Примечания (1) ГАРРИМАН У. А. (1891 - 1986) - американский политический деятель, посол в СССР в 1943 - 1946 гг., министр торговли до 1948 г., с 1950 по 1969 г. занимал различные административные и дипломатические посты. (2) Мэр Р. Вагнер давал этот обед (точнее - поздний завтрак) в гостинице "Коммодор", поскольку в официальном дворце приемов "Уолдорф-Асторин" проходил съезд Национальной ассоциации стоматологов. (3) Это происходило 17 сентября в бальном зале "Уолдорф-Астории". (4) Нельсон Олдрич Рокфеллер, внук Дж. Д. Рокфеллера-старшего, основавшего нефтяную компанию "Стандард Ойл", и сын Джона Д. Рокфеллера-II-младшего, видный политик, был в те месяцы губернатором штата Нью-Йорк, а его братья специализировались в иных сферах: Джон Д. Рокфеллер-lll контролировал благотворительные организации, Уинтроп занимался сельскохозяйственным бизнесом, Лоуренс - промышленным бизнесом, Дэвид - банковскими делами, а вместе они ведали семейным капиталом в рамках компании "Рокфеллер бразерс инкорпорэйтед". Беседа проходила на 35-м этаже здания, в котором остановился Хрущев, в его резиденции. (5) На небоскребе "Эмпайр стейт билдинг" их встретил глава корпорации, владеющей этим домом, полковник Г. Краун. (6) ГАРРИМАН У. А. был в 1933 - 1940 гг. советником президента Ф. Д. Рузвельта, далее - специальным его представителем в Англии и СССР в ранге посла, руководил органами по ленд-лизу в Лондоне, после 1946г. являлся послом в Англии, министром торговли, представителем по осуществлению в Европе "плана Маршалла", специальным помощником президента Г. Трумэна, представителем в НАТО, директором правительственной Программы безопасности, губернатором штата Нью-Йорк, помощником государственного секретаря, послом по особым поручениям, заместителем госсекретаря, личным представителем президента Л. Джонсона. После своей отставки ведал с 1969 г. внешней политикой в Национальном комитете демократической партии. В дни визита Хрущева занимался бизнесом. (7) Эти руды в Чиатуре разрабатывались с 1869 г. исключительно на экспорт, там добывалось 77 проц. российского марганца. Рудники контролировал банкирский дом Гарриманов, в 1925 г. получивший от советского правительства концессию на дальнейшую добычу марганца. (8) Возле озера Куэтс-Ярви. Рудники были оценены в 20 млн. долларов США, и СССР выплачивал их Канаде равными долями ежеквартально в течение ряда лет. Акционером данного общества был не только Гарриман, но и Дж. Ф. Даллес, а также ряд других американских деятелей. Сталин специально дал указание министру финансов СССР А. Г. Звереву о выплате компенсации Гарриману, но не Даллесу. (9) В устье р. Петсамо-йоки, впадающей во фьорд Петсамо-вуоно (Печенга-губа), в 1533 г. возник русский монастырь. (10) Р. ГАРСТ являлся одним из владельцев акционерной компании "Гарст и Томас", входившей как дочерняя в семеноводческую ферму "Пайонир", которая специализировалась на выращивании семян гибридных сортов кукурузы, породистых свиней и птицы. (11) СТИВЕНСОН Э. Э. (1900 - 1965) - помощник военно-морского министра США в 1941 - 1944 гг., далее - специальный помощник государственного секретаря, член различных внешнеполитических делегаций, губернатор штата Иллинойс, с 1961 г. был постоянным представителем США при ООН и представителем в ее Совете Безопасности. Кандидатом на пост президента от демократической партии он выдвигался в 1952 и 1956 гг. (12) Корреспондент газеты "Нью-Йорк тайме", автор книг об СССР и второй мировой войне Г. Солсбери. (13) То есть, осенью 1955 года. (14) ОЛЬШАНСКИЙ М. А. (род. в 1908) - агроном-селекционер, академик ВАСХНИЛ, ее президент в 1962 - 1964 гг., трудился в одесском Всесоюзном селекционно-генетическом институте. (15) ГИТАЛОВ А. В. (род. в 1915 г. ) - инициатор комплексной механизации возделывания сельскохозяйственных культур в СССР, дважды Герой Социалистического Труда, член Президиума Верховного Совета СССР в 1974

1989 гг.

(16) МОРОЗОВ С. Т. (1862 - 1905) - один из владельцев Никольской мануфактуры во Владимирской губернии, мануфактур-советник, член Московского отделения Совета торговли и мануфактур Российской империи, основатель российско-немецкого акционерного общества "С. Т. Морозов, Крель и Оттман", специалист по тканевым красителям, меценат народных школ и Московского Художественного театра. Через А. М. Горького и актрису М. Ф. Андрееву (Юрковскую) субсидировал деньгами ЦК большевистской партии. (17) V съезд РСДРП, прошедший 30 апреля - 19 мая (13 мая - 1 июня н. ст. ) 1907 г. в помещении церкви Фрэтэрнити на Саутгейт-Род (Лондон).

ВАШИНГТОН И КЭМП-ДЭВИД

Неподалеку от Вашингтона находится какой-то институт не то опытная станция по птицеводству. Мне предложили туда съездить, и я воспользовался приглашением. Там мне показывали кур, гусей, уток и, главным образом, индеек. Индюшачье мясо пользуется особым уважением в США. Там в праздник каждый американец считает обязательным иметь к столу жареную индейку. И я с интересом разглядывал их птицеводческое хозяйство. А теперь хочу произвести запись беседы с президентом Эйзенхауэром по политическим и другим вопросам, интересовавшим наши страны. Они и сейчас являются злободневными. Начну с беседы в Белом доме. Тогда государственным секретарем был Гертер(1). Даллес уже умер. У меня в памяти сохранился также Ачесон(2). Оба они ассоциируются для меня со злым гением, охваченным ненавистью к СССР и скованным негибкостью. Так и хочется сказать, политической тупостью. Право, не знаю, допустимо ли такое выражение. Однако у меня осталось именно такое впечатление от Ачесона. О Гертере моя память сохранила меньше. Что касается Даллеса, то его я выделяю особо как идеолога ненависти к социалистическому мироощущению. Он прожил всю свою жизнь в этой ненависти. Однако отказать ему в понимании международной обстановки как раз нельзя. Он точно знал, в какое время живет, и отлично понимал своего противника - социалистические страны, будучи умным врагом, с которым нам нужно было считаться. Он формулировал и способы борьбы с нами. Делал все, что было в его силах: сам боролся и организовывал борьбу против социалистических стран. Даллес заслуживает двойственного к себе отношения. Я считал его идеологическим противником номер один, которого надо если и не уважать, то все время иметь в виду. В одном я ему не отказывал и не отказываю сейчас: в свое время он вел борьбу с нами на грани войны, но его ум умел определить грань, переходить которую опасно. А войны он не хотел. Не раз возникали ситуации, насыщенные взрывом. Еще шаг, и взрыв произойдет. Этот шаг зависел часто от Даллеса, и взрыва не случалось. Вот за что я его ценил. Уважать не мог, однако, ценил. То был и противник, и партнер крайне интересный, который требовал от тебя большой тренировки мозгов: тут нужно было или сдаваться, или находить аргументы контрборьбы. Итак, Эйзенхауэр пригласил нас на беседу в Белый дом(3). Мы прибыли, кажется, вдвоем: я и Громыко. Состоялся обмен мнениями на предмет нашихторгово-экономических отношений. Эйзенхауэр поставил вопрос о выплате нами долга по ленд-лизу. Я уже говорил об этом и еще раз напомню: ленд-лиз - это экономическая помощь, кредит натурой, который мы получали во время войны от США и Англии. Экономическая помощь была очень большая. Сталин неоднократно говорил, что без ленд-лиза мы не смогли бы выиграть войну, и я с ним согласен. СССР не выплатил долг за ленд-лиз: какой-то процент от стоимости поставок. Считаю, что Сталин правильно сделал, отказавшись платить. Он поставил тогда условие: мы выплачиваем сумму, которая причитается, но если получим кредит в три миллиарда долларов. Не помню, на сколько лет. Это даст нам возможность быстрее восстановить промышленность, а потом и выплатить долг за ленд-лиз, и вернуть новый кредит. Кажется, в первые дни после войны США нам его обещали. Говорю со слов Сталина. Никаких официальных докладов или обсуждений в Политбюро и в Совете Министров на эту тему не было. Совет Министров вообще был тогда только списочный, и в нем вообще ничего проблемного не обсуждали, а только принимали. Так принимались и планы - годовой и пятилетний. Это проходило очень оригинально. Помню, например, доклад-информацию о последнем, пятом, пятилетнем плане при жизни Сталина, который занял, наверное, две-три минуты. Сталин кинул тексты на стол и сказал: "Читали вы или не читали?". Все смотрели на него и молчали. "Предлагаю принять". И план был принят без доклада и без обсуждения. Это похоже на анекдот, который я в детстве слышал от шахтеров: поп выходил из алтаря на амвон и показывал толстую Библию: "Читали эту книгу?". Верующие