Но на этот раз охота за утятами лисе так и не удалась. Мать-утка заранее угадала возможную опасность и, тревожно покрякивая, увела утят за собой подальше от берега. Лиса поднялась из травы, недовольно посмотрела по сторонам, подошла к самой воде и, наверное, даже облизнулась.

Не повезло лисе и на краю лесного болотца, где она также таилась, также кралась, но на этот раз уже не за утятами, а за маленькими лесными цыплятами-тетеревятами.

Тетерка, как и мать-утка, тоже заранее узнала о том, что лиса подбирается к выводку, чуть слышно заквохтала, отвела выводок в сторону, цыплята тут же разбежались, попрятались в траве, а тетерка, громко захлопав крыльями, медленно полетела прочь над самой землей.

Конечно, лиса не смогла удержаться от соблазна — как же вдруг не поймать беспомощную птицу, которая еле-еле летает? Она бросилась за тетеркой… Вот-вот тетерка окажется в зубах у лисы, но птица-мать, отведя врага подальше от затаившихся цыплят, вдруг как бы спохватилась и стрелой взмыла вверх, оставив внизу одураченную лису.

Итак, ни утиная, ни тетеревиная охота лисе не удалась. И зачем только ходила она к озеру и к этому лесному болотцу? Не лучше ли было сразу пойти в поле и заняться там хоть и трудной, но всегда успешной охотой — охотой за мышами?

В поле лиса прислушивалась к каждому мышиному шороху, к каждому мышиному писку. На слух она точно определяла, из какой норки должна показаться мышь, и, когда мышь только-только высовывала нос из норы, лиса быстро и высоко подпрыгивала и передними лапами обрушивалась на добычу.

Мышей лиса ловила отлично. В поле, где обычно лиса устраивала свои мышиные охоты, я часто встречал на мокрой земле ее очень отчетливые следы. Встречал я и мышиные норки, раскопанные лисой, а иногда издали мог наблюдать и самого проворного охотника.

Я хорошо видел, как лиса, будто совсем безразлично ко всему на свете, бредет по краю поля, волоча сзади хвост и опустив к самой земле голову. А потом хитрый охотник вдруг останавливается, настороженно поднимает голову, вытягивает струной хвост, потом крадется к мышиной норке, замирает и наконец быстро прыгает вперед.

Я встречал лису в поле и летом, и осенью, и зимой, но подойти поближе к ней мне никогда не удавалось. Чего только я не придумывал! Прятался в кустах, таился в стогах сена, подползал к лисе по высокому жнивью… Но хитрое и осторожное животное всегда заранее узнавало обо мне и не спеша уходило в сторону.

Правда, зимой лиса сама приходила к моему дому, но приходила она ко мне в гости только ночью. Осматривала все углы сарая, обходила огород по самому забору, обязательно сворачивала к мусорной куче, иногда там что-то находила для себя и не спеша покидала мое хозяйство еще до рассвета.

О ночном походе лисы я всегда узнавал по следам, внимательно разбирал четкие лисьи следы на мягком снегу и всегда немного жалел, что и на этот раз мне не удалось поближе посмотреть на своего скрытного соседа.

К весне лиса посещала мой дом все реже и реже, но зато теперь она все чаще заглядывала в глухой лес, где каждый год в глубокой норе появлялись у нее маленькие шустрые лисята. Я хорошо знал, где находится эта интересная нора, но никогда не ходил в ту сторону, чтобы не беспокоить лису и лисят.

В конце февраля как раз там, где и была лисья нора, по утрам и вечерам слышал я изредка далекий и глухой лай, немного похожий на лай собаки. Это лаял большой рыжий лис, отец лисят. Каждый февраль он откуда-то приходил к норе, будто проверял, хорошо ли будет лисятам здесь и в этом году.

Потом лис опять куда-то исчезал, его следы больше не встречались нигде, а очень скоро начинали пропадать и следы моей старой знакомой лисицы.

Сначала лиса переставала посещать окраину деревни, потом забывала наш лесок у поля, а потом даже на лесной дороге я никак не мог отыскать отпечатки ее лап.

Возможно, в глухом лесу мне и удалось бы найти аккуратные лисьи дорожки, но попасть в лес было уже очень трудно: в лесу лежал теперь вязкий мокрый снег, под которым глубокими ледяными лужами собиралась весенняя вода. Дороги в лес закрывались до самого лета, и теперь этот лес принадлежал только птицам и зверям. Но как раз в это время в лисьей норе и появлялись на свет маленькие лисята.

