Абигайль. Как жалко, для художника так важно видеть всю красоту мира.

Рембрандт. Я люблю снег... госпожа де Барриос.

Абигайль. Господин ван Рейн, пожалуйста, называйте меня просто Абигайль.

Рембрандт. Хорошо Абигайль... де Барриос.

Абигайль. Так вот, господин ван Рейн, по-моему, вы лукавите.

Рембрандт. Что вы имеете ввиду?.

Абигайль. Глядя на ваши женские портреты, полные жизни и желаний, не скажешь , что вам чуждо прекрасное.

Рембрандт. Я много писал на заказ.

Абигайль. А я имею ввиду другие портреты.

Рембрандт. Поверните головку вправо, Абигайль.

Абигайль. Не хотите отвечать?

Рембрандт. Госпожа де Барриос, есть красота и... красота. Одна согревает, и ее, человеческую, отыскать не просто, а другая - рождается от страха.

Абигайль. Страха чего?

Рембрандт. Страха потерять ее. Например, эти отвратильные красоты природы, они почти все идут от страха перед вечностью. Это голубенькое небо, или морские волны, они есть и были всегда, а ты пришел в этот мир на мгновение и, по сравнению с ними, чувтсвуешь свое ничтожество. Они будто говорят тебе, замри пред нами, твоя душа ничто, ты пришел из темноты и уйдешь обратно в темноту, а мы так и будем вечно возвышаться над твоим прахом. А человеческая красота, она невзрачная, серая, некрасивая, ты ее открыл сам, и она пребудет всегда с тобой, она не изменит тебе, не обманет, всегда согреет теплым словом или взглядом. Она есть свет в этой ночи, вечный свет каждого человека.

Абигайль. И все-таки, вы - лукавите. А как же этот Ангел с Валаамом. Что эти парящие вверху тела - разве не посланники ли вечности?

Рембрандт. Ангелы в небе, где?

Абигайль. Там вверху, в хрустальных небесах крыльями шуршат.

Рембрандт (задирает голову кверху). Там пустота, один итальянец по имени Галилео Галилей обнаружил.

Абигайль (хохочет). Да вы точно сам Валаам, не видите того, что видит ослица.

Рембрандт . Да где же?

Абигайль. Вон, крыла распустил!

Медленно гаснет свет, а вверху постепенно возникает парящее тело. Затем, также постепенно из темноты снова проступает прошлое.

Картина пятая.

Лейден, 1631 год. Амбар превращенный в художественную мастеркую. В окне за речкой видна мельница старого Хармена. В центре, над хаосом, под высоким потолком, растревоженный сквозняками, покачивается манекен (скорее чучело) с утыкаными перьями, увенчанный кудряшками и призванный изображать ангела в сюжете "Ангел и Валаам". Рембрандт, Ливенс, Флит и Доу, несмотря на жуткий холод, усердно трудятся над сюжетом.

Ливенс. Рембрандт, посмотри, какой цвет я положил на крыло ангела.

Рембрандт (подходит к мольберту Ливенса). Мне кажется, твой ангел, того и гляди, спланирует на ослицу.

Ливенс. Нет, серьезно, по-моему, удачный голубой отлив.

Рембрпндт. Рубенс был бы счастлив от такого буйства цвета (возвращается у своему мольберту).

Ливенс (помыжает плечами). Тебе не угодишь, ей Богу.

Все опять окунаются в работу. Вдруг одно крыло ангела срывается с манекена и с шумом падает на пол. Рембрандт, Ливенс и Доу отрываются от мольбертов, смотрят на манекен и некоторое время смотрят друг на друга. Флит продолжает усердно работать.

Ливенс. Черт возьми, проклятое чучело. (Бросает кисть.) Так совершенно невозможно работать!

Рембрандт. Перестань ругаться.

Доу. Ливенс прав, мы работаем на ужасном сквозняке, как проклятые. Кругом щели, а ради чего? Скоро мы будем погребенны под своими собственными работами, кому они нужны?

Рембрандт. Доу, ты между прочим, тут учишься.

Доу. Да, конечно, прости Рембрандт, просто бывает так тяжело, что руки опускаются.

Рембрандт. Ладно, хватит, лучше помоги мне поднять лестницу..

Рембрандт и Доу тащат лестницу. Ливенс поднимает крыло. Флит продолжает работать.

Рембрандт. Сейчас, сейчас, вставим на место и продолжим. Подай крыло, Ливенс.

Ливенс. К черту, ничего не получается. Сваненбюрх был прав - это неподъемный сюжет.

Рембрандт(с лестницы). Доу, возьми, пожалуйста, крыло у Ливенса и подай мне.

Ливенс. Да какой это ангел, это чучело огородное в перьях выпи. Рембрандт, пора уже признаться себе, что ничего не выйдет. Ну скажи, разве мыслимо в этом грязном амбаре творить высокое искусство?

Доу выдерат из рук Ливенса крыло и замирает, глядя на Флита, продолжающего рисовать.

Рембрандт (с лестницы). Надо было оставаться в апартаментах у Ластмана.

Ливенс. По-крайней мере, у него была настоящая натура.

Рембрандт (с лестницы). Вот я и говорю, возвращайся в Амстердам.

Ливенс. Черт, на какие шиши?

Рембрандт(с лестницы). Дело не в деньгах, а дело в том, что Ластман тебя изгнал из своих любимчиков.

Ливенс. Но и ты к нему в любимчики не попал.

Рембрандт. А я и не стремился.

Ливенс. Потому ты и проторчал у него больше года.

Рембрандт. Все-таки, я кое-чему у него научился.

Ливенс. Рембрандт, о чем мы спорим? Стоило тебе чуть-чуть потрафить ему, рисуя шлюх не шлюхами, а небесными богинями, и я тебя уверяю, у нас уже давно была бы своя мастерская в Амстердаме, а не пргонивший сарай в Лейдене.

Рембрандт. Доу, ты дашь мне крыло или нет?

Доу (показывая на Флита). Чем это занят Флит?

Все обращают свои взоры на Флита, который усиленно трет кистью по холсту.

Ливенс. Флит, что ты там приумолк?

Флит (отрываясь, наконец, от картины, непонимаще смотрит на товарищей.) Я пишу крыло ангела.

Ливенс. Правое или левое?

Доу (покрутив крылом, сравнивая с манекеном). Сейчас скажет - правое.

Флит (опять упирается в холст). Правое.

Доу. Ну так я тебе его принесу поближе. (Подходит к Флиту и подсовывает ему под нос крыло).

Флит Что это?

Ливенс. Крыло.

Флит (ищет глазами Рембрандта) Чье?

Доу. Ослицы.

Флит. Разве у ослицы могут быть крылья? Или это новое задание?

Доу (заглядывает за мольберт). А разве могут быть у ослицы... (тычет крылом в холст)...

Флит Это вымя.

Доу. Мугу... а вот это значит хвост проглядывает?

Флит Ну-да.

Доу начинает смеятся, потом к Флитовому творению подходит Ливенс и вспрыскивает. Рембрандт тоже начинает хохотать.

Ливенс. Рембрандт, помотри сюда. Ой, не могу.

Рембрандт (сходит с лестницы, заглядывает в полотно Флита и перестает смеятся). Флит, как же так?