молчат. "Раз так, то и я читать вам не буду". Что-то в этом роде. Насчет ленд-лиза наша позиция была известна Соединенным Штатам: мы хотели получить кредит, после чего смогли бы выплатить долг. Американцы домогались, чтобы мы уплатили сразу, без кредита. Они после смерти Сталина заявляли, что, если мы уплатим им по ленд-лизу то, что за нами числится, тогда они смогут начать предварительные разговоры о торговле с нами(4). Когда мы прибыли в Белый дом, в кабинете президента уже были расставлены стулья. Не состоялось какое-то официальное заседание, когда две делегации занимают противоположные стороны стола. Нет, пошла обычная беседа. Эйзенхауэр поставил вопрос о выплате нами задолженности, а сообщение о сумме, которая за нами числится, сделал Диллон. (5) Относился он к нам очень враждебно, просто не терпел нас. Это был типичный ставленник крупного монополистического капитала, который ключи к экономическим связям с СССР держал в своих руках и диктовал свои условия, что делать ему был нетрудно, потому что другие члены правительства в то время занимали не менее агрессивную позицию, чем Диллон. Мы выслушали его и сказали: "Господин президент, мы согласны выплачивать задолженность по ленд-лизу при условии, как ранее неоднократно говорилось, если вы дадите нам кредит в размере трех миллиардов долларов (не помню, на какой срок и с какими процентами). Если вы не дадите кредит, то и платить не станем". Аргументировали мы, и я много раз повторял эти аргументы на пресс-конференциях, тем, что не только выплатили, а даже перевыплатили стоимость ленд-лиза. Приводили и тот довод, что от США по ленд-лизу получали не только мы, но также Англия и другие страны. Однако США с них ничего не взыскивают. Если взять любую страну, воевавшую с Гитлером, то разве может сравниться ее вклад с тем, который внес Советский Союз? Сколько жизней потеряли мы и сколько другие страны? Несравнимо! Не говоря уже о страшных материальных убытках, которые понес Советский Союз в войне. Были разрушены вся Украина, Северный Кавказ, Белоруссия, ряд областей Российской Федерации, понесли ужасные потери Ленинград и прочие места. Это все - колоссальные суммы, если переводить (что достаточно аморально) кровь и лишения на деньги. Какое тут сопоставление с ленд-лизом? "Господин президент, - сказал я, - прошу правильно понять нас, ведь мы заплатили кровью. Вы нам поставляли материалы. Мы за это выражали свою благодарность и признательность и сейчас повторяем их. Но что может быть дороже человеческой жизни? Мы заплатили ею во много раз больше того, что отдали все другие участники войны против гитлеровской Германии. Так что мы с вами квиты, мы уже расплатились за долги. А если говорить честно, то и долгов мы не имели, потому что вы нам сами давали: поставляли материалы, оборудование, военные агрегаты, артиллерию, самолеты и т. д., но мы потом воевали всем этим, а не наживали капиталы на ленд-лизе. Наша кровь есть плата за полученные материалы, которые облегчали нам возможность воевать. Если бы мы их не получили, то, видимо, не смогли бы оказать должного сопротивления. Тогда Соединенным Штатам пришлось бы своей кровью платить в войне. А так вы, пролив гораздо меньше крови, отделались поставками дюралюминия, тушенки, самолетов, танков и прочего. Мы не отрицаем важности вашей помощи и считаем, что она сыграла для нашей обороны и наступления решающую роль после того, как мы временно лишились густонаселенных промышленных районов в результате агрессии. То есть мы делали общее дело. Между тем вы до предела затянули высадку десанта. Вы с англичанами высадили его в то время, когда главная угроза отпала и стало ясно, что СССР и один справится с Гитлером. Я не отрицаю вклада США и Англии в Победу, как поступают сейчас некоторые, ставя тем самым нас в глупое положение. Мы признаем ваши заслуги. Но они не идут ни в какое сравнение с затратами советских человеческих жизней. Вы сами выбирали время для высадки десанта и создания второго фронта в Европе. Второй фронт был организован тогда, когда мы продвинули свои войска далеко за пределы нашей территории, чего не хотели ни США, ни Англия. Черчилль, диктуя условия капиталистической стороны в войне против Германии, хотел нашими руками сломать ей хребет, и мы это сделали при вашей помощи, но помощи-то в основном материалами. Господин президент, мы просили бы вас, чтобы вы правильно нас поняли. А это доступно каждому здравомыслящему человеку, если он не будет ослеплен классовой ненавистью к Советскому Союзу". Конечно, тут был вопрос не арифметики с подсчетом затрат, а политики. Я уверен, что Эйзенхауэр все понимал, но не мог признать нашу правоту, и Диллон был выпущен в качестве цепного пса. Он не скрывал своей неприязни и сверкал недружелюбием, если не открытой враждебностью, хотя и вынужден был сдерживаться, потому что мы были гостями президента. Правда, это ему не всегда удавалось. Мы чувствовали своих партнеров, и это нас не удивляло. Я тотчас отвечал на их реплики и ставил свои вопросы. В какой-то степени даже радовался. Вот вы беситесь против стран социализма, в первую голову против Советского Союза, а мы вам кукиш показываем: накося, выкуси! И вы ничего не можете теперь сделать, потому что мы тоже сильны. Мы хотим, чтобы они понимали наше новое значение, и они вынуждены были признавать его. Те, кто скрежетал зубами, должны были напрямую не показывать этого. Вот в такой атмосфере проходила наша беседа. Оказалось, что налицо вопрос не о ленд-лизе, а о возможности мирного сосуществования. Я изложил нашу позицию, те соображения, которые были не новы для ушей президента и правительства США, потому что мы их уже излагали публично в Женеве на встрече лидеров четырех держав. Так что теперь тут было повторение пройденного. Когда я говорил о мирном сосуществовании, то подчеркнул, что в основе должно лежать улучшение отношений между СССР и США. О других странах социализма я специально не упоминал, это имелось в виду само собой, поскольку я представлял именно Советский Союз, а с мощью других социалистических стран США и тогда не считались, и сейчас не принимают ее во внимание. Главная для них сила, которая противостоит их политике, это Советский Союз. Диллон, как только услышал о мирном сосуществовании, сверкнул в мою сторону глазами и задал как бы наивный вопрос: "А что такое мирное сосуществование"? Я сдержал свое возмущение и ответил: "Вы, господин Диллон, просите разъяснения насчет мирного сосуществования. Если вы этого еще не поняли, хотя мы сегодня много раз о нем говорили, то это вызывает лишь сожаление. Зам. госсекретаря(5) не понимает, что такое мирное сосуществование социалистической и капиталистической систем. Время само научит вас правильному пониманию значения этих слов. А я полагаю, что сейчас было бы излишним разъяснять смысл мирного сосуществования". Вот какой шел диалог. Человек, который принимает прямое участие в политической жизни, конкретно представит себе ту ситуацию. Эйзенхауэр же не играл активной роли в споре, а подавал реплики. Главным оппонентом был Диллон. Гертер тоже вставлял какие-то слова, но основным оппонентом был зам. госсекретаря. Сейчас я не помню последовательности событий: состоялась ли встреча в Белом доме до нашей поездки по стране или после нее. Но, видимо, Эйзенхауэр заранее знал, что беседа может сложиться по-всякому. И когда мы приступили к конкретным вопросам взаимоотношений, то, чтобы не омрачать настроения, обе стороны договорились, что обмен мнениями по этим вопросам отложим на завершающую стадию моего пребывания в США. Добавлю лишь, что получение долга от нас США понимали своекорыстно. К тому времени долг составлял миллиард или даже меньше миллиарда, потому что часть оборудования, полученного по ленд-лизу, мы вернули. Приняли долг они своеобразно: потребовали от нас возвращения грузовых кораблей, полученных по ленд-лизу. Эти корабли назывались "Либерти". Во время войны они делались на потоке, быстро, и сыграли свою роль. Часть переданных нам кораблей погибла в ходе боевых действий, а кое-что сохранилось. Мы вернули им эти оставшиеся корабли, а они потом вывели их в открытое море и затопили. Вот он, вчерашний союзник. Вчера вместе проливали кровь против общего врага, а сейчас требуют от нас деньги. Корабли же, в которых мы так нуждались и после войны, они отобрали и выбросили в море. Они считали излишним затрачивать средства на их доставку домой, чтобы там превратить их в лом. Какое значение имел наш долг по ленд-лизу, когда монополисты США столько заработали на этой войне? Европа, Советский Союз и некоторые другие страны