— Тогда зачем вы изволите беседовать со мной? Доложили бы маме, что я здесь, и дело с концом.
. — Я не хочу, чтобы вы были здесь. Здесь вам угрожает опасность.
— Как раз здесь мне никто и ничто не угрожает.
— Опасность придет со стороны.
— Очень прошу вас: не пугайте меня. Не боюсь.
— И зря! Поймите, Ксения, люди, которые вас ищут, и безжалостны и жестоки. Ради своих целей они готовы на все.
— Ну, а я-то при чем?
— Они считают, что вы единственная, кто обладает информацией, способной обогатить их! И они постараются выбить из вас эту информацию любым способом.
— Ничего не понимаю, — призналась Ксения и жестко предложила: — Или уж ничего не говорите, или говорите все.
--Если бы я знал все! — злобно помечтал Сырцов. — Одно лишь могу сказать точно: как-то в случайной беседе с кем-то, скорее всего с Машей, вы, не придавая этому никакого значения, вспомнили нечто, могущее взорвать нынешнюю жизнь многих людей. Жизнь ваших родителей, жизнь Маши, вашу жизнь.
— Убедительно, но все равно непонятно. И главное: где гарантия, что вы желаете нам всем добра?
— Гарантий нет. Но ваша мама мне доверилась, — привел главный аргумент Сырцов и сразу же понял двусмысленность слова «доверилась».
— Мало ли кому доверяется моя мама!
Она была уже в полном порядке: сидела прямо, говорила четко, смотрела твердо.
— Вам надо со мной уехать отсюда,־— просто сказал Сырцов.
— Куда? — потребовала ответа Ксения.
— К моим друзьям.
— Ваши друзья — это ваши друзья. Не мои.
— Откуда вы знаете? — задал неожиданный вопрос Сырцов. У него, как у карточного шулера, был туз в рукаве.
— Нс поняла.
— Откуда вы знаете, что мои друзья не могут быть вашими друзьями?
— Этого не может быть хотя бы потому, что у нас нет общих знакомых.
— Не скажите. Мои друзья были друзьями и Олега Торопова.
Конечно, не следовало бить сразу поддых, но иного выхода у Сырцова не было: время, время! Вот-вот могут догнать!
— А какое отношение имею я к Олегу Торопову? — не сразу и недобро спросила Ксения.
— Не надо так, Ксения.
— Ах, мамочка, мамочка! — пожалела она и мамочку и себя.
— И отец Афанасий, — продолжил Сырцов.
— Как для них все просто! Девица сотворила себе кумира из опального трагически погибшего певца, которого теперь признали гением за то, что он опальный и погибший. Девица из стада у его могилы на Ваганькове!
— А не так? — постарался обидеть Сырцов. Не обиделась:
— Не так. Он мог бы быть моим отцом. Но я оказалась дочерью тех, кто, по сути, способствовал его смерти.
— Не следует шаманить, Ксения, — посоветовал Сырцов.
— Я не раскручиваю себя, — поняла, о чем он, Ксения, — я не стараюсь вызвать в себе идолопоклонническую истерию, я просто давным-давно живу с чувством вины перед этим человеком. Впрочем, какое вам до этого дело!
— Я и не высовываюсь.
— Еще как высовываетесь! Я, что ли, затеяла разговор об Олеге?
— Это была единственная возможность заставить вас серьезно отнестись к тому, что я говорил и скажу.
— Заставили, — признала она. — Продолжайте.
— Сейчас, после шока, вызванного известием о смерти Маши, вы еще не ощущаете приближения опасности, грозящей вам. Но уже этой ночью вы испугаетесь по-настоящему, верьте моему опыту.
— Я — не трусиха, — перебила она.
— Поэтому я и говорю «вы испугаетесь», а не «вы струсите». Трусит только трус, а испугаться может каждый человек. Трусят от прямых угроз, от появления человека, могущего сделать трусу больно, при виде палки, ножа, пистолета, а пугаются неизвестности, ожидания, временной неопределенности, ухода дня, прихода ночи. Не пугается только идиот, лишенный воображения. В такие моменты очень важно быть рядом с человеком, с людьми, которые смогут защитить вас от беды.
— Как я понимаю, вы — такой человек?
— Я же не хочу поселить вас у себя. Мои друзья — такие люди.
