Вонь там или не вонь, но ему фантастически повезло, что его вообще согласились впустить. Этой редкой привилегии он добился упорным обхаживанием.

— И вы можете без нервной дрожи смотреть на меня? — спросил Беррис.

— Запросто. Честно говоря, даже восхищаюсь вами. А вы что, думали, ваш вид обязательно внушит мне отвращение?

— Большинству обычно внушает.

— В большинстве своем люди — просто болваны, — горячо произнес Аудад.

Естественно, он не собирался признаваться в том, что ведет наблюдение за Беррисом уже много недель — достаточно долго, чтобы привыкнуть к некоторым странностям внешнего облика. Да, странный — это самое подходящее для него слово; в чем-то, конечно, отталкивающий… но в чем-то уже и привычный. Конечно, Аудад еще не дорос до того, чтобы самому согласиться на пластическую операцию в манипулианском салоне красоты, но таким шокирующим, как поначалу, уродство Берриса ему уже не казалось.

— Вы говорите, что можете помочь мне? — спросил Беррис.

— Мне кажется да.

— В том случае, если мне нужна помощь.

— По-моему, нужна.

— Не уверен, — пожал плечами Беррис. — Можно сказать, я начинаю привыкать к своему теперешнему облику. Не исключено, что через пару дней я уже начну выходить на улицу.

Аудад прекрасно понимал, что это неправда. Трудно сказать, кого из них Беррис пытался ввести в заблуждение. Но, как умело Беррис ни маскировал бы свою горечь, Аудад точно знал, что она подтачивает бывшего астронавта изнутри. Больше всего на свете Беррис хотел бы вернуться в нормальное человеческое тело.

— Я работаю на Дункана Чока, — произнес Аудад. — Слышали о таком?

— Нет.

— Но… — Аудад с трудом подавил изумление. — Да, конечно. Вы, можно сказать, почти и не бывали на Земле. Чок — один из главных магнатов индустрии развлечений. Может быть, даже самый главный. Если вам случалось бывать в Пассаже, или в Луна-Тиволи…

— Я слышал о них.

— Это все принадлежит Чоку, как и многое другое. Он делает счастливыми миллиарды людей в этой системе; в ближайшее время он планирует разворачивать дело на колонизованных мирах. — Гиперболическое преувеличение, но Беррису знать об этом совершенно не обязательно.

— Ну и что?

— Понимаете, Чок очень богат. И он гуманист. Неплохое сочетание, правда? По крайней мере, для вас в нем есть определенная выгода…

— Понимаю, — оборвал его Беррис и со щелчком сомкнул пальцы в замок; коротенькие подвижные щупальца переплелись. — Вы хотите нанять меня в какую-нибудь из кунсткамер Чока в качестве экспоната? Контракт на восемь миллионов в год, и все такое прочее. Каждый зевака в Солнечной системе сочтет своим священным долгом забежать поглазеть. Чок разбогатеет еще больше, я стану миллионером, а любопытство широких народных масс будет удовлетворено. Угадал?

— Нет, — ответил Аудад. Его поразило, как близка к истине оказалась догадка Берриса. — Вы просто шутите, я уверен. Вы же должны понимать, что мистеру Чоку и в голову не могло прийти попробовать нажиться на вашем… э-э, несчастье.

— Не такое уж это несчастье, — произнес Беррис. — Мое новое тело весьма эффективно. Боль, конечно, есть, но… Например, я могу пробыть под водой пятнадцать минут. Что, слабо? Так что жалеть меня совершенно не обязательно.

Как умело он уводит разговор в сторону, подивился Аудад. Вот дьявол! Чок от него будет просто в восторге.

— Разумеется, — произнес Аудад. — Рад за вас… если теперешнее положение дел кажется вам достаточно сносным. Но позвольте мне быть откровенным: я уверен, что вы не отказались бы вернуться в нормальное человеческое тело.

— Совершенно уверены?

— Совершенно уверен.

— Мистер Аудад, вы потрясающе проницательны. Волшебную палочку не забыли захватить?

— Никакого волшебства, уверяю вас. Но если вы согласитесь, как говорится, оказать нам quid за нашу quo[15], не исключено, что Чок сумеет вам помочь вернуться в нормальное человеческое тело.

Слова его произвели на Берриса поразительное впечатление.

