Он необидно и осторожно погладил ее по голове и, поймав наконец слабую ее улыбку, поднялся с патентованного конторского стула.
— Она —хорошенькая? — на прощание поинтересовалась Маргарита.
— Ты — лучше, — соврал во благо Сырцов.
По-кавказски празднично ужинали, скорее уже завершали ужин, когда в передней необъятной казаряновской квартиры раздался отдаленный звонок. И жили в этой квартире по кавказским законам: дверь открывать пошла Зоя. Через некоторое время вернулась и сообщила всем:
— Там Светлана. Светлана Дмитриевна.
Казарян встал из-за стола и поочередно посмотрел на Лидию Сергеевну и Ксению. Они молчали. Тогда сказал он:
— Я поговорю с ней в кабинете.
— Как хотите, — откликнулась Ксения.
Тихой девочкой ждала в прихожей Светлана Дмитриевна. Правда, тихая девочка была одета от Тристана Онофри. Роман бегло поцеловал ее в щеку.
— Что случилось, Светланка?
— Я хочу поговорить с тобой очень серьезно, Ромка, — объявила Светлана и дрогнувшими непроизвольно коленями ударила сумочку, которую держала в опущенных руках. Сумочка слегка подскочила. Глядя на сумочку, Казарян не слишком сердечно предложил:
— Тогда пойдем ко мне. — И крикнул в никуда: — Зоенька, бутылочку коньяка в кабинет и что-нибудь заесть.
Сели за длинный профессорский журнальный стол в кресла и молчали, ожидая Зоиного появления. Пришла Зоя, поставила на стол бутылку, рюмки, тарелки с нарезанным лимоном и бастурмой. Посмотрела на Романа — не надо ли еще чего, — заслужила одобрительный кивок мужа и удалилась с подносом.
— Рома... — драматически начала Светлана, но Казарян решительно перебил:
— Выпьем сперва. — Разлил по рюмкам, выпил сам, проследил за тем, чтобы выпила Светлана, и только после этого разрешил: — Говори.
— Это ты мне рекомендовал Сырцова! — сдержанным криком обвинила она Казаряна.
— Он не выполнил твоего поручения? — совсем тихо поинтересовался Роман.
— Я наняла его для того, чтобы он нашел Ксению...
— И он нашел ее, — перебил Казарян и налил по второй. — Давай-ка еще выпьем, Светлана.
Она, даже не дождавшись его, покорно и быстро выпила, чтобы говорить, говорить:
— Все, все против меня! Вы разрушили мою жизнь, вы поссорили навсегда меня с мужем, вы заставили мою дочь возненавидеть свою мать!
— Вы — это кто? — выпив наконец, спросил Казарян.
— Вы, — повторила Светлана, с ненавистью глядя на Казаряна. — Вы — знаменитая на всю Москву шайка-лейка. Я хочу, чтобы ты, Смирнов, Спиридонов и Сырцов заставили Ксению вернуться домой.
— Заставить поступить Ксению против ее воли не смогла даже ты.
— Потому что вы подговорили ее! Потому что вы распускали грязные сплетни о прошлой моей жизни!
— Не ори, истеричка, — буднично посоветовал Казарян.
Светлана в запале вскочила, бедрами задев край журнального стола. Тарелки задребезжали, а бутылка рухнула на бок как подстреленная. Но уже ничто не мешало Светлане визжать, надрывая голосовые связки.
— Вы заплатите мне за все, мерзавцы! Вы все еще пожалеете, что родились на свет!
— За что они заплатят, мама? — спокойно спросила от двери Ксения.
Светлана обернулась, увидела дочь, прорвалась между столом и креслом, кинулась к ней и упала на колени.
— Доченька! Доченька! Я все, все подготовила! — Она вскочила с колен, подхватила свою сумочку и, лихорадочно выбрасывая из нее все подряд, нашла в конце концов две тонкие яркие продолговатые книжечки. —Вот билеты на послезавтра! Улетим, улетим отсюда, Ксюша!
— Мне тебя очень-очень жалко, мама, — сомнамбулически сказала Ксения. — Но я отсюда никуда не улечу.
— Отец с твоим паспортом все устроит за один день, и мы с тобой, понимаешь,только мы с тобой, будем далеко-далеко от этой кошмарной страны и этого постоянного леденящего душу ужаса! — ничего не слыша, продолжала кричать Светлана.
— Мама! — почти по слогам, отчетливо и грозно, сказала Ксения.
