- Эх, Франц-Бенедикт, был бы лучше ты прокурором вместо Кабанова, вздохнул Потапенко. - Видит бог, было бы куда приятней служить.

- Алексей! - вдруг удивленно вскрикнул Богушевич. - Тут же жалоба твоей матушки... Глинской-Потапенко, вдовы отставного штаб-ротмистра...

- Знаю, - сказал безучастно Потапенко, не меняя позы - он по-прежнему сидел, обхватив руками живот. - Кто-то поджег конюшню, седло украл. Да кони-то целы, в ночном были.

Богушевич стал читать жалобу вслух:

"Покорно прошу найти поджигателей, этих разбойников, которые из мести подожгли конюшню в моем имении... Они и все имение сожгут, если их не наказать по всей строгости. Полагаю, что пожар устроили мужики с хутора Корольцы. Имена тех, кто мог совершить поджог, прилагаю..." Богушевич читал и кидал на Потапенко короткие пытливые взгляды. - О, да тут целый список. Интересуешься? - и протянул ему сшитые вместе три листа ветхой пожелтевшей бумаги.

- Не надо, - отмахнулся Потапенко. - Я же читал. Маман моя немного того. В каждом мужике видит пугачевца.

- А на жалобе резолюция Кабанова. - Богушевич повернул лист наискосок и снова прочитал вслух: "Богушевичу! Прошу отложить все прочие дела и немедленно выехать на место преступления, так как в противном случае следы поджога могут быть уничтожены". Богушевич хмыкнул, сердитая усмешка скривила его губы. - Как будто господин прокурор не знает, что у меня есть незаконченные дела и не менее срочные. Алексей, что там у вас за конюшня?

- На двенадцать лошадей, да чуланы для овса и сбруи. Бог с ней, с этой конюшней.

- Так возьми назад жалобу, и поставим точку.

- А вот этого не могу. Ты представляешь, что маман со мной сделает? Рублика не пришлет. Нет-нет... - замахал руками Потапенко, - тут совсем другое надо... - Он на секунду задумался, потом встал с кресла. - Плюнуть на все и ехать на рыбалку. А прокурору скажем, что помчались в Корольцы. А? Конюшню все равно не воротишь и поджигателей не найдешь.

В усах Богушевича затаилась ироничная усмешка.

- А что, может, и правда? - сказал он. - Бросим все дела да махнем на Сейм. Не на Сейм, так на Езуч. Пусть все эти жалобы мыши сгрызут. Съездим дня на три, верно?

- А я о чем говорю? - обрадовался Потапенко, принимая слова Богушевича всерьез. - Дела подождут.

В кабинет вошел товарищ прокурора Кабанов.

Был Кабанов дороден, лицо полное, с нездоровой краснотой, ни морщинки на нем, гладкое, моложавое - типичное лицо человека, страдающего полнокровием. Всем своим видом - тем, как поздоровался, протянул с доброжелательной улыбкой руку Богушевичу - Кабанов как бы подчеркивал, что зашел с добрыми намерениями и никаких отчетов требовать не будет. Однако сразу же завел разговор о служебных делах.

- Вы, Франц Казимирович, познакомились уже с бумагами? - кивнул он на стол, где лежала папка. - На место пожара надо ехать как можно быстрей.

- Познакомился, - ответил Богушевич, усевшись за стол. - Но право же, Иван Федосович, у меня есть более ответственное расследование - убийство. Вы же это знаете...

Кабанов ничего не сказал, задумался. Решать с ходу он не умел, да и не пытался, был осторожен, особенно если вопрос был спорным и окончательное решение зависело от него одного. А часто просто не знал, как правильно решить. Тогда долго и обстоятельно советовался то с одним, то с другим, искал ответа в комментариях к Уложению, в статутах, юридических справочниках. Но уж если приходил к какому-нибудь выводу, твердо стоял на своем, нерушимый, как каменная глыба, - ни переспорить, ни сдвинуть. Ему за пятьдесят, товарищем прокурора служит давно, а надежда на повышение по службе не сбывалась, напротив, с течением времени становилась все более призрачной.

Тем большее он проявлял рвение, влезал во все, даже пустяковые вопросы следствия, в разбор жалоб - в то, что было делом следователя, и только его. Этот неустанный, мелочный надзор, постоянные подсказки и напоминания раздражали Богушевича. Не любил Богушевич Кабанова, но терпел - начальников не выбирают. Между ними нередко бывали стычки. Кабанову не очень-то нравилось, когда его поправляли, указывали на его ошибки. Богушевич, особенно в начале их совместной службы, болезненно относился к опеке Кабанова, нервничал, но затем смирился, понял, что Кабанова надо принимать таким, какой он есть - не исправишь его, да и сам он не изменится. Закон дает следователю полную независимость от прокурора, и Богушевич в своих отношениях с Кабановым прикрывался законом, как щитом. Товарищ прокурора хоть и чувствовал неприязнь Богушевича, не пытался отомстить ему, сделать какую-нибудь неприятность, считал, что любовь подчиненного к начальнику категория необязательная. Это было самым большим достоинством Кабанова.

- Вот и после недавнего случая он не обиделся. Тогда товарищ прокурора зашел сюда с дочкой-гимназисткой и маленьким сыном. В кабинете был полицейский исправник Ладанка и понятые. Кабанов попросил дать ему прочитать постановление по одному делу. Богушевич дал черновик-проект, Кабанов прочитал, с сущностью и выводами согласился, а потом принялся править стиль. Глянул на эти поправки Богушевич и начал читать их вслух: "Иван Федосович, - сказал Богушевич, - у меня написано: "Укусил урядника за щеку". Вы написали после слова "укусил" слово "зубами". Интересно, чем еще можно укусить?" Ладанка хмыкнул и, долго не раздумывая, подсказал: "А вот этой самой..." и похлопал себя по заду. Комната вздрогнула от взрыва хохота. И громче всех смеялась дочка Кабанова. Но покрасневший Кабанов смолчал, даже и сам попытался улыбнуться.

Вот с таким начальником служил Богушевич.

- Я знаю, что у вас убийство, - после долгого раздумья сказал, наконец, Кабанов. - Так вы же в основном все там сделали.

- Нет еще.

- Пожар был, есть жалоба. А жалобы должны рассматриваться в обязательном порядке, - Кабанов сел в кресло, повернулся к Потапенко. - Ему бы вот расследовать, так нельзя - пожар-то у него в имении.

- Не по закону, - обрадовался Потапенко. - Иван Федосович, не к спеху пожар, подождет.

- Как это подождет? А искать доказательства, следы поджога? Вы же сами знаете - чем скорее прибудешь на место преступления, тем...