Показное безразличие как ветром сдуло. Беррис сбросил маску иронической отстраненности, за которой открылась такая бездна боли, что Аудад невольно отступил на шаг. Все тело Берриса затрепетало, как нервно тенькнувший от дуновения ветра стеклянный цветок. Контроль за мускулами на мгновение ослаб; рот несколько раз конвульсивно дернулсялся в ухмылке, диафрагмы век быстро-быстро задвигались.

— Как это может быть? — потребовал объяснений Беррис.

— Пусть Чок объясняет сам, я не специалист.

Пальцы Берриса железной хваткой сжали руку Аудада. Тот даже не поморщился.

— Это что, действительно возможно? — прохрипел Беррис.

— Не исключено. Техника еще до конца не отработана, но…

— Я что, опять буду подопытным кроликом?

— Пожалуйста, не волнуйтесь так. Чок же не собирается вас ни к чему принуждать. Просто все находится пока на стадии экспериментов. Вы согласны поговорить с ним?

Сомнение. Снова непроизвольно задрожали веки и губы. Потом самообладание вернулось, Беррис выпрямился, скрестил ноги и решительно сложил на груди руки. Интересно, мелькнула у Аудада мысль, сколько у него сейчас коленных чашечек? Беррис молчал. Прикидывал. Взвешивал.

— Если Чок действительно может дать мне человеческое тело… — наконец проговорил Беррис.

— Да?

— Ему-то какая от этого выгода?

— Я же сказал: Чок — гуманист. Он знает, что вы страдаете. Повидайтесь с ним, Беррис. Он хотел бы вам помочь.

— Кто вы, Аудад?

— Никто. Выразитель воли Дункана Чока.

— Это ловушка?

— Вы слишком подозрительны, — сказал Аудад. — Мы же хотим как лучше.

Молчание. Беррис поднялся с кровати и прошелся по комнате необычно плавной, текучей походкой. Аудад напряженно замер.

— К Чоку, — наконец пробормотал Беррис. — Да. Отвезите меня к Чоку!

STABAT MATER DOLOROSA[16]

В темноте Лоне легче было притворяться, что она мертва. Она часто оплакивала собственную кончину. Заливалась горючими слезами на своей могиле. Ей представлялось, что она сидит на поросшем травой холмике, на мягкой груди планеты, и у ног ее из земли торчит крошечная табличка. ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ЖЕРТВА НАУКИ.

Она поплотнее укутала свое худенькое тело в одеяло. Крепко сжатые веки сдерживали поток слез. ПОКОЙСЯ В МИРЕ, УПОВАЙ НА ИЗБАВЛЕНИЕ. Что сейчас делают с мертвыми телами? Швыряют в печь! Ослепительно жаркая вспышка. Свет ярче солнечного. И потом прах. Просто прах. Долгий сон.

Один раз я уже чуть не умерла, напомнила себе Лона, но меня вовремя остановили. И вернули к жизни.

Шесть месяцев назад, в самый разгар лета. Неплохое время, чтобы умереть, подумала тогда Лона. Ее дети как раз появились на свет. В пробирке вовсе необязательно ждать все девять месяцев. Хватит и шести. Эксперимент имел место ровно год назад. Шесть месяцев зародыши развивались до полноценных детей.

Позже — невыносимая огласка, еще позже — мимолетная встреча со смертью.

Ну почему для эксперимента выбрали именно ее?

Потому. Потому что она удачно попалась под руку. Потому что ей и в голову не пришло бы отказаться. Потому что у нее было полное брюхо годных к оплодотворению яйцеклеток, из которых она за всю жизнь использует лишь ничтожно малую долю.

— Мисс Келвин, в женских яичниках содержится несколько сотен тысяч яйцеклеток. За среднюю человеческую жизнь не более четырехсот из них достигают зрелости. Остальные — перестраховка со стороны природы. Ими-то мы и хотим воспользоваться. Нам нужно всего несколько сотен…

— Во имя науки…

— Решающий эксперимент…

— Вам никогда не понадобится столько яйцеклеток. Вы можете со спокойной душой расстаться с ничтожно малой частью…

— В историю медицины… ваше имя… навсегда…

— …и никаких последствий. Потом вы можете выйти замуж и родить хоть дюжину детей…