Залогом единства родичей, обеспечивавшего их неприкосновенность, было неотчуждаемое, священное, как и дом и домашний мир, родовое земельное владение — oðal (одаль). Занимая землю в не освоенных еще местностях, переселенцы обносили границы участка огнем; это называлось helga sér landit — «освятить землю», сделать ее своей собственностью (eign). Перейдя по наследству в течение четырех поколений, такая собственность превращалась в одаль.

Одаль представлял собою наследственное владение, состоявшее из пахотных земель, луговых, пастбищных, лесных, водных и других угодий, которое, в принципе, находилось в нераздельной собственности aett. Даже в случаях временного раздела пашен в целях их посемейной обработки (hafnscipti) одаль оставался одалем, и находился в коллективном владении fraenðr, baugarmenn. Для окончательного раздела требовалась особая юридическая процедура óðalsskipti, с ритуальным действием skeyting сбрасывания земли в полу одежды (skaut) нового владельца. От этого обряда некоторые исследователи производят прозвище конунга шведов Олава Шетконунга (Scautkonungr); правда, не связывая его прямо с разложением родовой земельной собственности [88, с. 90–92]. Fastae faethaerni ok aldac othal — «прочная отчина и старый одаль» — оставались основой структуры землевладения в Швеции вплоть до XIII–XIV вв. [89, с. 79]. Несколько раньше эта структура сдала позиции перед надвигающимся новым порядком землепользования в Дании [77, с. 27–28]. Детальная кодификация прав, связанных с одалем, в средневековых судебниках Норвегии свидетельствует, что до XIII–XIV вв. он оставался социальной реальностью, связывая землевладение феодального средневековья непрерывной цепью владельцев с дофеодальными временами [53, с. 68].

Правом на родовое владение располагали óðalnautar, кровные родичи, круг которых совпадал с bauggilldsmenn: сюда входили ближайшие родственники трех поколений по мужской линии, которые в отдаленном прошлом, видимо, являлись членами одной патриархальной семьи, и вели в силу этого одно совместное хозяйство [44, с. 73]. В эпоху викингов они, как правило, уже экономически разобщены; однако именно им принадлежит преимущественное право на покупку, и даже выкуп (в случае продажи) наследственной земли [G. 276, 277, 287, 289, 293]; право выкупа земли — jarðarbrygð — было закреплено внутри рода [F. XII, 8; цит. по: 72, с. 71–73]. Являясь одним из коллективных совладельцев одаля, каждый из этих полноправных общинников мог рано или поздно претендовать на титул landsdróttinn — «господин земли», «хозяин», полноправный бонд.

Имущественное состояние такого бонда определялось понятием eign — «собственность»; eignar búanda, противопоставленная общинным владениям (almenningr), пастбищам, лугам, лесам, водам, находившимся в общесоседском пользовании [F. XIV, 7], была значительно шире понятия «одаль». То, что определялось как land ос lauss eyrir — «земля и имущество его» [F. IV, 2], включало, во-первых, родовое владение, haugóðal, «одаль с курганных (т. е. языческих, восходящих к эпохе викингов, если не к более ранней поре) времен» (от haug — «курган, могильный холм»); во-вторых, сюда входила приобретенная за деньги, «купленная земля» — kaupa jorð (полученная в обмен па движимое имущество); в-третьих, сама эта движимость — aurar, fé (ценности, которые могут находиться «под замком, и запором» — i ládom eda i lokom) [G. 255]. Fe прежде всего — ближайшее по смыслу обозначение для археологически опознаваемой составной части экономического потенциала общества эпохи викингов. Серебро и золото, ювелирные изделия и оружие, ткани и меха, орудия труда и дорогая посуда входили в состав этого имущества в первую очередь. Все это представляло собой «товар», ценности, свободно обращающиеся, переходящие из рук в руки и суммирующиеся.

К эпохе викингов восходит понятие félag. В семейном праве XI–XIII вв. оно обозначает общность имущества супругов [72, с. 29]; генетически, однако, это общность — внесемейная, когда «два человека совместно имеют один кошелек» [G. 112]. «Фелаги», «сотоварищи», компаньоны по торговой поездке, а то и по викингскому походу — частые персонажи рунических надписей X–XI вв. во всех скандинавских странах [140, с, 186, 192–193].

Сформировавшаяся на основе: 1) земельного фонда родовых владений; 2) движимого имущества, fé, включавшего торговые накопления и военную добычу, поступления от различных межродовых платежей — baugar (и служившего, в свою очередь, источником для таких платежей); 3) наконец, земель, приобретенных в обмен на движимость, — собственность, eign, внутри семейного ядра родового коллектива передавалась из поколения в поколение как faðurerfð — «отцовское наследство»; какая-то часть ее могла перейти в порядке дарения (gjaferfð); обмен собственностью между родами осуществлялся и в виде выкупа за приданое невесты — mund. Все эти формы движения ценностей позволяли сохранять единство клана, его экономической базы и прочность совокупности его прав.

