Однажды в воскресенье я отказался ехать на охоту под предлогом простуды. Она загрустила. Сказала, что ей хочется поехать в балет, в театр на Елисейских полях. Якобы она уже заказала билет в театральном агентстве и...

— Ну и ради Бога, поезжай себе...

Мне просто необходимо было остаться одному и приготовить следующее письмо. Какое это было пиршество. Некоторый опыт у меня уже имелся, и второе письмо далось намного легче первого. Закутавшись в удобный халат, я истово трудился над ним. Так, вероятно, художники трудятся над своими шедеврами. И вот что у меня получилось:

"Дорогая мадам! Вследствие досадного упущения мы не внесли в счет стоимость высланных Вам фотографий. Они оценены в пять тысяч франков, которые мы просим переслать нам таким же образом, что и предыдущие деньги. В случае неполучения вышеуказанной суммы в течение трех дней, мы окажемся перед грустной необходимостью возложить оплату на Вашего супруга. Дабы Вы смогли еще раз убедиться в высоком качестве исполнения фотографий, высылаем Вам новые образцы!

Друг, по-прежнему желающий Вам добра".

Да, это был шедевр неувядающего жанра шантажа. Вместе с письмом я вложил в конверт фотографию, запечатлевшую Глорию и Нормана во время страстного поцелуя, и сказал себе, что отныне поцелуи их приобретут особый привкус. Я стану отравлять их любовь медленно, по всем правилам науки...

Я не стал бросать письмо в ящик в тот же день, чтобы жена не уловила связи между моим присутствием дома и появлением писем с угрозами. Я его опустил наутро, после того, как вывел машину из гаража, и сожалел только о том, что не увижу ее реакции. Но одновременно мне хотелось предоставить ей полную свободу в выборе ответа. У Глории не было собственных денег, и мне очень хотелось знать, как она будет выкручиваться, чтобы найти пять тысяч франков. Норман явно ей не помощник, если она первую тысячу заплатила сама. Для Глории эта проблема была практически неразрешима. Я ей дарил украшения, продав которые, она смогла бы набрать нужную сумму. Но как расстаться с ними? Разыграть ограбление?

Вечером она выглядела ужасно. Лицо осунулось, взор потух. Она не ужинала и не стала смотреть телевизор.

Сидя в кресле и потягивая великолепный скотч, я просматривал газеты. Вдруг вошла Глория, видно было, что настроена она весьма решительно. Мне стало страшно, я испугался того, что она могла сейчас признаться в своем грехе. Я был уверен, что она решилась, чтобы выйти из тупика. Лицо мое напряглось. Я похлопал газетой по колену.

— Стыд какой, опять оправдали мужа, убившего свою жену за супружескую измену! Если жизнь человека ставят на одну доску с постелью, к чему же мы придем...

Это была вершина моего дьявольского замысла. Мое наигранное возмущение остудило ее порыв.

— Ты что-то хотела мне сказать, дорогая?

Ответ прозвучал не сразу.

— Нет, ничего...

Она вышла из комнаты, и когда я поднялся в спальню, то нашел ее спящей. На столике у кровати стоял пустой стакан. Я вновь испугался, мне показалось, что она отравилась. Понюхав стакан, я уловил слабый запах снотворного, прописанного мне врачом в прошлом году, и пошел посмотреть флакон в аптечке. Я помнил, что уровень жидкости доходил до красной этикетки в тот раз, когда я ее принимал. Сейчас жидкости было несколько меньше. От этого флакона Глории потребовалось лишь несколько часов забытья. Бедное дитя, сколько же еще раз тебе придется вот так забываться!

Прежде чем лечь рядом, я долго любовался спящей женой. Она и во сне оставалась озабоченной и тревожной. Лицо ее еще больше заострилось.

— Спи, шлюха! — тихо произнес я. — Сон твой искусственный, как и ты сама. Тебе необходимо хорошо выспаться, чтобы выдержать мой удар!

Я улегся рядом с ней и всю долгую ночь лежал, не смыкая глаз и размышляя о моем горе.

На следующий вечер я застал ее в слезах.

— Я потеряла браслет, — всхлипывала она.

Я уже был готов к подобным штучкам, но не ожидал, что она проделает это с браслетом. При покупке он стоил около двух тысяч франков, но при продаже Глория здорово теряла, в деньгах!

— Твой золотой браслет?

— Да...

— Как же это могло произойти, ведь на нем есть цепочка, не позволяющая ему расстегиваться?

— Но она могла порваться.

— Да ну, такое массивное золото.

— Или же...

Я не давал ей ни малейшей передышки.

— Или же?..

— Может быть, я забыла застегнуть ту цепочку... Я торопилась и...