— Те, которые знали Олега Торопова? Кто они?
— Давайте для начала я представлюсь вам. Меня зовут Георгий, Георгий Сырцов. Я — бывший милиционер, сейчас преподаю на курсах по подготовке частных ' детективов и телохранителей. А друзья... Чета полковников в отставке, видный журналист, кинорежиссер...
— Видный журналист — это Александр Спиридонов, а кинорежиссер — Роман Казарян?
— Да, — односложно ответил он.
— И полковников ваших вспомнила, — добавила она. — Вернее, подполковника Смирнова, кажется?
— Откуда, Ксения?
— В одной из последних магнитофонных записей Олег говорит о них. — Она встала из-за стола. — Я поеду с вами, Георгий.
Они вышли из игрушечного домика. В тени на скамейке в бездумном покое сидела мать игуменья. Улыбнулась сначала Ксении, потом Сырцову.
— Уговорил, — поняла она.
— Уговорить можно вас, матушка, простодушную и доверчивую, — любовно сказала Ксения. — А меня убедил.
— Я же говорила: коварный притворщик, — еще раз улыбнулась игуменья.
— Спасибо вам, Анастасия Ефимовна, — поблагодарил Сырцов и, не зная, как лучше выразить признательность, склонил голову в офицерском коротком поклоне.
— А я, Георгий, скажу вам спасибо, когда беда минует Ксению. Сделайте Божье дело, сберегите ее.
Комната, где жила Ксения, находилась в отремонтированном крыле монастырской гостиницы. Она складывала в сумку свой девичий скарб, а он ненавязчиво осматривался. Что-то до боли знакомое напоминало ему это обиталище шести Божьих дев. Вспомнил наконец: рабочие общежития, в которых провел десять лет своей жизни. Это, конечно, типично женское. Все как у завоевательниц Москвы: узорчатые покрывала на кроватях, там же подушки с рюшечками, скромные книжные полки, тумбочки под кружевными салфетками, общий стол посередине, разномастные стулья вокруг стола. Только вместо Михаила Боярского — Николай Угодник, только вместо Мадонны в бюстгальтере — Мадонна с Младенцем...
Те в Москву, эти из Москвы. Лимита наоборот.
Ксения ушла на несколько минут, видимо, мылась и переодевалась. Явилась румяная, с влажными волосами, в широкой юбке, яркой кофте, в изящных летних туфлях — окончательно мирская. Подхватила сумку, скомандовала:
— Поехали.
— Дайте-ка сюда. — Он отобрал у нее сумку. — Вы уже достаточно здесь натаскались.
Она шла впереди, и он ужасался ее похожести на мать. Она безошибочно направилась к его «девятке» (вероятно, другие машины знала), подошла, положила руку на крышу, обернулась к Сырцову просительным лицом:
— Георгий, можно я поведу?
Глава 19
После бетонки Сырцов сказал:
— Теперь я за руль, Ксения.
Ксения прибила «девятку» к обочине, вылезла из машины, обошла радиатор и села на пассажирское место. Сообщила огорченно:
— Только-только разогрелась, и вот, пожалуйста...
— Я вилять по проселкам буду, — объяснил Сырцов. — Проверяться на всякий случай.
— Вы подозрительный, — поняла она.
— Я профессионально осторожный, — не согласился он. Когда сплошняком пошли дачные поселки и Ксения поняла, что они скоро будут на месте, закономерно возник вопрос:
— Какие они, Георгий?
— Кто — они? — тупо спросил Сырцов, думавший о другом.
— Ваши полковники.
Действительно, какие они? Старые, во-первых. А в общем, и не старые. Старость — усталая и тяжелая, а они заводные и легкие, вечно в веселой игре, где он — простонародно неотесанный, нарочито грубоватый, а она — изысканно ироничная и по-матерински всепрощающая по отношению к своему неуправляемому мужу-дитяти. Оба — умны как бесы, образованны, опытны и знающи в деле, которым он, Сырцов, занимается, до такой степени, что при них его место — место внимательного и прилежного ученика. Как об этом скажешь? Как скажешь о том, что для него их дом стал родительским домом, что ему без них никак не обойтись, что быть рядом с ними — теплая радость и редкое счастье, что не раз замирало сердце при мысли о возможно скором их небытии? Как об этом скажешь?