— Но можно ли мне будет, Аннета, пройти по террасе в такой час? — сказала она, собравшись с духом, — часовые остановят меня, и синьор Монтони обо всем узнает…

— О, барышня, все это уже заранее обдумано! — отвечала Аннета. — Вот что Бернардин сказал мне на этот счет: он дал мне ключ и велел передать вам, что им отпирается дверь в конце сводчатой галереи, ведущей к восточной террасе, так что вам нет надобности проходить мимо часовых. Бернардин хочет провести вас в желаемое место, не отпирая большую дверь в сени, которая так страшно скрипит!

Тревоги Эмилии несколько улеглись благодаря этому объяснению, данному Аннетой, очевидно, без всякой задней мысли.

— Но почему он требует, Аннета, чтобы я пришла одна?

— Вот это же самое и я спросила у него, барышня: почему, говорю, моя молодая госпожа должна придти одна? Разве же мне нельзя сопровождать ее? Какой вред от этого выйдет? А он как нахмурится: нет, нет, говорит, вам нельзя! Почему же? — говорю я. Мне не раз доверяли в делах еще поважнее этого, и я всегда умела хранить тайну. А он все свое твердит: нельзя да нельзя. Хорошо же, говорю я, коли вы согласитесь довериться мне, так и я скажу вам один большущий секрет, который мне сообщили месяц тому назад, а я с тех пор все о нем молчала, — так что вам нечего бояться довериться мне. Но и это не помогло. Тогда, барышня, я пустилась на такое средство: предложила ему красивенький новый золотой, — его подарил мне Людовико на память и в другом случае я не рассталась бы с ним и за всю площать Св. Марка. Но даже и это было напрасно. Ну, что за притча такая? Ведь я знаю, с кем вы идете повидаться.

— Объясни мне, пожалуйста, про это сам Бернардин сказал тебе?

— Он? Вот уж нет!

Эмилия спросила: кто же тогда? Но Аннета хотела доказать, что умеет хранить секрет.

Весь день мысли Эмилии были взволнованы сомнениями, страхами и нерешительностью — она колебалсь выти к Бернардину на укрепления и довериться ему, чтобы он повел ее Бог весть куда. Жалость к тетке и беспокойство за саму себя поочередно колебали ее твердость, и настала ночь, а она не решила еще, как поступить. На башенных часах пробило одиннадцать, потом двенадцать, и все еще ее мысли колебались.

Но вот настал наконец момент, когда дальнейшая нерешительность становилась уже невозможной, и участие к судьбе тетки преодолело все другие соображения. Приказав Аннете проводить ее до наружной двери сводчатой галереи и там дожидаться ее возвращения, она спустилась вниз. В замке стояла полная тишина; в обширных сенях, где за несколько часов перед тем она была свидетельницей драки и кровопролития, теперь отдавался лишь слабый шорох шагов двух фигур, пугливо пробиравшихся между колоннами, при тусклом мерцании лампы. Эмилия, вводимая в заблуждение длинными тенями колонн и колеблющимися бликами света между ними, поминутно останавливалась, воображая, что видит какое-то существо, движущееся в отдаленной перспективе, и, проходя мимо колонн, боялась поднять глаза: ей все чудилось, что вот-вот выскочит из-за них что-то страшное. Однако она без препятствий добралась до сводчатой галереи и дрожащей рукой отперла наружную дверь. Приказав Аннете не отходить от этой двери и держать ее неплотно притворенной, чтобы она могла услышать, если ее позовут, Эмилия передала ей лампу, которую не решалась взять с собой из-за часовых, и одна вышла на темную террасу. Кругом все было так тихо, что она боялась, как бы ее собственные легкие шаги не привлекли внимания далеких караульных. Осторожно прошла она к тому месту, где уже раньше встречалась с Бернардином, прислушиваясь к малейшему звуку и взором стараясь пронизать потемки. Вдруг она вздрогнула от звука басистого голоса, раздавшегося близехонько, — она подождала, не уверенная, кто это; тогда голос опять заговорил, и она узнала низкий бас Бернардина, который пунктуально явился на свидание и давно ждал на условленном месте, сидя на ограде парапета. Сперва он пожурил ее за то, что она опоздала, и сказал, что ждет ее уже с полчаса; Эмилия ничего не ответила. Тогда он велел ей следовать за ним в ту дверь, через которую он сам вышел на террасу.

Пока он отпирал ее, Эмилия украдкой оглянулась на дверь, за которой ждала Аннета, и убедилась, что она там, увидав полоску света, пробивавшуюся сквозь щелку.

Ей стало жутко расставаться со своей камеристкой, а когда Бернардин отпер калитку, то мрачный вид открывшегося за нею коридора, при свете факела, воткнутого в пол, испугал ее до того, что она напрямик отказалась идти одна и потребовала, чтобы Аннете разрешено было сопровождать ее. Но этого Бернардин ни за что не хотел допустить, приплетая к своему отказу какие-то замысловатые соображения, нарочно, чтобы усилить жалость и любопытство Эмилии по отношению к тетке; тогда Эмилия, наконец, согласилась следовать за ним одна в портал.