стали нищими, а американские монополии увеличили свои капиталы во много раз, зарабатывая их на крови русских солдат, на слезах женщин, стариков и детей СССР и других стран, подвергшихся оккупации гитлеровской армией. Вот что характеризует наш спор с США. Тут был спор не о ленд-лизе и не о нашей задолженности. У них не повернулся бы язык требовать платы, если бы мы были не социалистической страной. А мы продемонстрировали, что не только выжили и победили самую сильную армию в мире, но и восстановились, а потом ушли вперед. Это их пугало, они искали возможность затормозить наше развитие. Навязать нам войну не могли: правительство США не сумело бы поднять американцев на войну против нас после того вклада, который внес советский народ в Победу над гитлеровской Германией. Поэтому наши недруги стремились притормозить развитие Советского Союза, задушить нас если не военными средствами, то экономически. Шел спор капитализма с социализмом. И опять возник старый вопрос, который ставил еще Ленин: кто кого? Эта дискуссия продолжается и сейчас, и будет длиться, пока социализм не завоюет признания на всей планете. Значит, пока живет капитализм, будет существовать и наша борьба, то затухая, то опять разгораясь, когда задуют сквозняки по земному шару. В программе пребывания значилось, что на завершающем этапе я и президент США уединимся в Кэмп-Дэвиде для новой беседы. Настал этот день. Президент пригласил меня в Белый дом. Со мной приехал Громыко. Он везде и всюду неотступно сопровождал меня, а с президентом рядом был Гертер. Он прилетел в Кэмп-Дэвид самостоятельно, а мы с президентом разместились вдвоем в его личном вертолете. Эйзенхауэр спросил меня: "Как вы отнесетесь к тому, если в Кэмп-Дэвид мы полетим на вертолете? Дороги забиты машинами, мы потеряем много времени. А на вертолете поднимемся в воздух у Белого дома, тут есть подходящая площадка, и спустя всего несколько минут окажемся на месте. Заодно вы посмотрите с птичьего полета на Вашингтон". Я согласился. Мне хотелось осмотреть сверху город и его окрестности. Получается вроде того, как рассматриваешь макет. Когда едешь на машине, такого удовольствия не испытываешь. Так мы и сделали. Разместились в вертолете, с нами несколько человек охраны. Поднялись в воздух. Аппарат хороший, конструкции Сикорского(6), русского самолетчика, оказавшегося в Америке. Для американской авиации он сделал очень многое. Большая часть кабины была застеклена. Стекло зеркальное, прочное. Мы находились как бы в открытом аппарате с прекрасным обзором. Правда, обзор - только в одну сторону, но и этого было достаточно. Пока мы, сравнительно недолго, летели над Вашингтоном, Эйзенхауэр рассказывал мне о его кварталах. Видимо, он хорошо знал местность, летал не единожды. Когда мы пролетали над зеленым полем, сказал: "Вот здесь, господин Хрущев, я играю в гольф. Очень люблю эту игру. А вы как к ней относитесь?". Я ему: "Понятия не имею об этой игре. У нас ее нет". "О, это очень интересная игра и полезная здоровью людей". Опускаясь, вертолет приземлился в лесу. Президент мне: "Это уже район Кэмп-Дэвида". Далее мы ехали машинами, добрались до каких-то построек вроде дощатых бараков. У нас такие возводят, когда ведут большие стройки: в первую очередь из досок сооружают для рабочих общежития барачного типа. Лишь недавно отбросили эту традицию. Я поставил вопрос о том, и все меня поддержали, чтобы не плодить бараки, зря тратя рабочую силу и материалы. Ведь по окончании стройки эти "памятники", в которых жили люди и где их пожирали клопы, сжигали. А мы теперь сразу стали строить капитальные четырех- и пятиэтажные дома. Такой же примерно внешний вид имели строения в Кэмп-Дэвиде. Зато внутренняя отделка оказалась совершенно иной: прекрасной, хотя и без роскоши, помещения оборудованы с американской деловитостью и добротно, хорошо спланированы, создан соответствующий уют, комнаты довольно вместительные. Мне отвели отдельное помещение, Громыко и нашим переводчикам - тоже. Всех отлично разместили и с полными удобствами. Затем Эйзенхауэр предложил нам ознакомиться с окрестностями. Несколько позже, когда в СССР приехал бизнесмен Эрик Джонстон, который был близок к Франклину Рузвельту, я узнал об истории создания этих домов. Менялись американские правительства, а Джонстон оставался приближенным к президентам независимо от того, демократы они или республиканцы. Он выполнял функции негласного дипломата и приезжал несколько раз в Советский Союз. Я лично встречался с ним раза два. Этот человек в американском понимании занимал либеральные позиции, стоял за мирное сосуществование, понимая необходимость того, чего не хотели понимать Диллон и другие. Именно Джонстон рассказал мне историю построек в Кэмп-Дэвиде. "Во время второй мировой войны как-то зашел я к Рузвельту, - говорил он. - Президент сидел очень изнуренный. Меня это обеспокоило, и я ему сказал: "Господин президент, вы переутомляете себя, надо как-то организовать отдых, чтобы вы себя не изнуряли". Рузвельт ответил: "Что же мне делать? Я не могу покинуть Вашингтон, постоянно может потребоваться какая-то моя консультация, мне нужно будет дать какие-то указания". Тут я ему и посоветовал: "Сделайте так, чтобы оставаться в Вашингтоне, но иметь возможность временно оторваться от дел и подышать свежим воздухом". Тогда-то по распоряжению Рузвельта и были построены эти помещения. Рузвельт тут отдыхал"(7). И тогда же Джонстон пересказал мне анекдот, услышанный им от Рузвельта. Фермеру понадобился рабочий, и он опубликовал заявку на рабочего и условия труда. Пришел человек, предложил свои услуги. Фермер решил его испытать, дал ему лопату и велел выкопать траншею. Вскоре рабочий сказал: "Дело сделал, давай другое". Фермер велел наколоть дров. И вскоре рабочий повторил: "Дело сделал, давай другое". Фермер велел перебрать груду картофеля, отложив мелочь в одну сторону, крупный - в другую. Прошло много времени, фермер считал, что работа уже сделана, но рабочий все не появлялся. Тогда он пошел посмотреть, как идут дела, и увидел, что рабочий лежит без сознания. Фермер окатил его водой, тот встряхнулся и обратился к хозяину: "Не могу я выполнять такую работу. Вы мне давайте такую, чтобы не думать. Когда я дрова колол и траншею копал, тут думать не надо. А чтобы перебирать картошку, надо думать, какой клубень крупный, какой - мелкий. Такая работа довела меня до потери сознания". И Рузвельт сказал: "Вот видите, каждому - свое!". После Рузвельта все следующие президенты стали пользоваться этой загородной дачей. Совсем недавно я прочитал, что какой-то иностранец был в гостях у Никсона в Кэмп-Дэвиде. Никсону Кэмп-Дэвид - особенно близкое название, потому что оно было дано в честь того внука Эйзенхауэра, который стал зятем Никсона, женившись на одной из его дочерей. Когда мы с Громыко прибыли туда, то сразу увидели, что в этом месте можно без всяких помех встречаться и вести беседы. Эйзенхауэр тотчас высказал мне свои соображения насчет того, как он считал бы удобнее организовать там наше пребывание, и спросил: "Вы любите смотреть кинофильмы?". Я ему: "Конечно, если хорошие". "А какие именно вы любите? - спрашивает, а сам улыбается. Когда он улыбался, его лицо становилось очень приятным. - Я лично люблю ковбойские, хоть и пустые по содержанию, но в них много трюков, участвуют лошади. Как вы относитесь к таким фильмам?". "Когда еще жил Сталин, нам часто демонстрировали трофейные кинофильмы, среди них было много ковбойских. Хотя после просмотров Сталин всегда ругался из-за их тематики, но на следующий день, когда мы приходили в кинозал, опять заказывал ковбойские". Эйзенхауэр обрадовался: "Я тоже питаю страсть к такому жанру. Ладно, будем смотреть и ковбойские, и другие, какие нам предложат. А потом побеседуем. Я пригласил сюда оркестр военно-морского флота. "Что ж, будет очень приятно послушать и заодно посмотреть на молодых людей". "Да, когда мы будем обедать, то станем слушать музыку флотского оркестра". Прием был достаточно упрощенным. Если на официальных обедах и приемах требовалась какая-то форма одежды, то здесь этого не было, мы ходили в обычных костюмах. Вообще никаких условностей. По утрам мы вставали раньше президента. Может быть, он и поднимался раньше нас, но просто не выходил. Мы же с Андреем Андреевичем встречались, ибо нам нужно было обменяться мнениями о вопросах, которые затрагивались вчера и которые, возможно, возникнут сегодня, какие проблемы следовало бы поднять и в какой форме. Мы прогуливались по дорожке одни, больше никого там не было. Охрана, видимо, имелась, но хорошо проинструктированная. Она