Как мне хотелось порой попасть в такой ранневесенний лес, попасть тихо, никого не беспокоя! Как хотелось снова отыскать знакомые лисьи следы и по ним узнать, как чувствует себя сейчас моя лиса, за кем охотится и как подрастают в теплой лисьей норе маленькие лисята!

Иногда я собирался в трудную дорогу, иногда мне даже удавалось добраться по вязкому полю до края леса, но дальше пройти я не мог: сапоги тонули в снежной каше, холодная весенняя вода тут же попадала в сапоги — и я мокрый возвращался домой.

Но однажды, когда среди весны вдруг явился крепкий ночной мороз и прочно схватил и землю, и лужи, и раскисший снег, мне все-таки удалось рано утром попасть в лес и встретиться с лисой.

Стояла середина апреля, в лесу наступило время первых звонких песен, и первые лесные малыши стали появляться в норах и гнездах. Рано утром за окном увидел я густой иней, вышел на улицу и почувствовал под ногами очень прочную землю — мороз за ночь заморозил всю грязь. Я быстро оделся и поспешил в лес. Идти было легко и по полю, и по смерзшимся сугробам. Я шел быстро, хотя старался не шуметь, не пугать птиц и зверей.

На лесной поляне, не обращая на меня никакого внимания, отплясывали тетерева. Тетеревов давно уже никто не пугал, и они не заметили меня даже тогда, когда я подошел к ним совсем близко. Я послушал тетеревиное бормотание, посмотрел замысловатые тетеревиные пляски и пошел дальше по крепкой, звенящей от мороза тропке.

Над моей головой гремели в свои весенние барабаны дятлы. Совсем близко, за низенькими сосенками, громко хохотал петушок куропатки, а впереди меня на тропу не торопясь вышел заяц. Он немного посидел, увидел человека, повертел ушами и, наверное так и не поняв, что это за существо и откуда оно взялось сейчас в весеннем лесу, не очень быстро поскакал вперед меня по дорожке.

Я не стал догонять зайца. Он вскоре свернул в сторону и освободил мне дорогу.

Я шел так же тихо, морозная тропка не потрескивала и не шелестела, я слушал весенние песни птиц, уже вернувшихся домой с юга, слушал перестуки дятлов и не заметил, как впереди меня на тропке появился еще один лесной житель… Я поднял голову и от неожиданности остановился: впереди меня в каких-нибудь двадцати шагах на тропке сидела лиса. Просто сидела и глядела на меня.

Это была моя старая знакомая. Я смотрел на лису, и мне вдруг стало неловко…

Неловко, наверное, мне стало потому, что я без спроса взял да и забрел в чужой лес, в лес птиц и зверей. И я совсем не знал, что мне теперь делать. Что-то сказать? Но ведь лиса все равно не поймет сказанного… А лиса продолжала смотреть на меня чуть удивленно, как заяц, которого я только что встретил на этой же лесной дорожке.

Я еще немного постоял, потом повернулся, повернулся не очень быстро и медленно пошел назад, оставив весенний лес весенним песням, весенним танцам и пляскам, весенним заботам и моей старой знакомой — лисе, которая, наверное, чувствовала себя в этом весеннем лесу настоящей хозяйкой.

Вы не верите, что птицы умеют предсказывать дождь? Тогда давайте отправимся в сосновый бор и послушаем, о чем рассказывает в сосновом бору зяблик.

Каждое июньское утро в сосновом бору начинается с песни зяблика. Вот зяблик присаживается на ветку, и тут же рассыпается в солнечных лучах его звонкая, веселая песенка-трель.

Поющая птичка кажется с земли очень маленькой. А когда солнечный луч падает на крошечного певца, то его и совсем не видно, будто это и не птица, а веселый солнечный зайчик забрался на высокую ветку.

Вот зяблик перепорхнул с ветки на ветку, замер, и тут же на весь лес зазвенела его чудесная песенка: «фить-фить-фить-фють-фють-фють-фюю-фюю-иии — ить». Птичка повернулась в другую сторону, покрутила головкой, к чему-то прислушалась — и новое «фить… фють… фюю-ииии-ить» раскатилось звонко по лесу.