Владимир ХЛУМОВ

Свидетелям жизни

Пока длиться всему, что положено, не прикасайтесь наших святынь. Наблюдайте, примечайте, складывайте, а жить к нам не приходите, ибо не живет тот, кому не дано умереть, как не слышит тот, кто никогда не оглохнет. Нам больно смотреть на ваше безвременье, а объяснить, отчего - не получится. Миллиард не то слово для вас, а подходящего не найдем. Мы сами вас открыли, но прийти или пригласить не решаемся. Да и за что нас любить? За грязное ржавое ведро, за больное наше воображение последней минутки, за печальное оттого в глазах пятнышко. А иначе или за просто так не нужно. Мы лучше себе подобных отыщем и губами прикоснемся ко всему их телу. Мы любим это делать, потому что жалко, когда время проходит, а пространство не кончается. Ведь вообразить - все равно, что согрешить, как вы выражаетесь, вот мы и навыдумывали повороты, горизонты, миры, а на все времени не хватает. Да и что там миры, когда рядом сплошные щели да сквозняки, так надует иногда, так разговеемся зубной болью, что и света белого не надо даром, не то что всего остального. Оттого тоже друг дружки телами коснуться желаем, вдруг придет минутка, а мы вместе - нам не так страшно. Да, боимся мы всего, костылями пользуемся, не то звуками периодическими, не то масляными красками, а чаще словом означающим да понимающим взглядом. Правда, грязи много, обмана и предательств, часто путаемся в трех человеках, разобраться не можем, где ближайший, с кем по дороге идти, а с кем обедать и ужинать. Иные и того хуже, мучают телом своим некоторых, если думать не знают о чем.

Не ходите к нам, не приезжайте, нам на людях совестно от родителев отказываться, потому что родители умереть могут однажды, и других никогда уже не будет. Вот оно больно как звучит и душу терзает мокрым снегом. Мы и на могилки любим ходить потому, что смерть чтим и холим. Как же после этого тому доверять, который от родителей и братьев своих единокровных отказался за ради общей идеи?

И Вавилонскую башню пошто разрушили? Зачем хорошую идею подвергли разделению? Конечно, мы тоже понимаем, разделяй, мол, и властвуй, но до какой, спрашивается, черты, до какого предела количества крови ваша справедливость остановиться соизволит? Скажете, без проекта строили, утопически, так пусть бы сама и пала под тяжестью счастливого существования; так нет же, вы по-живому языку резать принялись, да так успешно, что до сих пор на закате солнце в кровь нашу садится.

И горами нас зря не пугайте, холодно там и пусто, среди бесконечных линий, не греют нас ваши синие хребты, не болит у нас душа, если человеческим пренебрегать, оттого нам Рембрандт дороже Рериха. И космосу мы не поклоняемся, потому что сами узнать хотели, как там все устроено, а узнали - и поняли друг дружку еще лучше, и животной любовью жить стали.

Потому мы и слов обычных повторять не любим, чего зря летать вдоль одной параллели, если крыльев не дано? Или, думаете, вправду число зверя здесь запрятано вполовину, если не доверяем вашему существованию? И не то, что вообще не доверяем, может, и нет вовсе, а только меняться, как вы хотели, с вами не будем. Нам наше горе роднее, и сына божьего от мужчины вам не подбросим. Нам и тут не скучно, крутишься, вертишься с утра до вечера, а то сидишь на завалинке, сигарету мнешь и в даль прошлых лет смотришь, наслаждаешься. А вот вам, наверно, тяжко стало, раз девственницу в подозрение ввели. Видно, совсем там невмоготу скучно, а иначе какие могут быть страдания у того, кто умереть не способен?

Человеку все простить можно, потому что он умрет, а чем вас пожалеть? Чем помочь безболезному, чего подсказать - не придумаем, может, идею какую, вопрос заковыристый, или доверием утешить? Не знаем, как лучше посоветовать, ибо путь истинный короток, а природа не лабиринт, чтоб плутать впотьмах вечно.