занимала свои места и не мозолила глаза, так что мы ее не видели. Могут спросить, а зачем Хрущеву с Громыко выходить по утрам? Разве нельзя поговорить в тех комнатах, которые были им отведены? Ха, наши соображения хорошо известны всем государственным деятелям! Мы были убеждены, что там поставлены подслушивающие устройства. Поэтому обмениваться мнениями в помещениях значит информировать тех, кто их поставил. А выдавать свои мысли и соображения, которые у нас имелись по тому или другому поводу, мы не хотели, поэтому считали, что лучше переговорить на открытом воздухе. Да и там мы тоже прикидывали, где могут находиться подслушивающие устройства и где, по нашему мнению, быть их не должно. Американская разведка хорошо вооружена техническими средствами, мы это имели в виду и принимали меры предосторожности. В какой-то день пребывания в Кэмп-Дэвиде президент предложил: "Как вы отнесетесь к приглашению на мою ферму? Это недалеко отсюда, и туда можно слетать на вертолете". Я ответил: "С удовольствием. Ферма - ваша собственная?". "Да, моя собственная"(8). И мы полетели. Находились в пути какое-то время и приземлились. Там, по-моему, жила тогда семья его старшего сына. Президент представил мне управляющего: "Это генерал, воевавший вместе со мной, после войны я предложил ему должность управляющего на моей ферме". То был человек средних лет. Больше ничего сказать о нем не могу, знакомство было беглым. Управляющий показывал имение, а хозяин знакомил меня с домом и со своей семьей, а утром поделился мыслью, почему не всю семью взял в Белый дом: "Пребывание президента на его посту - временное, и я не хотел приучать всю семью к удобствам, которыми пользуется президент, чтобы не возникло дискомфорта, когда закончится мой срок президентства и я вернусь в собственное жилье. Тут-то, конечно, роскоши побольше". И я согласился: "Да, это разумно". Действительно, его дом был хоть и богатый, но без роскоши и небольшой. Правда, его удобства свидетельствовали о приличном заработке богатого человека, но все же не мультимиллионера. Потом мы знакомились с хозяйством фермы. Тут в Свои права опять вступил управляющий. Пошли на животноводческий участок, поглядели на скот. Не помню, сколько там было голов, однако, не в масштабе наших колхозов или совхозов, и своей численностью не производил особого впечатления. Скот мясной, очень плотный, на коротких ногах, упитанный. Я потом познакомился с этой породой крупного рогатого скота, не молочного, а именно мясного направления. Согласно данной мне справке, выход говядины был около 60 или 65 %, почти как у свиней. Свинина, кажется, имеет выход 70 %, насколько я помню справочники, которыми пользовался в свое время. Эйзенхауэр, улыбаясь, предложил мне в подарок телку со своей фермы, и я поблагодарил его. Потом он повел меня на поля. Целиком мы их не обходили: он обвел рукой, указывая, где проходят границы его владений. Главным образом мы смотрели на посевы. Я не знал ранее такой зерновой культуры: низкорослая, похожая на пшеницу, но какая-то другая. Президент рассказал: "Я произвожу посев. Потом колосья не убираю, а только скашиваю уже перед самой зимой. Посев делаю для привлечения птиц. Сюда прилетают куропатки, перепела, еще какие-то птицы. Когда у соседей все поля убраны, мое поле остается неубранным, и возникают хорошие условия для охоты. Поле размечено для удобства охотников, оставлены дорожки. Так что я здесь охочусь, не выезжая с фермы". Такая охота, я бы сказал, больше, чем барская. Если вы хотите ознакомиться со способом охоты наших дореволюционных помещиков и знати, прочтите "Войну и мир" Льва Толстого. Соответствующие главы я читал несколько раз, и всякий раз после чтения у меня поднималась температура: так красочно и рельефно была показана охота, так она зажигала, особенно когда человек имеет к ней страсть. А охотничье хозяйство президента не обеспечивало такой градус азарта: нечто вроде тира, где стреляют по тарелочкам. А тут вместо тарелочек - по дичи, привлеченной урожаем; причем заранее известно, на каком расстоянии от охотника она пролетит и где. Одним словом, налицо все удобства без какой-либо затраты сил и с гарантией удачи. Я решил отблагодарить президента за подаренную телку. Когда он похвалил березовое дерево, я предложил: "Если не возражаете, мы пришлем для вас посадочный материал. Я попрошу специалистов-лесников: подобрать материал получше, они приедут и произведут по вашим указаниям посадки на ферме. Пусть это будет моей благодарностью вам и в знак памяти о нашей встрече на ферме". Он в свою очередь поблагодарил, и я заметил, что ему было приятно. Так мы потом и сделали, прислали посадочный материал. А пока, попив чаю, улетели в Кэмп-Дэвид и продолжили беседы. Теперь изложу в общей форме их содержание. В Кэмп-Дэвиде мы вели вольные беседы, гуляли по парку и обменивались мнениями. Нужно сказать, Эйзенхауэр в личной беседе, при личных контактах показал себя очень добродушным человеком и хорошим собеседником. Во время одной из прогулок Эйзенхауэр как-то сказал мне: "Хотел бы спросить вас, господин Хрущев. Вот у меня порой возникают такие трудности. Приходят ко мне военные и говорят: "Нам нужно на такое-то мероприятие столько-то миллиардов долларов". А я смотрю на них и отвечаю: "Нет денег". Мои генералы давят на меня: "Господин президент, если вы не дадите нам денег и мы не будем иметь этого вооружения, то предупреждаем, что СССР уже занимается этой проблемой или вообще успел сделать подобное (они говорят по-разному), так что наши вооруженные силы уступают советским". Я его спросил: "И что же вы потом отвечаете?". "Даю им, приходится давать". Я сказал ему: "Господин президент, я сталкиваюсь с теми же трудностями. Ко мне как к председателю Совета Министров СССР приходит министр обороны и говорит: надо столько-то миллионов. Я тоже развожу руками: это невозможно, нет таких денег, СССР имеет большие потребности, нужны крупные суммы для развития экономики и средств потребления, дать вам столько не можем". А он мне в ответ: "Если вы не дадите, то предупреждаю, что военное ведомство США уже получило кредиты и производит идентичные работы, возникнут условия, при которых мы резко будем уступать США по вооружению". Что тут можно сделать? Приходится и мне соглашаться". Обо всем этом мы разговаривали с улыбочками, как и положено при такого рода беседах. Тут Эйзенхауэр предложил: "А давайте договоримся, что ни вы, ни я в будущем не станем давать деньги на такие проекты. Зачем нам сталкиваться лбами?". Я ему: "Это наша мечта. Мы всегда хотели этого и если бы смогли договориться по данному вопросу, то как облегченно вздохнули бы все народы". Поговорили мы с ним, кино посмотрели, поужинали. А потом не раз возвращались к тому же вопросу, но так и не сдвинулись с места. Я верю, что Эйзенхауэр искренне заявлял, что хотел бы договориться. И я искренне ему отвечал. Но тогда наши позиции были противоположны до такой степени, что не возникли условия для соглашения. Мы-то стояли на классовых, пролетарских позициях социалистического строительства, а США - могучая капиталистическая страна, преследовавшая иные цели и взявшая на себя обязанности мирового жандарма. В конце концов я сказал Эйзенхауэру: "Давайте договоримся на такой основе: главной целью будем считать взаимное разоружение, а главным принципом наших отношений - невмешательство в дела других стран". То были не переговоры, а вольная беседа, но очень важная. Тем не менее, вскоре наши отношения обострились до невероятного накала. Какие еще вопросы мы обсуждали? Мы продолжили разговор о ленд-лизе, и оба высказались исчерпывающе. Каждая сторона охарактеризовала свою точку зрения, но сближения не произошло. Хотя Диллон, как я уже говорил, высказывался неприязненно, ибо понимал, что, если мы получим кредиты, это укрепит нашу экономику и будет способствовать ее дальнейшему развитию, что не входило в планы американских монополий. Эйзенхауэр подавал реплики, из которых было ясно, что у них единая позиция правительства США. Но не этот вопрос оставался главным, и в Кэмп-Дэвиде мы к нему непосредственно не возвращались. Главная проблема - договоренность о разоружении. Я видел, что Эйзенхауэра это серьезно беспокоит, и чувствовал, что он не рисовался, а действительно хотел договориться, чтобы не возникло войны. В первую голову договориться надо двум великим державам. И он высказывался так: "Я военный человек, всю свою жизнь нахожусь на военной службе, участвовал в войне, но очень боюсь ее и хотел бы сделать все, чтобы избежать ее. Прежде всего, нужно договориться с вами, это