"Му-у-у", - раздалось где-то в стороне, на картофельном поле. Я бегу туда.

- Зорька, Зорька, Зорька.

А откуда-то из темноты слышится еще один мальчишеский голос.

- Буренка, Буренка, Буренка, - жалобно тянет он.

"Му-у", - протяжно отвечает темнота.

Я спешу. Неожиданно падаю в овраг, с трудом пробираюсь сквозь заросли репейника и снова кричу:

- Зорька, Зорька, Зорька.

"Му-у-у", - откликается корова совсем рядом.

И тут же слышу:

- Это ты, Вова?

- Да, - отвечаю я, узнав по голосу одноклассника Тольку Храмова.

- На озимь беги, - советует он, - там какие-то две коровы ходят. А это моя.

- Вижу, что твоя, - недовольно бормочу я в ответ, хотя абсолютно ничего не вижу.

Поднимаюсь в гору на озимь. Впереди слышится разговор двух женщин.

Я останавливаюсь. Разговор приближается. Вдруг на горизонте, разрезая темноту, вспыхивает столб света.

"Прожектор", - не знаю почему обрадовался я. Второй, третий, четвертый, и вот уже их много. Переплетаясь, они шарят по темному небу, чего-то ищут, а меж них часто-часто, словно невидимые мыльные пузыри, сверкая, рвутся снаряды.

До слуха доносится далекий глухой взрыв. На горизонте появляется зарево пожара.

В небе еще больше светлых столбов, еще больше рвущихся снарядов.

И вдруг надо всем, распустившись букетом, нависают яркие факелы.

Снова далекий взрыв.

- Город бомбят, - вздыхают впереди меня женщины и торопятся нагнать ушедших в темноту коров. Одному мне становится страшно.

В воздухе однотонно гудят самолеты. По телу пробегает дрожь. Я повертываюсь и возвращаюсь домой.

Навстречу мне от деревни по двое, по трое и целыми ватагами несутся на гору встревоженные мальчишки и девчонки.

- Ты куда пропал, - словно из-под земли вырос передо мной запыхавшийся Витька, - я тебя искал, искал. У нас от папы письмо пришло. Бежим.

- Куда?

- Глядеть, как город бомбят.

- Нет, Витька, у нас коровы нет.

- Пришла, наверно, бежим, - уверенно проговорил Витька и потянул меня за рукав.

- Нет, надо домой сходить, узнать. Она блудня.

- Ну иди, только быстрее приходи, - и Витька нырнул в темноту.

Коровы не было. Заглянув во двор, я печально осмотрел пустой темный хлев и тяжело вошел в комнату.

- Пригнал? - обрадовалась мать.

- Нет, не нашел, - опуская голову, виновато ответил я и стал раздеваться.

Мать молча поставила на стол горячие щи.

Я поужинал и грустный забрался на печь, отвернулся к стене и попробовал заснуть, но все было напрасно.

Мать погасила свет, поглядела в окно, вздохнула и тоже легла. Потянулась томительная тишина. Даже сверчок, как нарочно, сегодня упорно молчал. Только где-то уныло скрипела калитка да ветер подозрительно обшаривал трубу.

Воображение рисовало передо мной мрачные картины. Я видел лязгающих зубами голодных волков. Как они осторожно подбираются к нашей корове ближе, ближе, - и, не желая видеть, что будет дальше, я нарочно стукнулся лбом об стенку. Почувствовал боль. Мысли рассеялись.

Но тут я услышал скрип кровати. Значит, мать тоже не спит. Мне захотелось ей что-нибудь сказать, утешить, но, как ни ломал голову, ничего утешительного придумать не мог.

Вдруг возле нашего дома раздалось громкое: "Му-у-у". Мы с матерью мигом сорвались с постелей и вместе подбежали к окну.

Перед ним стояла наша корова.

Мать торопливо зажгла свет, а я с фонарем, как был босиком и раздетый, выскочил открывать ворота. Корова с раздутым животом тяжело вошла во двор, беспокойно замычала.

- У, дуреха, - ласково упрекнул я ее и легонько похлопал по шее.

Мать вышла доить, а за ней, протирая глаза, просеменила проснувшаяся сестренка.

Тр-ру, тру-тру... - весело падали в светлый дойник белые струйки молока.