Привратник взял факел и повел ее по коридору, в конце которого отпер еще какую-то дверь; потом они спустились по нескольким ступеням в часовню, находившуюся, как заметила Эмилия при свете факела, почти в полном разрушении; Эмилия с неприятным чувством вспомнила давнишний разговор с Аннетой по поводу этой самой капеллы. Со страхом оглядела она полуразвалившуюся крышу, стены, покрытые зеленой плесенью, и остроконечные окна, в которых плющ и бриония давно заменяли стекла и свешивались фестонами вокруг разбитых капителей колонн, когда-то подпиравших кровлю. Бернардин поминутно спотыкался о разбитые плиты пола, и голос его, произносивший ругательства, отдавался глухим эхом, отчего казался еще более страшным. У Эмилии сжималось сердце; но она все шла за ним, и он повернул в сторону главного придела часовни.

— Теперь спускайтесь вниз по этим ступеням, барышня, — велел ей Бернардин, сам тоже сходя вниз, точно в какой-то склеп.

Но Эмилия остановилась наверху и спросила дрожащим голосом, куда он ведет ее.

— К воротам, — отвечал Бернардин.

— А не можем ли мы пройти к воротам через часовню?

— Нет, синьора, это приведет нас во внутренний двор, который мне не хочется отпирать. А если вот так пойти, то мы сразу попадем в наружный двор.

Эмилия все еще колебалась; ей страшно было раздражить Бернардина, отказываясь идти дальще.

— Ну, ступайте же, барышня, — сказал привратник, уже опустившийся с нескольких ступенек; — смотрите, живее! не могу же я прождать вас здесь всю ночь.

— Куда ведут эти ступени? — спросила Эмилия, все еще не решаясь.

— К воротам, говорят вам, — сердито повторил Бернардин; — надоело мне дожидаться!

С этими словами он двинулся дальше со своим факелом, а Эмилия скрепя сердце последовала за ним. От ступенек они направились по ходу, ведущему к подземельям, со стен которых проступала сырость; от испарений, ползущих над полом, факел горел тусклым светом, — Эмилия ежеминутно ждала, что он потухнет. Бернардин едва различал путь. По мере того, как они подвигались, испарения все сгущались. Бернардин, боясь, что факел погаснет, остановился на минуту, чтобы поправить его. Он прислонился к железным решеткам, заграждавшим проход, и Эмилия при вспышках факела увидала подземелье, простиравшееся по ту сторону решетки, и по близости комья взрытой земли, как будто окружавшие вырытую могилу. В подобной обстановке это взволновало и испугало бы ее во всякое время, но теперь ее точно ударило в сердце внезапное предчувствие, что это могила ее насчастной тетки и что предатель Бернардин ее саму ведет на верную погибель. Мрачное, страшное место, куда он завел ее, как будто оправдывало ее подозрения; то было место, располагающее к убийству, и тут же могила, готовая принять жертву: здесь всякое злодеяние могло быть совершено безнаказанно и бесследно. Эмилия была до такой степени поражена ужасом, что с минуту не могла опомниться, как ей поступить.

Вслед за тем у нее мелькнуло соображение, что было бы бесполезно пытаться спастись от Бернардина бегством; протяжение и запутанность пройденного пути даст ему возможность, как знакомому с направлением, тотчас же нагнать ее; притом она, при своей слабости, не смогла бы бежать быстро. Кроме того, она боялась раздражить его, обнаружив свои подозрения, что произошло бы непременно, если б она сделала попытку бежать. Раз она уже находится в его власти, она решилась по мере сил скрывать свои опасения и молча идти, куда он захочет повести ее. Бледная от ужаса и волнения, она ждала, пока Бернардин поправлял факел: взгляд ее снова скользнул по могиле, и она не могла удержаться от вопроса, для кого приготовлена могила. Привратник отвел глаза от факела и устремил их на ее лицо, не говоря ни слова. Слабым голосом она повторила вопрос; но он тряхнул факелом и пошел дальше, ничего не отвечая, а она, вся дрожа, последовала за ним; поднялись еше по каким-то ступенькам, отворили дверь и очутились в первом дворе замка. Когда он пересекал его, при свете факела можно было видеть высокие, мрачные стены кругом, с бахромой из длинной травы, росшей на скудных клочках земли между мшистых камней; тяжелые устои с узкими решетками между ними, пропускавшими более свободный приток воздуха во двор; массивную железную решетку, ведущую в замок, а напротив огромные башни и свод портала. На этом фоне грузная, неуклюжая фигура Бернардина с факелом в руках являлась характерным силуэтом. Бернардин был закутан в длинный темный плащ, из-под которого едва виднелась обувь — род полусапожек или сандалий, зашнурованных вокруг ноги, да конец широкой сабли, которую он всегда носил на ремне через плечо. На голове у него красовалась тяжелая, плоская бархатная шапка, несколько похожая на тюрбан с коротким пером; под этой шапкой виднелось лицо с грубыми чертами, прорезанное глубокими моршинами и с ныражением лукавой хитрости и обычного недовольства.