главное. Если хочешь, чтобы не было войны, договорись с Советским Союзом!". Я ответил: "Господин президент, не было бы для меня большего счастья, чем договоренность с вами; чтобы исключить войну между нашими странами и, следовательно, мировую войну". Но как конкретно договориться? Этот вопрос нас очень занимал. Прочие вопросы оставались производными: как улучшить наши отношения, развивать торговлю, экономические, научные, культурные и прочие связи. Мы знали их позицию, они знали нашу. И я не видел, чтобы что-то изменилось, произошли какие-то сдвиги. Поэтому и не надеялся, что можно будет договориться по главной проблеме, хотя обе стороны понимали, что надо исключить войну, а конкретнее - запретить термоядерное оружие. Американская сторона отстаивала установление международного контроля. Но в ту пору на международный контроль мы никак не могли согласиться. Я подчеркиваю: "тогда не могли". Поэтому хотели договориться о прекращении испытаний ядерного оружия, что считали возможным и без международного контроля. Ведь любой взрыв сейчас фиксируется техническими средствами. Обеспечить контроль можно, и не устанавливая такой техники на территории другой страны и контролируя с собственной территории или с территории союзников. Американцы окружили нас военными базами, все просматривали и прослушивали, так что такой контроль они уже давно установили. И все же добивались посылки контролеров, хотя и не обязательно контролеров от США. Но мы не могли принять и международного контроля. Вот теперь, когда я нахожусь на пенсии, я вновь обдумывал этот вопрос и считаю, что теперь такой контроль возможен и без ущерба для нашей обороны, так как оказался бы взаимным. А тогда мы значительно отставали в процессе накопления ядерного оружия и не имели нужного количества его носителей-ракет. Самолетами же мы не доставали до территории США и поэтому оставались слабее. Конечно, мы могли в пух и прах разнести союзников США в Европе и Азии, где находились их базы, но экономический потенциал самих США находился на недосягаемом расстоянии для нашего оружия. Естественно, контроль на месте оказался бы не в нашу пользу: США получили бы возможность чисто арифметически все подсчитать и определить, что мы слабее. И возникло бы для них наиболее выгодное время покончить с нами путем войны. Завтра им будет уже поздно. Мы это понимали и не соглашались на проведение инспекций на своей территории. Американцы настаивали также на широком обмене туристами и предлагали обмен научными силами, чтобы их ученые приезжали к нам, работали в наших научных учреждениях, а советские ученые - в научных учреждениях США. Они предлагали и широкий обмен студентами, а также присылку к ним наших управляющих предприятиями на переподготовку. Это как раз довольно полезное дело, нам можно было бы извлечь большой прок из этого, чтобы позаимствовать их опыт управления и организации производства. Далее их предложения были направлены на открытие границ, чтобы расширить обмен людьми, открытие организаций или обществ, в которых продавалась бы американская литература у нас и наша - в США, все на основе взаимности. В принципе, любые их предложения, кроме контроля, нам можно было бы принять, но мы внутренне не были готовы к этому, еще не отделались от наследия сталинских времен, когда в каждом иностранце видели неразоблаченного врага, приезжающего к нам только с целью вербовки советских людей или шпионажа. Так мы были воспитаны и не освободились еще от сталинского груза. Сталин считал, что это классовая борьба другими средствами, без войны, и она - самая острая. Сталин страдал недоверием к своему народу, недооценивал внутреннюю сопротивляемость советского человека, полагал, что при первой же встрече с иностранцем наш человек капитулирует и будет подкуплен материальными либо другими средствами воздействия. Это удивительно, но, к сожалению, так было. Это психологическая болезнь Сталина. Недаром он говорил нам, что мы не сможем противостоять противнику: "Вот умру, и погибнете, враги передушат вас, как куропаток". Затем американцы настаивали на том, чтобы обе стороны могли вести воздушную разведку над всей территорией и СССР, и США. Мы с этим тоже не могли согласиться по причинам, о которых я уже говорил: США в ту пору были сильнее нас по ядерному оружию. У нас имелись ракеты, но пока еще в небольшом количестве. С самолетов мы могли вести разведку только в Западной Европе, среди союзников США, но не могли со своей территории осуществлять полеты над США. У нас не было таких средств. Получались неравные возможности, с чем мы согласиться не могли. Мы со своей стороны внесли Эйзенхауэру новые конкретные предложения: выделить какие-то пограничные районы в СССР и странах НАТО, где можно будет проводить взаимную разведку, вести наблюдение и с воздуха, и наземную. Мы предложили довольно обширные территории у наших западных границ, в первую очередь на собственной земле и в ГДР, где стояли наши войска, и требовали взаимности от западных стран. Имелись и другие наши инициативы, по которым тоже не сумели договориться. Были сформулированы конкретные предложения, мы заранее послали их президенту США. Сейчас я не помню, какие конкретно вопросы стали камнем преткновения. Мы попытались вернуться к ним, но ничего не получилось, наши позиции в то время никак не согласовывались. Скажу о мире на Земле: вот вопрос вопросов. Он был и остается. Мы закончили войну разгромом гитлеровской Германии, но мирного договора с нею не заключили, остался статус ее оккупации как нами, так и западными странами. Они потом дали возможность западным немцам создать свое государство - Федеративную Республику. Войска оккупантов остались на обеих территориях, получив иной статус: не оккупационных, а дружественных. Возникли военные блоки: на Западе - НАТО, в социалистических странах Варшавский договор. Но мирного договора с Германией по-прежнему нет, поэтому войска стояли тогда и стоят сейчас друг против друга. О Западном Берлине у нас тоже существовали разные толкования. Мы считали, что он, находясь на территории ГДР, должен оставаться отдельным от ФРГ политическим телом. Западные страны твердили, что Западный Берлин относится к ФРГ (тогда ее называли ГФР). Получалось нарушение суверенитета ГДР - явочным порядком предоставляется ФРГ возможность проводить в Западном Берлине правительственные заседания. Фактически он включался тем самым в Западную Германию. Вот горючее, которое всегда может привести к взрыву. И мы предлагали: "Давайте подпишем мирный договор, сделаем Западный Берлин "вольным городом". Одним словом, вносили различные предложения, но при том условии, что реально должны существовать два германских государства, которые оба получат международное признание, будут приняты в ООН и установят между собой дипломатические отношения. США не согласились, не соглашаются и сейчас. А мы тоже не соглашаемся с другой стороной. Они хотят, чтобы произошло воссоединение, но не в виде воссоединения, а как поглощение ГДР Западной Германией. Хотят создать единую Германию на капиталистической основе, и чтобы эта Германия, безусловно, стала союзником западных стран. Это для нас совершенно неприемлемая позиция. Мы считаем, что это неправильный подход. Пойти на такое мы могли, только если бы нас вынудили к этому. Мы же, считая себя достаточно сильными, не желали добровольно идти на самоубийство, согласившись с позицией, которую нам навязывал Запад. Поэтому реальной возможности договориться по данному вопросу во время моего пребывания в США не возникло. СССР был заинтересован в торговле. В США существует решение их конгресса (оно и сейчас не отменено), запрещающее вести торговлю или устанавливать какие-то деловые экономические связи с Советским Союзом. Там перечислено, на какие предметы и продукты налагается запрет. Фактически под запрет попадают все главные товары, кроме тушенки или тому подобного, что они охотно сбывают кому угодно, чтобы выкачивать валюту. Я уже рассказывал, как рассматривался этот вопрос у президента в Белом доме, когда присутствовал Диллон, мой главный оппонент по вопросу торговли. Ничего не получилось и при нашей встрече у господина Гарримана, хотя мы ценили его усилия и считали, что он там реалистичнее остальных. Гарриман крупный капиталист, хорошо знающий нашу систему и стоящий на позиции мирного сосуществования. Он хотел содействовать развитию торговых контактов, экономических и научных связей наших двух стран, но общение с капиталистами, собравшимися у него дома, показало, что пока это нереально, они еще не готовы. Недаром его гости иронически спрашивали: "Что