— Минутку. Сейчас оденусь.

Натянул брюки, влез в футболку и открыл дверь.

— Добрый вечер, Георгий, — воспитанно поприветствовала его Маша.

— Вы же меня Федором хотели звать, — напомнил он.

— Передумала, — сообщила она и, оглядевшись, невинно поинтересовалась: — Мы здесь, в передней, поговорим?

— Проходите, — без восторга предложил Сырцов и посторонился.

Она двинулась в комнату, на ходу басом изображая фольклорного милиционера:

— Пройдемтя, гражданка! — и визгливо — в ответ за «гражданку»: — А вы руки не крутитя!

— Присаживайтесь, — посоветовал он ей, сам уже усевшись на диван. Она плюхнулась в кресло, с удовольствием попрыгала в нем и успокоилась, закинув обутую в кроссовку ступню правой ноги на колено левой, голень которой придерживала обеими руками.

— Ну, и зачем вы ко мне пожаловали? — осведомился Сырцов, на конце фразы непредсказуемо и затяжно зевнув.

— Это вы нарочно? — участливо спросила она.

— Я задал вопрос, — разозлился он.

— Вы зевнули.

— Но вопрос-то вы слышали?

— Я хочу вам помочь, — объявила Маша и, уронив правую ногу на пол, перевела себя почти в горизонтальное положение.

— Не надо, — твердо сказал он.

— Надо. У Ксении не было человека ближе, чем я.

— Она, безусловно, восхищалась вами, — понял он.

— Поначалу — да, — легко согласилась Маша. — Но мотом мы стали настоящими подругами.

— Подруга матери, подруга дочери...

— А что тут удивительного? Я — как раз посередине между ними.

— Хотите сказать, что вам тридцать два года?

--Тридцать! Тридцать! — завопила она, успокоилась и добавила: — И то много.

— Следовательно, Светлане Дмитриевне сорок.

— Ну уж!

--Но Ксении — двадцать, вам, как вы утверждаете, тридцать. Простая арифметика...

--Посредине — это символически, в более широком смысле!

--Тогда я не понял. Пардон. — Извинившись, Сырном замолк. Не след ей помогать вопросами, пусть сама выкарабкивается.

Но она была безудержна в своем нахальстве и перла как танк:

--Вы пи о чем не хотите меня спросить?

־ Нет.

-А зря. Я много знаю.

--Кто много жил, тот много видел.

--Видела-то я много, а жила... Кажется, что и не жила вовсе.

--Чем же вы тридцать лет занимались?

--Ждала. Сначала принца, потом фарта.

--Дождались?

--Дождалась. Принца, но он оказался самозванцем. А фарт еще не пришел.

--Еще... Значит, надеетесь.

--Надеюсь. — Она резко изменила позу, восстав,воткнула локти в колени и положила мордашку в вазочку из ладоней. — Можно закурить?

В ответ на его разрешительный кивок выскочила из кресла, вытащила из кармана рубашки пачку «Мальборо״ и зажигалку, на ходу закурив, прошла к балконной двери. Порывиста и неожиданна, как ласточка в полете. А задок под джинсами в обтяжку — ладный. Аппетитный задок.Она вернулась и, не садясь, спросила:

--Почему вы меня не расспрашиваете?

— Не хочу.

— Но, как я понимаю, ваша главная задача — сбор информации.

— Мне не нужна навязываемая информация. Она — всегда вранье.

— Значит, вы считаете, что мое явное желание помочь вам в поисках Ксении — лишь повод, а истинную и тайную причину моего визита я пока тщательно скрываю. Так?

— Ага, — с удовольствием согласился он. Бой-баба, гуляет, как хочет, по острию ножа. Следовало принять ближний бой. — Какова же истинная причина вашего визита ко мне? Вот эту информацию я с удовольствием выслушаю,

— Не время еще, паренек, — решила она и возвратила себя в кресло. Теперь ее внимание привлекла тахта. — А станок у тебя роскошный, Жора. Увлекаешься этим спортом?

Достала, стерва. Сырцов разозлился:

— По-моему, мы с вами на брудершафт не пили. ¹ ']

— А что нам мешает сделать это сейчас?

— То, что я не пью.

