– Поверь мне, дорогая Лила, это просто-напросто невозможно. Он будет вести себя, как маленький мальчик, ребенок, который упал и расшиб себе коленку. А мамы не будет. И он будет плакать и не знать, что делать. В этом ты можешь быть уверена. – Она вытерла глаза. – Я же говорила тебе – как кролик – трах-бах и в норку.

– Беатрис, ты просто несносна. Не хочешь попробовать клубники?

Беатрис взглянула на услужливо придвинутую к их столику тележку с десертом.

– Разве только самую малость. Да, и еще вот этого торта, маленький кусочек торта, – она улыбнулась официанту и не стала останавливать его, когда он предложил обмакнуть десерт в густые взбитые сливки.

Позже, когда они наслаждались ароматным мокко в гостиной номера Лилы, Беатрис не могла не напомнить ей о своем единственном условии:

– А Майкл все сделает, что обещал?

– Ты имеешь в виду иудаизм и воспитание в этом духе своих детей? Да, сделает. Можешь на него положиться, он – человек слова. Он даже перестал есть свинину, – добавила Лила, улыбнувшись.

Беатрис одобрительно кивнула и принялась за миндаль в сахаре, стоявший на столике в широкой серебряной чаше.

– Ладно, хорошо. Потому что, если он этого не сделает, я его убью. Насколько я его сейчас люблю, настолько и возненавижу, и я сделаю это, уже поверь мне. Правда, я еще не знаю, как именно я это сделаю – нет у меня твоего опыта, но что я, в конце концов, найду способ, это несомненно.

Эти слова были произнесены таким расчетливо-холодным тоном, что Лила ни на миг не усомнилась в их истинности.

– Не придется тебе его убивать, Майкл способен уяснить то, что от него требуется.

– Прекрасно, и все будут довольны и счастливы, и мои родители могут спать спокойно.

– Основательно тебя они подковали, – прозвучало это не очень одобрительно. – Не понимаю только, как же их не хватило на Хуана Луиса?

– А кто его знает? Для меня это тоже загадка. Это ему было уже девять, когда погиб отец, а я-то была еще совсем ребенком. – Беатрис вздохнула. – Мужчины ведь туповаты и бессердечны, разве нет?

– Хуан Луис был кем угодно, но не тупицей.

– Все еще защищаешь его, – констатировала Беатрис.

– Я его не защищаю и защищать не собираюсь, просто это констатация очевидного факта.

– Очень хорошо. Но не приходится сомневаться, что его сын – другой.

– Мой сын – чудесный.

Беатрис улыбнулась:

– Не спорю, не спорю, твой, никаких разногласий на этот счет у нас с тобой нет, и не будет. И никаких проблем. Вот у Франсиско – проблемы.

Она снова усмехнулась. Лила не желала углубляться в проблемы Франсиско, тем более что понимала, какие проблемы Беатрис имела в виду.

– Знаешь, Беатрис, я подумываю о тех, кто вряд ли придет в восторг от того, что мы совершим – призналась Лила. – Хотя бы о Джемми, Генри и Нормане.

– Они изменники, прикидывающиеся теми, кем не являются. Все, без исключения. Как и их папеньки, – отмахнулась Беатрис.

– Ты имеешь в виду их переход в англиканскую веру, понимаю. А ты сама? – выпитое за ленчем вино подействовало, и легкий туман в голове у Лилы позволил ей задать этот вопрос: – А тебе самой разве не приходилось прикидываться?

– Формально ты может быть права. Но на самом деле это не одно и то же. Никто ведь не приставил пистолет к виску Джозефа, чтобы заставить его перейти в христианство. Послушай, семья моей матери жила в Мадриде. Их предки в 1492 году бежали оттуда в Италию после этого эдикта об изгнании, но через сто с лишним лет снова вернулись. Настоящие испанцы всегда возвращаются в Испанию, это у нас в крови.

– А они вернулись уже христианами?

– Для всех – да, а на самом деле эти Калеро, родня моей матери, всегда были самыми настоящими «маррано» – тайными евреями. Вот поэтому-то Сафья и Роберт и выбрали в невесты для их Рафаэля Анну Калеро.

