– Хоть цирк приехал, – проворчал он.

Сириец Мойсес заговорил было о зверях и жонглерах, но алькальд смотрел на цирк с другой точки зрения. Вытянув ноги, он оглядел носки сапог.

– В наш городок приходит прогресс, – сказал он сирийцу.

Сириец перестал обмахиваться веером.

– Знаешь, на сколько я сегодня продал товара? – спросил он.

Алькальд, не рискуя назвать цифру, ждал, чтобы тот назвал ее сам.

– На двадцать пять сентаво, – сказал сириец.

В это мгновение алькальд увидел, как телеграфист открывает мешок с почтой и вручает корреспонденцию доктору Хиральдо. Алькальд подозвал телеграфиста к себе. Официальная почта была в особом конверте. Сломав печати, он не нашел в нем ничего, кроме обычных сообщений и пропагандистских материалов правительства. Кончив читать, он увидел, что набережная преобразилась – ее нагромождали тюки товаров, корзины с курами и загадочный цирковой инвентарь. Наступила вторая половина дня. Алькальд вздохнул и поднялся.

– Двадцать пять сентаво!

– Двадцать пять сентаво, – твердо и почти без акцента повторил сириец.

Доктор Хиральдо наблюдал разгрузку баркасов до самого конца. Именно он обратил внимание алькальда на могучую, величественную как идол женщину с несколькими браслетами на руках. Было похоже, что под своим ярким разноцветным зонтом она решила дождаться конца света. Большого интереса новоприбывшая у алькальда не вызвала.

– Укротительница, наверно, – предположил он.

– Да, в известном смысле, – сказал доктор, будто откусывая каждое слово похожими на заостренные камешки зубами. – Теща Сесара Монтеро.

Алькальд двинулся дальше. Взглянул на часы: без двадцати пяти четыре. В дверях участка дежурный доложил ему, что падре Анхель прождал его полчаса и вернется к четырем.

Не зная, как убить время, он снова вышел на улицу, увидел зубного врача в окне кабинета и подошел попросить у него огонька. Доктор Эскобар посмотрел на его опухшую щеку.

– Уже прошло, – сказал алькальд и открыл рот.

Зубной врач заметил:

– Некоторые надо запломбировать.

Алькальд поправил на поясе револьвер.

– Я к вам приду, – сказал он решительно.

Лицо зубного врача ничего не выразило.

– Приходите когда хотите – может, сбудутся мои пожелания и вы умрете у меня в доме.

Алькальд хлопнул его по плечу.

– Не сбудутся, – весело сказал он. И вскинув руки, добавил: – Мои зубы выше разногласий между партиями.

– Так ты не хочешь обвенчаться?

Жена судьи Аркадио села удобнее, расставив пошире ноги.

– Ни за что, падре, – ответила она. – А уж теперь, когда я скоро рожу ему сына, даже разговора об этом быть не может.

Падре Анхель перевел взгляд на реку. Течением несло огромную коровью тушу; на ней сидели несколько стервятников.

– Но ведь ребенок будет незаконнорожденный.

– Ну и что с того? – сказала женщина. – Аркадио обращается со мной хорошо, а если я женю его на себе, он будет чувствовать себя связанным и мне придется за это расплачиваться.

Она сбросила деревянные шлепанцы и сидела теперь, сжимая пальцами ног перекладину табурета. Веер лежал у нее в подоле платья, а руки она скрестила на своем большом животе.

– Ни за что на свете, падре, – повторила она, видя, что тот хранит молчание. – Дон Сабас купил меня за двести песо, мною пользовался три месяца и почти голую выбросил на улицу. Я бы умерла с голоду, не подбери меня Аркадио. – Она впервые посмотрела на падре в упор. – Или бы шлюхой стала.

Падре Анхель уговаривал ее уже шесть месяцев.

– Ты должна заставить его жениться на тебе и основать семью. Ведь сейчас не только твое положение непрочно, но ты подаешь дурной пример всему городку.

– Лучше все делать в открытую, – сказала она. – Другие делают то же, но только при потушенном свете. Разве вы не читали листки?

– Это все клевета, – сказал падре. – Тебе надо узаконить свое положение и оградить себя от сплетен.