— Все-таки завелся! — возликовала она. — И сдержанность пропала, и юморок, и превосходство над разнузданной бабой. Дал слабинку, сыщик!

Теперь она дала слабинку. Сырцов ласково спросил:

— Следовательно, наш разговор окончен? — И тоже встал. - При такой-то эффектной коде?

— Разговор — да, — согласилась она, шагнула навстречу и прижалась — ладонями к груди, титьками к солнечному сплетению. — Здоровый какой!

— Рост один метр восемьдесят шесть сантиметров, вес девяносто килограммов, — четко отрапортовал он, держа руки по швам.

— И не хочется? — не отрываясь от него, искренно поинтересовалась Маша.

— А какое это имеет значение? Во всяком случае — не буду.

— Ты как Ванька-встанька, — поняла она. — Вроде сбила с ног, а ты лишь покачнулся. Но еще не вечер, Жорик!

— Уже, — возразил Сырцов.

— Что — уже?.

— Уже вечер. И скоро ночь. Вам домой пора, Маша.

— Маленький, но успех. Ты меня по имени впервые назвал.

— Сорвалось случайно.

— Нежданчик вырвался, — поправила она, поощрительно похлопала по его груди ладошками и, оторвавшись от него, заметила дотлевавший — уже и фильтр занялся — в пепельнице свой окурок. Аккуратно притушила его и сказала: — Ты прав, мне пора.

В прихожей Сырцов не выдержал:

--Может, все-таки скажете, зачем приезжали?

— Частично отвечу. На зуб тебя пробовала.

— Ну и как?

— Ты мне подходишь.

--Фу! — обрадовался он и прибег к слегка трансформированному анекдоту: «Полдела сделано: Фира решила, что ей подходит граф Потоцкий. Осталась самая малость: убедить графа, что ему подходит Фира».

- Ну, ты — не граф, — отмахнулась Маша. — Просто мы с тобой начали партию, которая откладывается в равном положении. Я вернусь, Жора, и мы доиграем ее. Учти, я надеюсь выиграть.

Она вышла на площадку и вызвала лифт. Он тотчас подошел и раскрыл дверцы. Она вошла в лифт, уперлась руками в створки, не давая им закрыться, сексапильно посмотрела на него и подмигнула.

--Будь здорова и не кашляй, Юдит Полгар, — попрощался Сырцов. А новоявленная венгерская шахматистка бодро откликнулась:

--Я тебя обыграю, Гата Камский.

Лифт заскользил вниз, мурлыча, как ласковый кот.

Глава 6

Этой ночью, ночью летней,

Вьется хмель тысячелетний.

По железу, по бетону.

По карнизу, по балкону...

Сырцов стоял на крыше дома перед ажурной стенкой, отделяющей общественную крышу от дворика пентхауза и бормотал стишки, пришедшие в голову вероятно потому, что стенка — из железа и бетона.

Что таится там за шторой,

Той вон самой, за которой

 В мученические позы

В мутных вазах встали розы?

Стишки, скорее всего, пришли от Деда. Тот любил иногда плебеем прикинуться, а иногда, наоборот, эрудированностью щегольнуть. Точно, от Деда. Сырцов вспомнил, как они зимой вдвоем гуляли по окрестностям и Дед бубнил и бубнил эти стишки беспрерывно, как привязавшийся мотивчик шлягера. Со стихами разобрался, теперь бы со стенкой разобраться.

Если бы его спросили, почему он решил пробираться к своей клиентке тайно, он бы не смог этого объяснить. Но решил изначально и решил окончательно. На набережную от Комсомольского, проверяясь, добрался пешком, в соседний подъезд проник, скрываясь за строем дворовых бабок, которые критически наблюдали за действиями нового дворника, лифтом воспользовался только с третьего этажа, висячий замок чердачного люка открыл с осторожной нежностью: следовал совету первой медицинской заповеди — не навреди!

Теперь вот стена. Она возвышалась неким углом, и высшая точка ее находилась посередине крыши. Перелезать через стену удобнее, конечно, по краям, но края хорошо просматривались снизу: справа — со стороны двора, слева — с набережной. Сырцов преодолел стену слева. Народ там, в отличие от двора, чужой и незаинтересованный: если и увидит человека, преодолевающего на крыше какое-то препятствие, то решит, что так и надо.