Центральным субъектом скандинавского обычного права, восходящего к эпохе викингов и кодифицированного в X–XI II вв., был óðalsbóndi, одальсбонд, глава самостоятельной семьи, хозяин усадьбы, полноправный владелец одаля [53, с. 157–178], Именно он служит эталоном при характеристике свободного и правоспособного человека, обозначаемого в судебниках также словом maðr — «муж» (которое в сагах употребляется и в более узком значении — «человек конунга» «королевский вассал» — ср. G. 76, 77, 78 и, напр., Óláfs saga ins helga, 96; подобная эволюция косвенно свидетельствует об одном из направлений общественного развития). Bóndi, búandi, bóandi (от bu — «усадьба, хозяйство, двор») в рунических надписях употребляется изредка также в значении «муж, супруг» — maki [140, с. 185–186]; наиболее точным переводом этого термина, обычно понимаемого как «общинник», было бы «домохозяин» (т. е. от усадьбы, двора, хутора как основного структурного звена правовой сферы, «фокуса» реализации юридических норм). Двор, полный родственников, домочадцев, рабов, закрепляет социальный статус бонда, обозначаемого в этом случае термином fuller bónde — «полный бонд». Однако основные элементы этого статуса распространяются и на малоимущего бонда, «работающего в одиночку» (einvirki), и на бессемейного бобыля (einloypr maðr). Все градации крестьянского статуса охватывало собирательное понятие karl (спектр значений: «крестьянин», «мужик», «парень»). Karlfolk ok svá jarla — «карлы и их ярлы», «простонародье и знать» — формула саг, сжато передающая представления об общественной структуре. Корень — karl-, сохраняющий, в отличие от bondi, некий уничижительный оттенок, стал продуктивным и за пределами крестьянской среды, точнее, — над нею: словом húskarlar, обозначавшим изначально работников, «дворовых», в рунических надписях эпохи викингов названы королевские дружинники [140, с. 186, 188].

Бонд, будь он «полным» или «одиночкой», принадлежит к автономной крестьянской общественной структуре, когда она иерархически замыкается на домохозяина, когда вся полнота прав и власти в доме принадлежит тому, кто занимает в этом доме ondvegi, почетное хозяйское сиденье [G. 35, 266; F. X, 2, 8]. Высшим воплощением этой полноты крестьянских прав стала категория stórbóndi, «могучих бондов», представляющая собой не только особый социальный тип [53, с. 245], но и одну из ведущих сил эпохи. «Могучие бонды», опиравшиеся на крупные наследственные земельные владения, многочисленные собственные семьи (включавшие домочадцев, зависимых работников и слуг, рабов), обладавшие разветвленными родовыми связями в округе наряду с потомственной родоплеменной знатью, tignir menn (хавдингами, херсирами, ярлами, «малыми конунгами»), выступали своего рода «узлами прочности» социальных связей. Они в состоянии были выставить собственные вооруженные силы, организовать военный поход или торговую экспедицию, как Оттар в IX в. [King Alfred's Orosius, Periplus], Брюньольв в X в. [Сага об Эгиле, 32], Торир Собака в XI в. [Сага об Олаве Святом, 123]. Они были если не постоянными участниками (хотя в молодые годы случалось и такое), то организаторами походов викингов; они же выступают во главе наиболее упорного сопротивления королевской власти, утверждавшей в северных странах новые порядки и новую религию (Олав Святой при Стиклестаде в 1030 г. пал от рук именно «могучих бондов», Торира Собаки и Кальва Арнарсона). Социальный статус «могучих бондов» обеспечивала незыблемость сложившейся локальной военно-демократической структуры в пределах небольшой, охваченной прямыми родовыми связями древней племенной области. Но по мере того, как развертывались процессы, этой областью не ограниченные: походы викингов с их возрастающей масштабностью и организованностью (черпавшие ресурсы из множества мелких племенных областей и объединявшие их в единую надплеменную стихию); регулярное движение товаров по международным торговым магистралям и их циркуляция в крупных центрах; укрепление королевской власти и ее вооруженной силы, опиравшейся на новый социальный потенциал; по мере того, как формировались интересы и определялись средства новых общественных групп, слой «могучих бондов» оказывается на одном из трудных перекрестков социальных коллизий. Он, в принципе, выдерживает столкновение с королевской властью, которая уничтожила племенную структуру, но пошла на определенные компромиссы с бондами, сохранив и приспособив к своим целям сложившуюся административно-территориальную организацию, народное ополчение, обычное право. Однако устои родового землевладения были подорваны; в XI–XII вв. разворачивается процесс дифференциации бондов, многие из них теряют свой одаль. Те, кто сохраняет его, одальманы («могучие бонды» прежде всего) превращаются в условиях прогрессирующей феодализации в мелких вотчинников, хольдов — рыцарей [53, с. 178–214].