- Что ты намерен делать, Купсик? - хладнокровно спросил Юра.
- Васильев, - ответил мужчина.
- Что?
- Моя фамилия Васильев, уважаемый Юрий Сергеевич.
- С каких это пор я стал уважаемым?
- С тех пор, как вы укокошили художника, - и Купсик постучал в какую-то дверь впереди. Сейчас же скрипнула темнота, широкое лезвие света полоснуло рядом с Боживым.
- Привел? - спросили Купсика из-за приоткрытой двери.
- Да, - коротко ответил тот.
Дверь во мгновение распахнулась настежь - это Купсик отдернул ее за ручку.
В небольшом коридоре с невысоким потолком никого не оказалось, когда после предложения Купсика Божив проследовал за ним внутрь помещения.
В крохотной комнате в плетеном деревянном кресле сидел человек, и Божив незамедлительно узнал его.
- Добрый вечер, - обратился тот к Юре с какой-то приторной, но взволнованной лаской в голосе.
- Здравствуйте, Остап Моисеевич, - прицелившись всем своим вниманием, ответил Божив этому человеку.
А прицелился Юра прямо в глаза Остапу Моисеевичу, который, не обращая внимания на отношение к нему вошедшего, рукавом пиджака протер по своему носу, и на рукаве осталась тонкая влажная полоска.
- У вас насморк, Остап Моисеевич? - попытался съязвить Юра, чтобы этим самым подчеркнуть свое спокойствие и готовность ко всему.
- У меня сегодня ты, - и Остап Моисеевич бросил на секунду взгляд в сторону Васильева. И Купсик одобрительно оскалился. - В гостях, - добавил Остап Моисеевич, снова обращаясь к Боживу. Юра, не спрашивая разрешения, развалился в кресле напротив Остапа Моисеевича.
- Молодец, - приветствовал тот, - я ценю в тебе твою уверенную наивность.
- Спасибо, - наигранно улыбнулся Божив, - но похвалы без халвы, все равно что сука без кобеля.
- Ясно, - принял вызов Остап Моисеевич. - Васильев, обратился он к своему компаньону, - приготовь нам кофе. - И Купсик не говоря ни слова удалился в соседнее помещение.
- Кофе - это хорошо, - взбодрился Божив, почувствовавший, что расплата с ним принимает затяжной характер и есть надежда уйти отсюда живым.
- Я бы тебе посоветовал быть более сговорчивым, Божив, ха-ха, - расхохотался Остап Моисеевич и вольготно откинулся на спинку кресла.
- А если нет? - осведомился Юра.
- Ты знаешь, Божив, здесь только два пути: либо договоримся, либо договоришься ты.
- Вы сказали "договоримся"? - отвечал Божив. - Это хорошо, ибо подчеркивает, возможно, что договоритесь и вы.
- Я ценю остроту, - после некоторого молчания заговорил Остап Моисеевич, - но самая острая острота, в конце концов, переходит... в нежность, ибо острее нежности нет ничего на свете.
- Неужели мы с вами сможет когда-нибудь расцеловаться, Остап Моисеевич?
- Да, я уже предложил свой поцелуй, теперь очередь за вами.
- Значит, очередь за мной? - Но Остап Моисеевич промолчал. - Короче, - активизировался Божив, - что вы от меня хотите?
- А-а, вот и кофе, - театрально воскликнул Остап Моисеевич в глаза, - халва прибыла, Юрий Сергеевич. Теперь все трое потягивали кофе из чашечек и некоторое время молча посматривали друг на друга.
- Но если, как ты выразился, Божив, говорить короче, неожиданно заговорил Остап Моисеевич, ставя чашечку на журнальный столик рядом с собой, - есть предложение. Скоро ты будешь выходить в Астрал, а следовательно, сможешь обладать, управлять более или менее серьезно энергетикой, искренне скажу, сожалею, что не мог тебя остановить в этом.
Поверь, что оно тебе было бы и не нужным, ты бы и так довольно успешно прожил свою жизнь, но раз уж так вышло и ты прорываешься под присмотром Истины, нет, я бы, конечно, не допустил подобного содружества, но, увы, Созерцателю виднее, а именно он позволил заблокировать мое вмешательство в астральные дела Истины и его учителя. - Остап Моисеевич продолжал говорить, а Божив подумал про себя: "Сережа говорил мне, что учитель совсем не помогает ему, но выходит, что все не совсем так, и потом Созерцатель... кто он, со слов этого мерзавца, Остапа Моисеевича, можно предположить, Созерцатель, как некий распорядитель, судья, а значит идет какая-то игра, но зачем, во имя чего? Если я отсюда вернусь, я обязательно переговорю обо всем этом с Истиной". - Короче, есть предложение, - вновь прорвался в сознание Божива голос Остапа Моисеевича, и Юрины размышления отступили.