– Себя? – удивилась она. – Мне себя ни от чего ограждать не надо, я ничего ни от кого не скрываю. Потому никто и не тратит время, чтобы наклеивать листки на мой дом, а вот дома «приличной» публики на площади все в бумажках.

– Ты невежественна, – сказал падре, – но по милости божьей встретила человека, который относится к тебе с уважением. В благодарность за одно это ты должна обвенчаться и сделать свой союз законным.

– Я ни в чем этом не разбираюсь, – сказала она, – но сейчас у меня есть крыша над головой, и еды хватает.

– Ну а если он тебя бросит?

Она закусила губу, а потом с загадочной улыбкой ответила:

– Не бросит, падре. Я знаю, что говорю.

Но и на этот раз падре Анхель не захотел признать себя побежденным. Он посоветовал ей хотя бы ходить к мессе. Она сказала, что как-нибудь на днях придет.

Падре в ожидании встречи с алькальдом возобновил прогулку. Один из сирийцев обратил его внимание на хорошую погоду, однако голова священника была занята другим. Его интересовал цирк, выгружавший в ярком свете солнца своих перепуганных зверей. Он простоял, наблюдая за ними, до четырех часов.

Попрощавшись с зубным врачом, алькальд увидел падре, идущего ему навстречу.

– Мы пунктуальны, – сказал он, протягивая священнику руку. – Пунктуальны, хотя дождя нет.

Падре, уже собравшийся подняться по крутой лестнице в полицейский участок, отозвался:

– …и не наступает конец света.

Пока шла исповедь, алькальд сидел в коридоре. Он вспоминал цирк, женщину, которая висела, вцепившись во что-то зубами, на высоте пяти метров, и мужчину в голубой, расшитой золотом униформе, отбивавшего барабанную дробь.

Падре Анхель вышел из комнаты Сесара Монтеро через полчаса.

– Все? – спросил алькальд.

Падре Анхель окинул его гневным взглядом.

– Вы совершаете преступление, – сказал он. – Уже больше пяти дней у этого человека не было во рту ни крошки. Если он еще жив, то только благодаря своей конституции.

– Что поделаешь, если он сам не хочет, – равнодушно сказал алькальд.

– Неправда, – спокойно, но решительно возразил падре. – Это вы приказали не давать ему есть.

Алькальд погрозил пальцем.

– Осторожно, падре, вы нарушаете тайну исповеди.

– Это не входит в исповедь.

Алькальд вскочил на ноги.

– Не лезьте в бутылку, – неожиданно рассмеявшись, сказал он. – Если это вас так волнует, мы поправим дело прямо сейчас.

Он позвал полицейского и приказал, чтобы Сесару Монтеро принесли обед из гостиницы.

– Пусть пришлют целую курицу пожирнее, тарелку картошки и миску салата, – сказал оп. И, повернувшись к падре, добавил: – Все за счет муниципалитета. Чтобы вы видели, какие теперь времена.

Падре Анхель опустил голову.

– Когда вы его отправите?

– Баркасы уходят завтра, – сказал алькальд. – Если сегодня вечером он проявит благоразумие, его отправят завтра же утром. Ему бы следовало понять, что я делаю ему одолжение.

– Дороговатое одолжение, – сказал падре.

– Все одолжения стоят денег, – отозвался алькальд.

Он посмотрел в прозрачно-голубые глаза падре Анхеля и спросил:

– Надеюсь, вы довели это до его сознания? Не ответив, падре Анхель спустился по лестнице глухо буркнул снизу слова прощания. Алькальд пересек коридор и без стука вошел к Сесару Монтеро.

В комнате были лишь умывальник и железная кровать. Сесар Монтеро, небритый, в той же одежде, в какой вышел из дому во вторник на прошлой неделе, лежал на кровати. Взгляд его, когда он услышал голос алькальда, даже на миг не сдвинулся с точки, в которую был устремлен.

– Теперь, когда ты уладил свои дела с богом, – сказал алькальд, – самое время уладить их и со мной.

Он пододвинул к кровати стул и сел на него верхом, навалившись грудью на плетеную спинку. Сесар Монтеро внимательно разглядывал балки потолка. Он не казался удрученным, хотя опущенные углы рта свидетельствовали о бесконечном разговоре с самим собой.

– Нам с тобой не к чему ходить вокруг да около, – услышал он. – Завтра тебя отправят. Если тебе повезет, через два-три месяца приедет специальный инспектор.