Саламан снова сел. Он откинулся назад на гладкий обсидиан и глубоко вдохнул, пытаясь восстановить дыхание. Несмотря на все крики и ярость, он обнаружил, что теперь без особых усилий возвращается в состояние любопытного богоподобного спокойствия, которое охватило его на рассвете в его павильоне.

Но его рука все еще дрожала от удара, который он нанес Амифину.

«За одну ночь- я ударил своих сыновей», — подумал он.

Он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь бил кого-нибудь из них, а тут за несколько часов — сразу двоих, мало того, он еще сослал Амифина в тюрьму. Да, сказывалось влияние черных ветров. Но Битерулв нарушил запрет на посещение павильона. Возможно, он решил, что раз однажды ему это было позволено, то он сможет повторить это в любое время. Амифин тоже — что за наглость молчать о допущенцах! Это было прямым нарушением долга, за что следовало наказать, даже если это один из принцев.

И все же, ударить нежного Битерулва… и уравновешенного, способного Амифина, который, не исключено, в один прекрасный день станет здесь королем, если с его братом Чхамом произойдет какое-либо несчастье…

Ну ничего. Они должны простить ему это. Он их отец; он их король. А черные ветры все дули.

Саламан откинулся назад и лениво погладил подлокотники трона. Его сознание было спокойным, но в то же время мысли, планы проносились в нем словно яростные штормы, один за другим. Он делал неожиданные выводы. Он видел новые возможности. Так эти допущенцы жаждали мученичества? Хорошо. Хорошо. Очень скоро мы найдем применение нескольким мученикам. Если мучение — это то, что они так любят, то они получат муки. И в этом и мы, и они будут правы.

Ему надо побеседовать с лидером этих допущенцев.

За дверями зала послышались какие-то звуки.

— Принц Фа-Кимнибол, — объявил герольд.

В дверях появилась величественная фигура сына Харруэла.

— Ты уже почти готов покинуть нас? — спросил Саламан.

— Еще несколько часов, и мы сможем отправиться в путь, — отозвался Фа-Кимнибол. — Если снова не начнется буря. — Он прошел в глубь комнаты. — Я слышал от твоего сына, что этой ночью прибыл посланник из Доинно.

— Да, бенгский стражник. Бедный парень, он был захвачен бурей. Умер почти у меня на руках. Он привез тебе письмо. Вот это, па столе.

— С твоего позволения, кузен… — сказал Фа-Кимнибол.

Он схватил послание и, на какой-то миг задержав на нем пристальный взгляд, разорвал, даже не подумав изучить печать. Правда, сообщение он читал медленно, возможно не один раз, старательно водя пальцем по тонкому пергаменту. Чтение для Фа-Кимнибола явно было делом нелегким. В конце концов он поднял глаза и сказал:

— От вождя. Очень здорово, кузен, что я собираюсь уехать. Мне как раз приказывают вернуться в Доинно, Таниана утверждает, что там неприятности.

— Неприятности. А она не сообщает какие?

Фа-Кимнибол пожал плечами.

— Она пишет только, что дела очень плохи. — Он начал расхаживать по залу. — Кузен, это меня тревожит. Сначала убийства, потом осенний караван приносит вести о внутренних сдвигах, беспорядках и новой религии, и теперь это. Она просит отправиться домой. Дела крайне плохи! Джиссо свидетель, как я хотел бы оказаться там прямо сейчас! Если бы я мог летать, кузен! — Он остановился, пытаясь успокоиться, и совершенно другим тоном произнес:

— Кузен, ты ничего не можешь мне об этом сказать?

— О чем, кузен?

— Об этих неприятностях в Доинно. Меня интересует возможная информация из твоих особых источников, чтобы знать, чего ожидать.

— Ничего.

— Эти твои умелые, высоко оплачиваемые агенты…

— Ничего не сообщали мне, кузен. Ничего особенного. — Между ними какое-то мгновение установилась неприятная пауза. — Фа-Кимпибол, неужели ты думаешь, что я скрываю новости из твоего города? Мы с тобой союзники, мало того — друзья, или ты забыл?