- Хорошо, - сказал Божив, - хорошо, в чем его суть?
- Я понимаю, Божив, что вы, как и все нормальные люди, хотите хорошо жить.
- Естественно, что не откажусь.
- В таком случае, мы сговоримся быстрее: открывайте свою фирму, неофициальную, конечно, частную, со стороны закона гарантирую, что вас никто не тронет, никому не будет дела до вас.
- Простите, а вы что, имеете высокие связи?
- Нет, я просто работаю начальником увэдэ вашего района, я сам, так сказать, высокая связь, - хохотнул Остап Моисеевич.
- Это недурное дело. И чем же я буду заниматься в своей фирме?
- Вскоре у вас проявятся неплохие экстрасенсорные способности, вы станете хорошим сенсетивом, Божив, и грех будет не заколачивать на этом деньги.
- Что ж, пожалуй, вы правы, Остап Моисеевич.
- Сильный всегда прав! - снова расхохотался тот. - Так вы согласны?
- Да, но давайте отложим наш договор до того времени, как у меня проявятся эти способности.
- Что ж, логично, я эту паузу принимаю, - сказал Остап Моисеевич. - Ну, давайте прорепетируем, - и он подал Боживу опустошенную чашечку кофе на блюдце, которую взял у Купсика. Погадайте на кофе, Божив.
- Но я не умею, - ответил Юра, принимая чашечку.
- Уверен, что у вас получится: переверните чашечку на блюдце вверх дном и через пару минут взгляните на ее донышко.
Проделав манипуляции с чашкой, Божив взглянул на дно и в потеках остатков кофе разглядел образовавшуюся морду дьявола. - Вы, Купсик, рог от дьявола, надломанный, вас отведет Божья Мать.
Созерцатель
Я - Созерцатель...
Мой путь - к себе. Бесчисленное множество времени спотыкаться о мысли, преодолевать ужас и восторг, предвкушение, необъяснимость и диво, чтобы прийти и остановиться, и бесконечная протяженность приближения перестала быть даже мгновением...
Я могу жить без мыслей. Это вовсе не страшно, но мысли без меня жить не могут. Я порождаю, и вспоминаю, и забываю мысли.
Я властилин для каждой мысли. Для меня все они одинаковы, но мало кто из них знает об этом. Они слепы, потому что я зряч.
Если какая-нибудь из них останавливатся передо мной и начинает прозревать, приближаться ко мне по моему безразличию, я начинаю забывать ее, и ужасы тогда одолевают ее путь. Ей остается одно - либо забыться, либо погибнуть. Лишь только та мысль, которая не погибнет и не забудется, придет и потеснит меня.
О, всесильная радость, взвейся, если такое случится! Тогда я уступлю ей место.
На пути продвижения каждой мысли множество мыслей.
У меня осталась одна - это я сам.
Бесчисленное множество времени я жду. Пытаюсь забыть что есть я сам. Я могу жить без мыслей. Я еще буду жить без них. Но пока мне приходится жить и видеть их, и куда бы ни глянул я, везде они.
Я, конечно, могу, и, может быть, я когда-нибудь это сделаю, забыть все свои мысли, растворить, но тогда я ослепну и прозреют они... Я перестану их видеть, но они будут вечно видеть меня.
Мой мир мыслей...
Он слеп и безумен. И для того чтобы видеть свое одиночество, и для того чтобы легко забывать мысли и находить их, я разделил его на множество миров. И каждая мысль есть в каждом из миров этих.
Мне же не приходится рассматривать вспомнившуюся мне мысль, проворачивать ее различными гранями: каждая мысль находится во всех мирах одновременно, но различными своими гранями.
Есть множество миров, которые с виду абсолютно одинаковы, но одна из мыслей каждого мира обязательно повернута иной гранью.
И бесконечность миров моих настолько бесконечна, настолько каждая грань каждой мысли пребывает среди каждой грани всех остальных окружающих ее мыслей, и те в свою очередь, каждая в отдельности, пребывает в том же соответствии, но еще каждая мысль в каждом из миров своих последующих, когда она уже обернулась в предыдущий всеми своими гранями и соответствиями с гранями других мыслей обязательно пребывает еще и в другом месте расположения среди мыслей. И там круговорот граней тоже повторяется.