вы можете продавать, господин Хрущев, какие товары? У нас-то вы можете покупать достаточное количество товаров, которые вас интересуют, а вот что вы нам продадите?". Естественно, этот вопрос был для нас тяжелым. Раньше мы продавали им марганец. Но потом они стали покупать марганец в Турции. Турция при помощи американского капитала развила его добычу. В других странах тоже были открыты залежи марганца, и промышленность США полностью покрывала свои потребности без нас. Наш марганец потерял то экспортное значение, которое имел раньше. Кто-то из гостей Гарримана спросил: "А ваши крабы пользуются спросом?". Издевательский вопрос, потому что было принято специальное решение, запрещающее ввоз крабов в США, поскольку сей продукт добыт "рабским трудом" в СССР, за что они его и бойкотируют. Вот и доказывай! У нас, дескать, рабский труд, а у капиталистов все ценности создаются иным путем. Там - другое дело... Мы даже крабов и водку не могли им продавать. К тому же, продавая данные товары, много не закупишь, хотя можно было бы постепенно начинать торговать при желании у американцев. А возможности имелись. СССР нуждался в приобретении различного оборудования, которое нас интересовало для успешного развития нашей промышленности. И мы, добывая золото, могли бы приобрести оборудование за золото, но они нам даже за золото отказывались продавать. Таким образом, когда мы стали конкретно перебирать вопросы, интересующие обе стороны и требующие решения, то натолкнулись на рогатки. Они мешали нашему сближению, но убрать их мы не могли. Я сразу почувствовал, что Эйзенхауэр обмяк. У него был вид человека, который побывал в проруби: он вымок, и с него стекает вода. У меня, видимо, тоже вид был не лучше. Впрочем, может быть, и получше, потому что мы заранее не питали иллюзий, не надеялись в первой же поездке снести все преграды на пути экономического сближения и торговли с капиталистическими странами. Хотели себя показать и посмотреть на США, продемонстрировать свою непреклонную волю: не пойдем ни на какие односторонние уступки, которых домогалась Америка! Конечно, сложившаяся обстановка нас огорчила: хотели уладить спорные вопросы, но увидели, что условия для того не созрели. Мы поднимали и вопрос (а мы всегда его поднимали) о выводе войск с чужих территорий, ликвидации военных баз. Предлагали ликвидировать военные союзы, распустив НАТО и союз по Варшавскому договору. Американцы опять не были готовы. Предлагая это, мы тоже считали, что реальные условия к тому еще не созрели: это был с нашей стороны пропагандистский прием. Такое предложение мы делали и раньше, еще до моей поездки в Америку. У нас в то время имелись хорошие отношения с Китаем. Я встречался с Мао Цзэдуном, мы обменивались мнениями, и он уже знал из печати и по нашей информации о данном предложении и высказал сомнение: "Вряд ли стоит сейчас идти на это. Если они примут такое предложение, вам придется вывести свои войска из ГДР; тогда она не сможет обеспечить свою независимость и развалится. Мы ее потеряем". В ту пору он говорил "МЫ". То есть, заинтересованность всех социалистических стран, и Советского Союза, и Китая, была одинаковой, и их взгляды тоже. Я разъяснил ему, что появилась бы взаимная договоренность: американцы, французы и англичане тоже выведут свои войска из Западной Германии. Но Мао считал, что это будет неравноценно. Может быть, в ту пору какая-то здравая мысль в его соображениях и имелась. Однако я возражал: "Мы это делаем в пропагандистских целях, так как уверены, что сейчас это не будет принято США. А к тому времени, когда созреет их понимание, будет уже другая ГДР, с другими возможностями, и она внутренними силами сможет обеспечить безопасность социалистического строя. Если же развернется вторжение со стороны Запада, мы придем на помощь. Тем более, что в будущем возможностей и средств у нас окажется больше. Так что это предложение не ослабляет нас, а, наоборот, усиливает с точки зрения пропагандистского наступления на капиталистический мир, поддерживая обеспечение мирного сосуществования, при широкой мобилизации общественного мнения - очень большой опоры нашей пропаганды". Постепенно наши беседы в Кэмп-Дэвиде исчерпывались и подходили к концу, а чего-либо реального мы не достигли. Какое же коммюнике может получиться в завершение? Я чувствовал, что это угнетало Эйзенхауэра, но я ничем не мог ему помочь(9). Пришло время обеда, а после обеда мы решили возвращаться в Вашингтон. Эйзенхауэр предложил: "Давайте из Кэмп-Дэвида в Вашингтон поедем на машинах, а вы посмотрите на тот же отрезок пути из машины". Я согласился, мне тоже было интересно посмотреть насыщенность дорог автомобильным транспортом. Я много читал об этом, но хотел увидеть сам. Обед проходил торжественно, но атмосфера за столом была такой, как будто в доме лежал тяжелобольной. Такое чувство господствовало и с нашей стороны, и в еще большей мере у президента. Обед был похоронный, не свадебный. Просто контакты. Как говорят, не свадьба и не похороны. Видимо, президент заавансировался перед своими, когда решал вопрос о моем приглашении, и сейчас чувствовал, что его надежды не оправдались, никакой договоренности не будет достигнуто. Повторяю, что договоренность могла возникнуть, но надо было пойти для этого на реальные и разумные шаги. Если договориться, самому ничего не уступая, значит, принудить к капитуляции другую сторону. Пригласив нас, США проявили инициативу после долголетней идеологической войны, которую мы вели. Приглашение не давало им надежды принудить нас к капитуляции. Наоборот, мы укрепились в своих позициях, были неприступны, стояли, как гранит. Пообедали мы. Сели в машину, поехали вместе с Эйзенхауэром. Не помню, каким количеством фраз мы обменялись на всем пути, но очень малым, говорили скупо, разговор не вязался. Задавали вопросы о природе, беседовали о впечатлениях, которые возникали по пути следования. Как хозяин Эйзенхауэр разъяснял мне все, но это было лишь проявление необходимой вежливости, выдавливание из себя каких-то фраз, без которых в другое время можно было бы и обойтись. Приехали мы в Вашингтон. Эйзенхауэр отвез меня в резиденцию, где я жил, а потом отправился в Белый дом. Значит, все? К концу моего пребывания в США мне доложили, что группа американских капиталистов желает организовать ужин в мою честь и просит моего согласия. После прежней встречи в Нью-Йорке у меня особого энтузиазма не возникало, потому что там организовали широкую встречу, присутствовало большое количество людей, но какого-либо обмена мнениями так и не было. Здесь же предстоял официальный прием деловых людей узкого круга. Но мне сказали, что стоит пойти, так как собираются влиятельные люди. В приглашении обозначалось 15 или 20 человек. Я дал согласие, был назначен ужин неподалеку от нашего посольства. Обставлен он был, как принято у них: в вечернее время, свечи, мягкий свет, полумрак. Сели за стол. Еда и питье в умеренных количествах. Но ведь не это главное, деловые люди умеют много пить, однако, не напиваться, умеют держать себя в обществе. Мне стали задавать всевозможные вопросы. На те, которые заслуживали внимания, я отвечал по делу, а на анекдотические отвечал в таком же духе. Какой-то старый человек, очень дряхлый, но, как мне сказали, очень богатый и влиятельный, все допытывался, сколько мы добываем золота и почему не ведем торговлю с Америкой на золото: они могли бы продавать нам товары за золото. Конечно, мы его добывали, но берегли про "черный день", который может всегда настать. Золото оставалось соблазном для капиталистического мира. И не так уж много золота мы добывали, чтобы удовлетворить все свои потребности, расплачиваясь именно золотом. Наши потребности были выше. Поэтому требовалась торговля на основе взаимности. Только она могла создать возможности широкого обмена товарами, идеями и культурными ценностями. Я так и ответил. Мой ответ вызвал удовлетворение. Они посчитали, что это острота, поэтому не просто смеялись, а от души хохотали. Что же я сказал? "Господин такой-то (фамилию не помню), отвечаю на ваш вопрос о золоте. Знакомы ли вы с тем высказыванием, которое сделал в свое время наш вождь Владимир Ильич Ленин, что пока нам золото нужно беречь? На каком-то этапе развития человеческого общества золото утратит свою ценность, поэтому золотом будут отделывать общественные туалеты. Вот мы и бережем золото, а когда настанет такое время и будет создан коммунизм, золото потеряет обменную ценность, и, чтобы выполнить завет Ленина, мы отделаем общественные туалеты в коммунистическом обществе золотом. Для того мы его