумаге и пишу тебе, дорогой Саргис. Сижу во главе стола, словно покинутый всеми тамада, и пишу.

…Три часа ночи. Я раскрываю окно, и в комнату врывается дыхание чудесной южной ночи. Тихо кругом. Замерло, спит море. Небо усеяно звездами. Издали доносится монотонный рокот движка – это работает мотор, питающий прожекторы. Главный прожектор горит, словно глаз гигантского циклопа. Сейчас его луч лежит вдоль берега, высвечивая каждый камешек. Потом он не спеша передвигается дальше и вдруг белой простыней покрывает морскую гладь. Полоса воды, выхваченная из темной необозримой поверхности моря, искрится, переливается огнями. Потом луч вытягивается вдоль самой границы, и кажется, это кто-то невидимый проложил по воде длинную бесконечную дорогу.

Я закрываю окно. Пора спать. Вдруг раздается стук в дверь. Кто это может быть?

В дверях стоит Чхартишвили.

– Владимир Гаврилович, на берегу обнаружены следы человека… Нужно усилить наблюдение… Я с лейтенантами пойдем по следам, вы с ребятами – вдоль берега.

– Понятно, товарищ майор!

– Ребята уже готовы. – Понятно.

– Спокойно, без паники, без шума! Приступайте к выполнению!

– Есть приступить к выполнению!

…Джакели, Щербина и Пархоменко встретили меня во дворе. Другая группа уже выступила. Мы направились к берегу. Три пограничника спускали на воду моторную лодку. Мы помогли им. Ребята вскочили в лодку, один из них рванул за привод, мотор заклокотал, и лодка, вздернув нос, растаяла в темноте.

Прожектора обшаривали море. Луч главного прожектора, вытянувшись по берегу, упирался в скалу. Мы пошли по освещенной полосе. Впереди шагал Пархоменко с собакой.

– Ищи, Акбар, ищи, дорогой! – шептал Пархоменко. Акбар метался, обнюхивал камни, рвался вперед. Джакели с автоматом наготове шел по самой кромке берега. Щербина – по краю пляжа, я – посередине и чуть сзади. Так, в ромбообразном порядке мы достигли скалы, которая уступом врезалась в море. Здесь обрывался луч прожектора, дальше была тьма. Мы свернули на узкую тропинку, огибающую скалу справа, и, вытянувшись в цепочку, стали подниматься вверх. С трудом продирались сквозь густые, колючие кусты, падали, ползли, не видя друг друга, не разбирая дороги. Пришлось зажечь фонари.

Саргис, это походило на игру в прятки, но с одной разницей: игра шла не на жизнь, а на смерть… Где-то в лесу скрывался человек, найти которого мы должны были хотя бы ценою собственной жизни, человек, который также ценою собственной жизни должен был ускользнуть от нас…

…Пархоменко уже не видно – он ушел далеко вперед.

– Джакели, где ты? – спрашиваю вполголоса.

– Здесь я, товарищ лейтенант! – доносится его голос снизу.

– Где Пархоменко?

– Он впереди. Если Акбар возьмет след, он даст сигнал.

– А Щербина?

– Он где-то наверху.

– Щербина! – зову я.

– Эй, Щербина! – зовет Джакели.

– Э-е-ей! – слышим голос Щербины издалека.

– Куда он залез, чудак! Что ему там нужно, на скале?! – ворчит Джакели. – Эй, Щербина, спускайся сюда! – кричит он.

Ответа нет. Мы двигаемся вперед, карабкаясь по огромным валунам, путаясь в зарослях колючек.

– Джакели! Где ты?

– Зде-е-есь! – еле доносится снизу. Видно, он отстал.

– Щербина-а-а!

Ни звука… Пархоменко не стоит и звать – не дозовешься. Надо было держаться всем вместе в этих джунглях!.. Как же быть теперь? Я почувствовал в сердце предательский холодок. Вынул из кобуры пистолет, я еще раз крикнул:

– Щербина, Джакели, Пархоменко, где вы?

– Э-е-е-й! – ответил кто-то.

Ладно, бог с ними. Еще немного, и выберусь из зарослей, а там и мандариновый сад колхоза. Передохну, съем пару мандаринов…

Я включил фонарь, огляделся. Правильно! Вот деревянный мостик через горный ручей. Значит, скоро сад. Я вздохнул свободно. Вдруг наверху что-то загрохотало, задвигалось и со страшным шумом обрушилось вниз. «Сорвался камень!» – промелькнуло в голове, и я быстро укрылся за выступом скалы. Огромная глыба пронеслась, чуть не задев меня, и покатилась вниз, к морю.

– Эй, вы что, с ума сошли? – заорал Джакели.

– В чем дело? – откликнулся спереди Пархоменко. Залаял Акбар.

– Где вы, ребята? – крикнул я.

– Я здесь, внизу, иду к вам! – ответил Джакели.

– Я здесь, товарищ лейтенант! – отозвался Пархоменко.

– Щербина, где ты? – снова крикнул я. Никто не ответил.

– Щербина-а-а!

– Ина-а… Ина-а… Ина-а… – ответило эхо.

– Щербина! – заревел я. – Где ты, Щербина?! Ни звука.

– Джакели, ко мне! Быстро!

– Бегу, товарищ лейтенант!

Через несколько минут он вынырнул из кустов.

– Нет Щербины! – сказал я.

– А где он? – спросил он.

– Нет его!

– Щербина! – крикнул Джакели. Не получив ответа, он удивленно взглянул на меня.

– Щербина! – опять крикнул Джакели, – Щербина! Где ты, Щербина! Брось валять дурака, отвечай, где ты, Щербина?!

Он вдруг умолк, бросил автомат и стал карабкаться вверх по скале.

– Джакели, назад! – приказал я. Он не обратил на меня внимания.

– Щербина, Щербина!

Из зарослей показалась голова Акбара, за ним появился Пархоменко.

– Что случилось, товарищ лейтенант? – спросил он, еле переводя дыхание.

– Пропал Щербина.

– Как это – пропал? Что он, маленький? – улыбнулся Пархоменко.

Вернулся Джакели.