Лила, слушая ее, пыталась разобраться, как страсть, всепоглощающая, вечная, могла иметь своим источником незримого и неосязаемого Бога. Ее собственные мотивы были совершенно иными. Она размышляла и о другой ветви Мендоза – здешней, английской. Никто из них не последовал за Джозефом в христианство, они тихо и незаметно пребывали в иудаизме. Повинуясь моде. Может и ее золовка тоже повиновалась моде? Во время ленча Беатрис с удовольствием уплетала омара. Не слишком просвещенная в вопросах иудаизма Лила, даже она знала, что это вероучение запрещало употреблять в пищу моллюски и вообще любые живые существа в раковинах и панцирях.

– Ты себя считаешь еврейкой?

– Конечно. – Беатрис прижала руку к сердцу. – Здесь я – еврейка. Но, для того, чтобы мечта моих родителей осуществилась, этого мало. У меня нет детей.

Лила кивнула. Майкл оставался, следовательно, самым большим ее сокровищем, ее единственной надеждой.

– В Кордове уже все подготовлено, – успокоила ее Беатрис. – Я договорилась со всеми и объяснила им все. Все, как ты велела.

– Ты сказала им, что шифр «минус двадцать»?

– Да, сказала. Все в точности, как ты велела. Как только придут телеграммы, все и начнется. Мое алиби обеспечено. Джемми пригласил меня в Уэстлэйк. Не думаю, чтобы он уж очень жаждал меня лицезреть – вряд ли я могу служить украшением его имения, но я все-таки его кузина, а кузину полагается приглашать в гости.

– Отлично. Ты с него глаз не должна спускать.

Лила налила еще кофе и положила в чашку своей золовки три куска сахару. И, хотя они уже обсудили все, что намеревались, Лила видела в глазах Беатрис немой вопрос.

– Почему ты на меня так смотришь?

– Потому что давно хотела задать тебе один вопрос, – призналась Беатрис, – и никогда не могла отважиться.

– Задавай сейчас.

– А ты обещаешь мне ответить?

– Ты, по-моему, достаточно хорошо знаешь меня – я никогда никаких обещаний авансом не раздаю.

– Да, знаю. Но ты ведь все равно не ответишь. Ты ведь всегда умела уходить от ответов, если тебе не нравились вопросы, да и сейчас не разучилась. Но ведь, спросить всегда можно, правда?

– Правда.

– Очень хорошо. Я спрошу. Как тебе удалось заставить Хуана Луиса отпустить тебя, как тебе удалось вытряхнуть из него такую кучу денег? И, самое главное, как он мог позволить тебе уйти вместе с Майклом?

– Я узнала о нем такое, что захоти я придать это огласке, то ему бы сразу пришел конец.

Беатрис хлопнула чашкой о блюдце.

– Лила, это не ответ. Это мне известно. Меня интересует, что это было. Ты узнала об этом из того письма, которое я должна была передать тебе с Майклом? И еще одно. Как к тебе попала часть медальона, принадлежащая Хуану Луису?

– Ах, вот оно что. Тебе и это известно? – тихо спросила Лила.

– Да, я догадалась, что, кроме тебя его никто не мог взять, этот медальон. Я чуть с ума не сошла разыскивая его. Я все вверх дном перевернула в комнате Хуана Луиса после его смерти, но так его и не обнаружила. Дело в том, что Франсиско знал, что по обычаю Мендоза медальон полагался тому, кто становился во главе банка. И не дай Бог, чтобы этот медальон оказался в его руках – он ведь не Мендоза. Вот поэтому он мне и был так нужен. А я в комнате Хуана Луиса нашла лишь маленький бархатный мешочек, в котором был не медальон, а лишь сложенный вчетверо маленький листок бумаги. На нем было написано твое имя. Ты его забрала с собой, когда уезжала? Я так понимаю?

– Забрала, – не стала скрывать Лила. – Я не могла без него уехать. Это медальон Майкла. И теперь он у него.

– Ладно, это мне понятно. Но как тебе удалось добиться согласия Хуана Луиса выполнить все твои требования? – не отставала Беатрис.

Лила, поджав губы, раздумывала, потом улыбнулась.

– Не могу я тебе пока этого рассказать. Послушай лучше одну историю. Может быть, ты уже ее знаешь. Тебе никогда не приходилось слышать о человеке, которого Мендоза прозвали Моисеем Вероотступником?

Беатрис сделала протестующий жест рукой.

– Да этих историй у Мендоза, наверное, не меньше тысячи и большинство из них гроша ломаного не стоят.