Корова спокойно стояла. Я, довольный, чесал ее шею. Она была рада, вытягивала вперед голову и косо поглядывала на мою сестренку, которая боязливо поглаживала ее ногу.

ГЛАВА 7

На другой день вечером я, Витька, Люська, Колька, Галька и коротышка Синичкин играли в прятки.

Прибежал запыхавшийся второклассник Вовка Петров и каким-то испуганным голосом прошептал:

- Ребята, опять город бомбят.

Встревоженные этим известием, мы бросили игру и, перегоняя друг друга, кинулись за деревню.

На горизонте над городом виднелось кровавое зарево пожара.

В небе, обшаривая звезды, плавали прожекторные лучи, рвались зенитные снаряды и одна за другой, словно раскаленные железные обрубки, мелькали какие-то красные пули.

- Это трассирующие, - проговорил Колька.

- А какие это, Кольк, трассирующие? - спросил Синичкин.

- Такие... какие. Трассирующие, - повторил Колька.

Люська засмеялась.

- Он и сам-то не знает.

- Чего не знаю? - обиделся Колька.

- Конечно, не знаешь.

- Нет, знаю.

В стороне от нас вспыхнула спичка.

Все притихли.

Человек в очках, опираясь на клюшку, раскуривал трубку.

- Это Григорий Иванович, - радостно прошептал Вовка. И мы мигом шумно обступили нашего доброго старого учителя начальной школы.

- Что это за красные пули? - спросила Люська.

- Красные?.. Присесть бы где, ребятишки.

- Мы, Григорь Иваныч, сейчас соломы принесем. Вот здесь омет есть.

- Нет, погодите. А далеко это?

- Нет, тут рядом.

- Тогда зачем же приносить? Идемте туда, там и посидим.

Интересный был учитель этот, Григорий Иванович.

Как и не учитель. Других преподавателей мы или боялись, или стеснялись, а его нет.

Он все перемены вместе с нами сидел в коридоре. Сидит и весело посмеивается на то, как мы возле его ног кучу малу устраиваем. Или игру нам какую-нибудь выдумает, а мы и рады стараться. А он ничего. Только улыбается да следит, как бы малышей не обидели или драки где не получилось.

А иногда в коридоре во время перемен стояла тишина. Весь класс, окружив Григория Ивановича, затаив дыхание, слушал какую-нибудь интересную сказку. А сказки у него были все хорошие. Кто-нибудь из ребятишек начнет эту же сказку говорить - не интересно. А Григорий Иванович рассказывает, так заслушаешься до того, что не заметишь даже, как рот от удивления откроешь.

Но особенно любил Григорий Иванович рассказывать нам о революции. О том, как он воевал с Колчаком, как бил Деникина, как бил бандитов разных и остался даже нераненый.

Рассказал Григорий Иванович нам и о том, как он приехал потом к нам в деревню и как его кулаки ударили ночью из-за угла ломом по голове за то, что он советовал людям в колхоз вступать.

- Думали убить, - грустно говорил он, - а я назло буржуям поправился. Только вот нога отнялась, и пришлось с тех пор ходить с клюшкой.

Поле вокруг омета неожиданно для нас оказалось только что вспаханным.

Ноги глубоко тонули в мягкой земле.

Шли медленно.

Григорий Иванович часто останавливался и устало ронял:

- Эк, чертяка, куда завели. Я и вправду подумал, что рядом.

- Так это же, Григорь Иваныч, совсем близко, - оправдывался за всех Витька, - только идем мы тихо, вот и далеко.

Наконец из темноты перед нами выплыл приземистый омет.

Облегченно вздохнув, Григорий Иванович сел, а мы, кто как смог, привалившись друг к другу, разместились возле него.

- Ну так, - проговорил учитель, когда шорох и возня утихли, - теперь поговорим о красных пулях. Называются они трассирующие, а слово это произошло от слова "трасса", то есть путь, дорога. Вот и выходит, что эти пули указывают зенитчикам путь к вражескому самолету.

У-у-у, - приближаясь к нам, протяжно завыл в воздухе немецкий бомбардировщик.

Все тревожно прислушались.

Прерывистый стонущий гул низко прошел над нами и быстро удалился в сторону города, над которым по-прежнему виднелось зарево, плавали лучи прожекторов и рвались снаряды. Потянулось томительное молчание.