— И вот кругленькая сумма псу под хвост!

— Я не виновата...

— Ну уж, а я тем более... Ты хоть задумайся немного о расходах... Вначале скатерти, которые ты купила... Кстати, ты мне их так и не показала.

— Их еще не доставили из магазина.

— Ты уплатила за них полностью?

— Да...

— А чек ты забрала, я полагаю?

— Разумеется...

— Ты уверена?

— Ну конечно!

Почва уходила у нее из-под ног. Я видел, как запали ее щеки и потухли глаза.

— Покажи мне чек...

Руки ее судорожно переплелись.

— Послушай, дорогой... Мне и так не по себе... Оставь меня в покое... Я тебе его завтра покажу, я прекрасно помню, что взяла его...

— Ты сообщила о пропаже браслета в полицию?

— Да...

— И что тебе ответили?

— Посоветовали заявить о пропаже в бюро находок.

— Ты ходила туда?

— Было уже поздно, я пойду завтра...

Я не знаю, ходила ли она заявить о «пропаже», хотя и уверяла меня в этом. Что до меня, то я отправился на почту... Там меня поджидал увесистый конверт, адресованный Луи Дюрану. Я вскрыл его в машине и нашел тысячу двести франков в сотенных билетах и письмо, отпечатанное на моей портативной машинке. Письмо, естественно, не было подписано. Цитирую его по памяти:

«Я не могу сделать большего. Не настаивайте, это бесполезно. Если хотите довести ваше дело до конца, тем хуже!»

Коротко и хаотично. Чувствовалось отчаяние и смятение в ее строчках... Я порвал конверт и письмо, но деньги положил не в карман, а в специальный конверт. В своем кабинете я составил ответное письмо, довольно короткое:

"Мадам,

я вижу, что мы плохо поняли друг друга. Даю Вам шанс. До четверга жду сумму, которую Вы мне должны."

И красным карандашом подчеркнул последние слова, дабы показать Глории, что ее таинственный корреспондент не лишен чувства юмора.

Вернуть деньги, поскольку сумма не соответствовала названной, вот уж поистине верх макиавеллизма. Это был жест решительного мужчины, и он закрыл дверь всякой надежде.

Я решил и это письмо сам отдать в руки Глории. Вернувшись вечером домой и поцеловав ее, как обычно, я вынул из кармана толстый конверт.

— Держи, это лежало в ящике...

Она застыла, но, посмотрев на меня и натолкнувшись на мою ласковую улыбку, протянула руку... Я отправился снять и повесить плащ, чтобы дать ей возможность спрятать письмо. Вернувшись назад, я не увидел Глории и позвал ее. Она мне ответила из ванной комнаты, и я понял, что она уничтожала письмо. Я потер руки. Наверное, в глубине меня сидело что-то садистское, поскольку я испытывал почти радость. Минут через пятнадцать она появилась. Макияж был в полном порядке, и выглядела она почти спокойной. Я понял, что у нее появилась какая-то идея. Это меня несколько удручило, так как я предпочитал бы видеть ее в полном отчаянии.

— Что скрывал этот странный конверт со словом «мадам» вместо адреса?

— Рекламный каталог.

— Такой толстый?

— Там лежали образцы шерстяных тканей...

— И они бросают эти каталоги в ящики?

— Вероятно, их развозят представители фирмы.

Было бы глупо расспрашивать дальше, это могло возбудить подозрения. Остаток вечера я наблюдал за ней. Мы затеяли безжалостную дуэль, но у меня было преимущество: она не знала, что ее соперником был я.

Назавтра, в среду, на почте ничего не было. Оно и понятно. Но четверг принес мне новые хлопоты, так как я вновь ничего не получил. Это молчание меня озадачило. Если Глория решила играть ва-банк и не отвечать, мне пришлось бы решать проблему, как продолжить развитие событий. В пятницу служащая почты, которая уже узнавала меня, показала знаком, что мне опять ничего нет. Вид у нее при этом был одновременно грустный и насмешливый. Меня охватила ярость... Сколько можно штамповать эти письма! И тогда мне в голову пришла новая мысль. Мысль великолепная, чреватая серьезными последствиями. Я разыскал в справочнике номер телефона Нормана и ринулся к телефонной будке. Я ничем не буду рисковать, разговаривая с ним, потому что он не знает моего голоса. Я набрал номер, он снял трубку. По простому «алло» я узнал его теплый голос, низкий и обволакивающий. Я немного подождал и предоставил ему возможность несколько раз произнести свое «алло». Он все больше раздражался, но я молчал и заговорил только тогда, когда почувствовал, что он сейчас положит трубку.