О ее любви к кладбищам я уж не говорю: как собачка - у каждого столба.

А патологическая страсть к деталям! Смотрим фильм про Жанну д'Арк, вот ее казнят, Лена тут же: сообщает, что при сожжении сначала лопаются от жара глаза, а ослепшее тело еще живет. В конце концов, меня стала раздражать эта ее зацикленность на чужих несчастьях, эмоциональные преувеличения - как и дурная привычка грызть ногти. "У тебя нет воображения!" - упрекала она меня, а я ей - о ее overreaction (как это по-русски?), некрофильских наклонностях и что мелодраматизация смерти есть по сути уход от ужаса небытия. "Перестань грызть ногти!" - покрикивал на нее, будто отец, а не муж. Нечто было в неведомом мне ее прошлом, что настраивало Лену на мрачный лад - откуда иначе такая пессимистическая установка на мир? Какое ни случись несчастье в этом огромном мире, все касалось ее лично, царапало ей сердце, никакого душевного иммунитета к информационному накату. Незащищенность. Одновременно - радость бытия, особенно на природе: восход и закат, океан и лес, грибы и звери - все она переживала куда более интенсивно, чем остальные. По отношению к миру вся была как восклицательный знак.

У нас все и началось с того прочувствованного сочинения про Лолиту как если бы набоковский сюжет переписал Достоевский, которого Набоков терпеть не мог. Мы стали встречаться - джентльменский набор ньюйоркских банальностей: Метрополитен Музеум, Карнеги Холл, Бродвей, "Талия" с европейским репертуаром и проч. Все для нее было внове, как губка, впитывала она в себя искусство, сопереживая, страдая, радуясь. Да я и сам скинул с плеч десятка полтора. Не знаю, кто кого больше учил, потому что на старое искусство я смотрел теперь ее юными разверстыми зеницами. Отношения наши носили платонический характер, хотя я был уже по уши. Теперь мне кажется, что и она была не совсем равнодушна к моим старомодным ухаживаниям.

Тогда как раз меня одолевали любовные сомнения - кому нужен старый хрыч! Что я могу ей предложить? Моя жизнь уже позади, в то время как у нее все впереди. Даже сексуально - наверняка, я уже физиологически ей не соответствую, выдохся, а что будет еще через пару-другую лет? Через десять лет ей все еще не будет тридцати, а мне - за шестьдесят. Для нас и время течет по разному - для меня проносится, как ракета, а для нее тащится, как арба. Помню в детстве - какой редкостью было день рождения Христа или собственный, а теперь мелькают один за другим оба: вроде бы, только что праздновал сорокалетие, а сейчас уже перевалило пятьдесят, и Христос стремительно стареет, скоро уже два тысячелетия младенчику в хлеву. В молодости можно не загадывать на будущее, но в зрелые годы, когда оно с овчинку, поневоле о нем думаешь. Короче, я не решался. К тому же, почему-то решил, что еще девственница. Понятно почему - в сопоставлении с прожитой мной жизнью, ее жизнь казалась мне такой малой, такой начальной, что временную ничтожность ее жизненного опыта я принимал за отсутствие сексуального.

Не могу сказать, что придавал этому какое-либо значение. За исключением первой жены, которая была старше меня на четыре года, но оказалась девушкой, все остальные знали мужчин до меня. Точнее, каждая - по одному мужику до замужества: у всех я был вторым, что меня вполне устраивало. Тем более, по сути - а не только матримониально - я был первым, в то время как мои предшественники - нулевые, так сказать, мужики. Не знаю, понятно ли объясняю, но как раз хемингуэевский вариант прошедшей огнь и воду ("Иметь или не иметь") меня вряд ли бы устроил. Бывалые женщины меня отпугивали, поддержанные, натруженные - не возбуждали. Я уже вышел или еще не вошел в тот возраст, когда кидаешься в любую дырку без разбору.

Что я знал точно - в ней не было сексуального нетерпения, платонические отношения ее устраивали, пожалуй, даже больше, чем меня, была в ней странная такая самодостаточность, словно она не переставала удивляться жизненной удаче и боялась ее сглазить, пожелав нечто сверх. Говоря об удаче, подразумеваю, понятно, не лично себя, но некую совокупность, среди составляющих которой какое-то место занимал и я - полагаю, все большее и большее. Родом из Сибири, среднего роста, русоволоса, голубоглаза, ни одной семитской черты, хотя была, по ее словам, полукровкой: ее предки по отцовской линии прибыли в Сибирь в поисках золота, в числе первых добытчиков, одна дорога до сих пор так и зовется "еврейским трактом".

Впрочем, она не очень распространялась о своей семье, зато много - о природных декорациях ее детства. Чего ей у нас не хватало, так это именно природы. Потому и возникла идея кемпграундов, чтобы хоть как-то восполнить потерю и утишить ностальгию (а не только из экономии, хотя это было и дешевле, чем мотели). Но все это произошло, понятно, уже после женитьбы. Мое предложение было ею же спровоцировано и больше походило на предупреждение.

- Тебе хорошо со мной? - спросила она месяца два спустя после того, как мы сошлись с ней физически.

Удивился вопросу - вроде бы и так ясно.

- Ну так и женись на мне.

- Тебе сколько лет?

- Сам знаешь.

- Вот именно. А ты знаешь сколько мне. Теперь вычти из большей суммы меньшую. Что получится?

- Ну и что?

- Ну и то.

Вкратце изложил ей свои мысли о разном протекании времени в молодости и к старости ("До которой тебе еще надо дожить", вставила она), и сколько ей и сколько мне будет через десять лет. Моя would-be-wife и could-be-daughter ответствовала мне с преждевременной какой-то мудростью:

- Не бери в голову, - ее любимое присловье. - Десять лет - тоже немало. Разве есть стопроцентная гарантия, что они у нас с тобой в запасе?

В чем в чем, а в десяти годах супружеской гармонии (не скажу - счастья) я был тогда уверен, предварительно проконсультировавшись с Питером Шапиро, который искусно пользовался эвфемизмами в разговоре с пациентами, заменяя, к примеру, слово "старческий" на "возрастной".

- Что лучше: сделать и жалеть или не сделать и жалеть? - спросила она меня.

- Смотря что, - состорожничал я.

Как выяснилось, семейное строительство интересовало ее больше чем секс.

Так и не догадался, что не девушка, сама призналась, никто за язык не тянул. Физических признаков девства не оказалось, но они, как известно, вовсе и не обязательны, а что касается косвенных, то следует ли к ним отнести то, что она разрыдалась, когда впервые мне отдалась? Не знал, что и думать, утешал и снова возбуждался от ее слез, а она продолжала плакать, шептала: "Прости меня..." За что мне ее прощать - убей Бог, не пойму!