и сберегаем". Капиталисты дали волю своим легким, реагировали бурным весельем. Не помню, как отреагировал человек, который задавал вопрос. Тогда он стал задавать новые вопросы: о нашей стране, ее политическом устройстве, нес какую-то несуразность. Я отвечал соответственно, подпуская иронию. Публика понимала это и хорошо все воспринимала. Один из буржуев подошел и прошептал на ухо: "Господин Хрущев, вы не беспокойтесь, мы сами несколько смущены его глупыми вопросами, он очень стар, но мы все понимаем верно и одобряем ваши ответы". Мне было приятно услышать это. Увы, каких-то особых вопросов, которые дали бы надежду на развитие с нами деловых контактов, не припоминаю. И все же это была полезная встреча, хотя бы потому, что я непосредственно слушал их, а они напрямую слушали меня и конкретнее представляли себе нашу политику. Личные контакты, личное знакомство тоже всегда имеют полезные последствия. Мне запомнились слова американца Макдаффи насчет личных контактов. Он побывал в Киеве сразу же после окончания войны, представляя организацию, которая оказывала помощь странам, пострадавшим от гитлеровского нашествия. Возглавлял организацию Ла Гардиа(10), мэр Нью-Йорка и друг Франклина Рузвельта, выходец из Италии. Макдаффи хорошо относился к нам и там, где было в его силах, шел нам навстречу. Наши желания не совпадали с инструкциями, которые он имел относительно ассортимента поставок. США предлагали нам остатки ресурсов войны: тушенку, другие предметы потребительского характера. Мы же старались приобрести машины, трубы диаметром 500 мм для первого в СССР мощного газопровода из Западной Украины в Киев, просили и получали современные машины для прокладки траншей. Особую ценность представляли машины, которые покрывали трубы изоляцией. Наши специалисты впервые увидали их и вообще узнали о существовании таких машин. Эти машины были положены потом в основу наших разработок. Когда ликвидировали названную организацию, Макдаффи приезжал в Советский Союз, и я его принимал. Он говорил: "Господин Хрущев, если бы вы могли приехать к нам и показать всем, что вы такой же человек, как мы... Американцы думают, что советские - какие-то особые люди или что они вообще не люди. Прямое общение имело бы большое значение для нашего сближения. То, что вы вместе с американцами дрались против Гитлера и что вы были главной силой, которая сокрушила гитлеровскую машину, и заплатили своей кровью за всех воевавших против Гитлера, забыто. Медовый месяц, как говорится, уже прошел". Да, уже бушевала "холодная война", которую развязал Черчилль. Машина монополистического капитала, которая владеет средствами воздействия на умы, довела до того, что нас и за людей не считали. И об этом Макдаффи высказал свои соображения. Если принять во внимание то, что он говорил о своих соотечественниках, то имелась теперь несомненная польза от встречи с группой деловых людей в Вашингтоне. И их вопросы, и мои ответы, и характер встречи были описаны журналистами. Потом в СССР издали коллективный труд, в котором рассказывалось о моей поездке по США. Считаю, что книга эта достаточно объективна и полезна. Сейчас я иногда встречаюсь с людьми, которые познакомились с книгой, и они говорят, что с большим удовольствием прочли ее и хранят как память о том времени. Я позволил себе также предпринять поездку по Вашингтону, чтобы познакомиться с городом. Делал даже пешие прогулки, уходя недалеко от своей резиденции. Город этот богатый, чистый, зеленый и красивый. Он вроде нашего провинциального городка, но более богат. Это не Нью-Йорк, нет такого городского шума. Мне Вашингтон очень понравился и планировкой, и архитектурой. Там меньше небоскребов, стоят хорошие, добротные дома. Однажды во время моей прогулки (а журналисты всегда дежурили и потому сопровождали меня, фиксируя каждый шаг) я направился к памятнику президенту Линкольну. Вошел в помещение, снял шляпу и отвесил поклон, засвидетельствовав уважение тому, кто поднял оружие против рабовладельцев. Мне хотелось воздать должное уважение бывшему лесорубу от бывшего шахтера бывшей России. Это все потом обыгрывалось американскими журналистами в хорошем тоне. В соответствии с протоколом Эйзенхауэр дал прием в мою честь. Прием или обед? Нет, все же обед. Мы сидели за столами с блюдами. А когда из приемного зала входили в столовый зал, чтобы занять свои места, мне шепнули на ухо, что я должен взять под руку жену президента и проследовать с ней. Президент США сделал то же в отношении Нины Петровны. Блюда, которыми нас угощали, были обильны и очень питательны. Американцы вкусно готовят. Когда принесли отбивные, они оказались размерами с тарелку. Я как глянул на них, так и обратился к президенту: "Господин президент, столько же невозможно съесть!". Он расплылся в улыбке: "Господин Хрущев, я вас уверяю, что вы еще добавку попросите". И оказался прав. Приготовлено было очень вкусно. Я с удовольствием съел отбивную и, чтобы доставить удовольствие президенту, попросил добавку. Он захохотал: "Вот видите!". За столом не бывает переговоров, ведутся только беседы. Люди едят, провозглашают тосты, так проходит время. А потом, когда нас позвали в отдельный зал, где подавали кофе, то мы разбились на группы. Я сидел за одним столиком с президентом и неким адмиралом. Эйзенхауэр отрекомендовал его как своего друга. Нас за столиком было человек пять, кто остальные не знаю. Мы обменивались мнениями на случайные темы. Адмирал, который проявлял постоянно любезность, сказал: "Я хотел бы вас попросить принять от меня подарок с моей фермы". Кажется, то были две телки и бычок. Они оказались той же породы, что и телка, которую я получил в подарок от президента. Я тут же сказал: "Охотно принимаю ваш ценный подарок, а главное - ценю ваше внимание ко мне". Вот, собственно, что осталось у меня в памяти от обеда. Более ничего примечательного не произошло. По всем важным вопросам мы обменялись мнениями в другом месте и в ином составе. Посол Меньшиков, хорошо зная страну, помогал мне советами и справками, информировал меня, если предстояла какая-нибудь встреча. Он знал тамошних людей лучше других, да и обязан был знать, для чего имел нужные кадры и вполне отвечал своему назначению, был полезен мне. По его просьбе я встретился специально с работниками нашего посольства, передал им приветы с Родины и добрые пожелания. Единственное, что хочу добавить здесь, - о вице-президенте Никсоне, но относительно нашей более ранней встречи с ним. Она состоялась летом 1959 г., до моей поездки в США, на американской выставке товаров, предметов быта и культуры в московском парке "Сокольники". Открывать выставку приехал Никсон. Выставка не имела успеха, потому что отношение к ней со стороны организаторов оказалось несерьезным: она носила сугубо пропагандистский характер, так как содержала главным образом фотографии или экспонаты художников и скульпторов. Большинство экспонатов - в стиле модернистов. Мне показалось, что выставка произвела на большинство посетителей не хорошее впечатление, а отталкивающее. Безусловно, имелись и поклонники. В каждом обществе и на каждом этапе его развития рождаются всякие идеи: и прогрессивные, и иные, с извращениями. Возможно, именно последнее нравилось отдельным посетителям. Я много слышал прежде о модернистском искусстве (меня информировали наши официальные лица, ездившие за рубеж) и решил посмотреть сам, в чем выражаются новые веяния культуры. Еще до открытия выставки, когда американцы только строили свой павильон, я съездил туда. Меня интересовала его конструкция из нескольких элементов, которые готовились в США, завозились в Москву и здесь собирались. Мне это понравилось: задачу решили рационально, конструктивно. Открывал выставку Никсон. Не помню, кто еще из нашего руководства посещал ее. Осмотрели павильон. Все тонуло в диаграммах и фотографиях, а сделано было красочно, чтобы произвести впечатление. Выставка носила сугубо агитационный характер и не удовлетворяла запросов наших руководящих хозяйственных, технических и партийных кадров. Мы отнеслись к ней придирчиво. На первый план выдвигали полезное, а уж потом предметы, удовлетворяющие потребности эстетики. Я осмотрел раздел художников. На меня он не только не произвел доброго впечатления, а скорее оттолкнул. В разделе скульптуры то, что я увидел, меня просто потрясло. Скульптура женщины... Я не обладаю должной красочностью языка, чтобы обрисовать, что там было выставлено: какая-то женщина-урод, без всех верных пропорций, просто невозможное зрелище. Американские журналисты меня расспрашивали (а они знали мое отношение к такому