— Прости меня, кузен, — немного пристыженно проговорил Фа-Кимнибол. — Я просто хотел узнать…

— Тебе известно столько же, сколько и мне, о происходящем там. Но, послушай, послушай, кузен: все, может, не так уж плохо, как это кажется Таниане. У нее был нелегкий сезон. Она стареет, устает. У ее дочери очень трудный характер. Возможно, дела там не совсем надежны, но я обещаю, что ты не столкнешься там с хаосом, ты не найдешь города, объятого пламенем, а джики не будут проповедовать любовь к Королеве в здании Президиума. Просто Таниана решила, что в эти трудные времена ей необходима под боком твоя надежная рука. И именно этим ты займешься. Ты поможешь ей восстановить порядок, и все будет хорошо. В конце концов, ты вернешься домой с союзом, после которого следует война. Вот что я тебе скажу, кузен: ничто не приводит так быстро в чувство встревоженную землю, как перспектива войны!

Фа-Кимнибол улыбнулся:

— Возможно, и так. В твоих словах есть доля истины.

— Разумеется, есть. — И прощально махнул: — В путь. Ты сделал здесь все, что мог. Теперь ты нужен своему городу. Близится война, и ты станешь человеком первой необходимости, когда начнутся сражения.

— Но они действительно начнутся? Мы говорили об инциденте, Саламан, о какой-нибудь провокации, о чем-то, что сможет все сдвинуть с мертвой токи и что даст мне возможность склонить моих людей послать на север войска для объединения наших сил.

— Предоставь это мне, — сказал Саламан.

Для города Доинно, находившегося на юге, это тоже был нелегкий сезон: там не было черных ветров, не было града или снега; однако, на протяжении нескольких недель изо дня в день шли дожди, пока склоны холмов не стали осыпаться на улицы города грязными потоками и ручьями. Эго была самая плохая зима со времен основания города. Небо было свинцово-серым, воздух холодным и тяжелым, а солнце, казалось, исчезло навсегда.

Простолюдины начинали интересоваться друг у друга, не напали ли на Землю новые мертвые звезды и не вернулась ли Долгая Зима. Но подобные вопросы они задавали всегда с момента выхода из кокона, как только им переставала нравится погода. Более разумные понимали, что на протяжении их жизненного срока миру бояться Долгих Зим нечего, что подобные катастрофы происходят на Земле лишь раз в миллионы лет, а та, что в последний раз омрачила планету, миновала.

Правда, даже они нервничали из-за унылых дней и ночей и страдали от того, что водовороты затопляли нижние этажи их великолепных домов.

Нилли Аруилана редко покидала свою комнату, находившуюся на верхнем этаже Дома Накабы. С помощью мазей, ароматических трав и молитв Болдиринфы, она избавилась от лихорадки и чумы, которые вселились в нее, пока она лежала, обессиленная, среди болот, — и к ней снова вернулись силы. Но ее продолжали донимать сомнения и путаница, от которых не существовало никаких мазей. Большую часть времени она проводила в одиночестве. Один раз ее навестила Таниана, но это был натянутый, неудовлетворительный визит для обеих. Немого позже к ней зашел Креш. Он держал ее руки в своих и, улыбаясь, так смотрел в ее глаза, словно мог избавить от всего, что ее беспокоило.

Кроме Креша и Танианы, она ни с кем не встречалась. Приходило приглашение от Хазефена Муери отобедать с ним, но она оставила его без ответа.

— Ты очень благоразумна, — сказал ей однажды юный бенгский священник, чья комната находилась к рядом, встретив Нилли Аруилану, когда та несла поднос с едой, — что все время сидишь в норе, если бы я мог, то делал бы тоже самое. Этот грязный дождь все идет и идет.

— Правда? — равнодушно спросила Нилли Аруилана.

— Словно кара какая-то. Словно проклятье, проклятье Накабы.

— Правда?

— Смывает весь город. Вот я и говорю, что лучше сидеть дома. О, ты очень благоразумна!

Нилли Аруилана кивнула, слабо улыбнулась и направилась в комнату. После этого она взяла за привычку сначала выглядывать в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет.

Она иногда подходила к окну и смотрела на дождь, но чаще всего садилась посреди комнаты, скрестив ноги и растеряно поглаживая себя часами, позволяя своим мыслям вольно витать.