— Ксюша! — откликнулась Светлана и заплакала.
— Я здесь нужен, Ксения? — спросил Казарян.
— Нужны, Роман Суренович. — Она обняла мать и, утешая, чуть покачивала ее.
— Он жестокий, злопамятный и холодный человек, — через всхлипы сообщила Светлана дочери. Ксения отпустила ее и возразила:
— Неправда.
— Правда! Правда! — вновь закричала притихшая было Светлана. Ксения положила ей руки на плечи и грустно и почти утверждая спросила:
— Ты когда-то сделала что-то очень подлое и страшное, да, мама?
Светлана обеими руками сорвала со своих плеч Ксюшины ладони, кое-как запихала свои причиндалы в сумочку и, уже направляясь к двери, глухо сообщила самой себе:
— Теперь я знаю: у меня нет дочери.
«Девятка» находилась от них уже далеко-далеко. Стояла, давно остывшая, у Болота, а Сырцов с Любой брели Кадашевской набережной. Они не были влюбленной парой, они просто милы друг другу, и им было хорошо бродить вдвоем по ночной Москве, которая сейчас затаилась и дремала, в дреме негромко вскрикивая осторожными автомобильными гудками.
— А сейчас на Малую Ордынку, — приказала Люба. — Я ее люблю.
Свернули направо, вскорости миновали дыры в земле, именуемые станцией метро «Третьяковская» и вышли на вздыбленную стройками Малую Ордынку.
— Ты не Ордынку любишь, ты канавы любишь, — ворчливо заметил Сырцов, попав шикарным своим башмаком в полужидкую кучу песка.
— Не бурчи. Сейчас будет замечательно.
Они и не заметили, как перешли на «ты».
— Замечательно бывает в парной, и то только когда пиво холодное.
— Ты — лимита! — объявила Люба. — Для тебя идеал красоты — изображение Мадонны в заостренном, как египетские пирамиды, бюстгальтере! Что ты знаешь о моей веселой, замысловатой, непредсказуемой Москве?
— Все я знаю о твоей Москве. Изъездил вдоль и поперек.
— Изъездил! — передразнила Люба. — По Москве ходить надо, провинциал.
Она взяла его под руку, и они, стараясь шагать в ногу, добрели до полтупика-полуповорота. Узким проходом выбрались на Полянку. Остановились и ощутили непонятную легкую извилистость улицы, неожиданность переулков, гармонию демонстративно разностильных зданий.
— Красиво, — признал Сырцов и прижал ее ладонь предплечьем к своему боку. Люба носом потерлась о его могучий бицепс и спросила:
— А пистолет у тебя есть?
— Есть, — признался он. — Ты — справа, а пистолет — сзади. Под пиджаком.
— А кто тебе больше нравится: пистолет или я?
— Уж на что мои старички словоблуды, но ты!..
— Мы — москвичи, — гордо сказала Люба. — Мы как наш город. Нам скучно существовать по прямой. Мы то в горку, то с горки, то криво, то вообще в обратную сторону. Но ты не ответил на мой вопрос.
— Мне больше нравится мой «байард».
— Это почему же, хамло несчастное?! — ужасно возмутилась Люба.
— У него ствол идеально прямой.
— Застрелись из него, — посоветовала Люба, выдернула руку из-под его локтя и совсем по-девчоночьи отвернулась.
— Люба! — хитро позвал он.
— Что вам, молодой человек? — не оборачиваясь, спросила она.
— Ты мне очень нравишься, Люба.
— Но меньше «байарда». Который час, Жора?
— Половина двенадцатого. Ты торопишься домой?
— Я тороплюсь жить, — важно заявила она.
— И надо торопиться?
— Можно особо не торопиться. Но жить-то надо.
— Ну, девка, ты даешь! — изумился Сырцов.
— А здорово я тебя сегодня покрутила? — похвасталась Люба, взяла его под руку и предложила: — Пошли потихоньку.
Для хождения под ручку Сырцов всегда подставлялся правым боком, чтобы ненароком пистолет не прощупали. Вошло в привычку. Он левой рукой нежно погладил тыльную сторону ладони, лежавшей на сгибе его локтя, и признался:
— Мне никогда не было так покойно и хорошо,. Люба.
— А ты молчи, молчи, — попросила она и несильно пожала его локоть.
Георгий Димитров не смотрел на них, он смотрел в будущее. В ресторанчике на углу звучали музыка и посетители.