жанру в искусстве) и поэтому как бы подзадоривали. Ну, я и отвечал: "Как посмотрела бы мать на сына-скульптора, который изобразил женщину в таком виде? Этот человек, наверное, извращенец. Думаю, что он, видимо, ненормальный, потому что человек, нормально видящий природу, никак не может изобразить женщину в таком виде". Другие экспонаты тоже не произвели на меня хорошего впечатления. С моей точки зрения, там не было ничего, что нам можно было бы практически использовать. Почти не было новой техники. А мы буквально гонялись за всякими новинками и ожидали, что американцы что-то покажут. Ведь они могли показать много интересного. На выставке организовали и американскую кухню. По ходу осмотра я зашел туда. Потом наш разговор долго служил темой публикаций журналистов. Когда освещались отношения США и СССР, то постоянно вспоминали разговор "на кухне" Хрущева с Никсоном. Этот разговор затянулся. Когда я стал знакомиться с выставочными материалами на кухне и ее оборудованием, то увидел немало интересного, но было там и явно надуманное. Вот, например, за что я зацепился, и мы с Никсоном приостановились: автомат для выжимания лимонного сока. Я задал вопрос, и с этого все началось: "Господин Никсон, думаю, что организаторы выставки несерьезно отнеслись к СССР и показывают нам не главные вещи. Вот автомат, который выжимает сок. Его требуется для чая несколько капель. Облегчает или не облегчает труд хозяйки такой автомат? По-моему, не облегчает: потребуется меньше времени и труда, чтобы разрезать лимон ножом". Хотя я рос среди шахтеров, но лимоны были им доступны, и мы покупали их. Часто пили чай с лимоном, стоил он гривенник за штуку. Завозили лимоны, видимо, из Турции. Пили чай и с молоком. Видимо, заимствовали это от англичан, владельцев рудников. Наши рабочие общались с низшим британским персоналом. Зная лимоны, я продолжал: "Ту же работу можно вручную сделать быстрее, чем сложным аппаратом, который вы выставили. Для чего вы нам это показываете? Хотите ввести нас в заблуждение и продемонстрировать нереальные вещи?". Он доказывал обратное, и очень горячо. Я отвечал тем же, ибо во время спора тоже вхожу в азарт. Наш спор разгорелся и затянулся. Его наблюдали журналисты, которые нас сопровождали. Они были с магнитофонами и все записывали. Потом долгое время эта беседа обыгрывалась журналистами в буржуазной печати. В конце концов я задал такой вопрос: "Господин Никсон, оборудование американской кухни, которое вы нам демонстрируете, у вас уже внедряется? Хозяйки пользуются таким?". Нужно отдать ему должное, он ответил правду: "Нет, это первый экземпляр". Раздался общий хохот. И я сказал: "Тогда все понятно. Вы демонстрируете нам новинки, но сами их в свой быт не внедряете. Что же, вы считаете, что мы не сможем разобраться и будем восхищаться всякой чепухой?". То был обостренный диспут, вроде бы о кухне, а на деле - о двух системах, социалистической и капиталистической. Американцы хотели показать, как организован быт в Америке, стремились поразить воображение русских. Отчасти им это удалось. Там очень много новинок, и хороших, таких, которые заслуживают того, чтобы перенести их на социалистическую почву. Но были и такие, которые явно имели нереальную основу, таким оборудованием они и сами не пользовались. Вообще же Никсон вел себя как представитель крупнейшей капиталистической страны. Техническая выдумка, изобретательство, научные открытия, все новое, что двигает культуру, было показано, но только на фотографиях. Единственные экземпляры в натуре - эта кухня и кое-что еще. Перед открытием выставки Никсон пошел на рынок. Держал себя высокомерно. Увидел какого-то рабочего и предложил ему денег. Рабочий демонстративно отказался от денег и наговорил Никсону неприятностей. У нас он оценивался как человек реакционных и враждебных к Советскому Союзу взглядов. Он был идейным воспитанником реакционера Маккарти(11). Когда же я находился уже в положении пенсионера, Никсон туристом как частное лицо вновь приезжал со своей супругой в Советский Союз. Они путешествовали по стране и на обратном пути прибыли в Москву. Никсон отыскал мою квартиру и хотел нанести мне визит. Пришел, рассчитывая, что я живу в городе, но ему сказали, что меня тут нет. Я узнал об этом, когда он улетел, и сожалел, что мы не встретились. Теперь я был тронут его вниманием, особенно в связи с тем, что у нас раньше сложились натянутые отношения. При встречах мы чаще обменивались колкостями. А здесь он проявил человеческое внимание, и я жалел, что не имел возможности пожать ему руку. Время моего пребывания в США истекало, мы готовились к отбытию и в назначенный час выехали на аэродром(12). Состоялась та же церемония: нас провожал президент, обходили почетный караул, говорились прощальные речи. Одним словом, протокольная процедура, стандартная для всех стран. Но все это проводилось на высоком уровне и очень торжественно. У солдат нарядная форма, художественно оформлен аэродром, а для выступающих готовы трибуны, все в цветах и блестело, бросалась в глаза красная дорожка-ковер, церемония была пышно обставлена. Мы поднялись по трапу таким способом, таким же способом, каким выходили из самолета, с помощью дополнительного приспособления - времянки. Я уже упоминал, что при поездке по США мне был предоставлен "Боинг", личный самолет президента, очень хороший и мощный, с замечательными удобствами и отдельным салоном, изолированным от других помещений. Но наш Ту-114 был оборудован не хуже, однако имел турбовинтовой двигатель, а тот - турбореактивный. Шума в салоне, где я размещался, было поменьше. Наш самолет был рассчитан на дальние полеты, предусмотрено "спальное" место, так что ночью я мог поспать. Ту-114 осматривали в Вашингтоне, и мы смогли блеснуть перед американцами: сумели создать самолет, который отвечал всем потребностям для дальних перелетов и создавал неплохой комфорт. Он произвел большое впечатление на американцев. Правда, перед отлетом произошел инцидент провокационного характера. Оставались буквально считанные минуты до вылета, как вдруг начальник охраны сообщил мне: по телефону неизвестное лицо предупредило, что в самолет Хрущева заложена бомба, и на этом разговор оборвался. Начальник охраны заверил меня: надо лететь! Он абсолютно убежден, что тут провокация. Все при погрузке внимательно осматривалось. Даже с вещами не мог попасть на борт какой-нибудь посторонний предмет, тем более бомба. Посторонних к самолету не подпускали, было установлено круглосуточное дежурство. И я сказал: "Хорошо, мы летим". Как известно, мы тогда благополучно преодолели пространство над океаном и приземлились в Москве. Вот такая нам была подброшена американская штучка. Хотели испытать наши нервы и посмотреть, поддадимся ли мы панике? Но трюк провалился и не принес удовлетворения тем, кто организовывал провокацию. В том же 1959 г. (в октябре), я приехал из Китая во Владивосток и осматривал бухту Золотой Рог, там возник стихийный митинг. Меня попросили, чтобы я рассказал о поездке в США. В бухте Золотой Рог американцы во время гражданской войны в Советской России высаживали свои войска(13), и старики хорошо это помнили, а некоторые из них сражались в рядах партизан против интервентов. Я рассказал о своей поездке. Народ реагировал очень бурно. Раздался гром аплодисментов, кричали "ура", и я правильно все понимал, относя это не на свой счет. Каждый из нас как-то представляет свою страну на том или другом жизненном посту. Труд советского народа поднял нищенскую Россию на такие высоты, что заставил признать наше величие и вынудил правительство США пригласить нашу делегацию. Америка стала искать возможностей улучшения отношений с Советским Союзом. Вот чему аплодировали. Скажут: не получилось! Не совсем так. Не сразу все получается. Но мы взломали лед, который сковывал наши отношения. Теперь требуется дальнейшая работа, и народа, и дипломатическая, чтобы убирать осколки взломанного льда, расчистить дорожки и найти пути улучшить наши отношения. Такой процесс пошел и продолжается сейчас. Его надо уметь оценивать очень тонко, чтобы не ухудшить положение дел и одновременно не уступить. Потому что если отношения будут строиться на основе уступок и подчинения чужим своей политики, то противник быстро разгадает нас. Такая позорная политика приведет к краху. Мы же с гордостью представляли свой народ, были абсолютно убеждены в правильности нашей политики и достойно ее защищали. И сейчас, когда я вспоминаю прошедшее, то горжусь тем временем и политикой, которая проводилась, теми успехами, которые мы одержали на дипломатическом фронте.