В 1939 году он находился в Швеции в качестве торгового представителя известной торговой фирмы, производившей оружие малого калибра; для большей безопасности его контракт с фирмой был подписан задним числом. Кроме того, он открыл в себе талант перевоплощения и пошел в этом намного дальше простого изменения прически и наклеивания фальшивых усиков, что значительно облегчило ему жизнь. Смайли играл эту роль в течение четырех лет, курсируя взад-вперед между Швейцарией, Германией и Швецией. Он никогда бы не поверил, что человек может так долго жить в тревоге. Следствием этого явилось то, что левый глаз начал подергиваться, и этот нервный тик преследовал его пятнадцать лет. Постоянное беспокойство оставило глубокие отметины на его лице. Он понял, что значит ежедневно недосыпать, никогда не расслабляться, и днем и ночью слышать ускоренное биение своего сердца, познать одиночество и острую жалость к себе, сильное безрассудное желание обладать женщиной, выпить, заняться тяжелой физической работой, принять наркотик только для того, чтобы снять сильнейшее нервное напряжение.

Такими были условия, в которых он постигал ремесло коммерсанта и выполнял работу шпиона.

Со временем агентурная сеть росла, другие страны постарались восполнить недостаток своей прозорливости. В 1943 году его отозвали. Через полтора месяца он стал просить, чтобы ему разрешили поехать снова, но ответа не последовало. «Для вас это уже кончено, – сказал Стид-Эспри. – Вербуйте новых агентов, берите отпуск, женитесь, занимайтесь чем угодно. Проводите время в свое удовольствие».

Смайли сделал предложение секретарше Стид-Эспри, леди Энн Серкомб.

Война закончилась. Смайли получил деньги и повез свою очаровательную супругу в Оксфорд, где он собирался с головой окунуться в потемки немецкой литературы семнадцатого века. Но через два года леди Энн уехала на Кубу. В это время вследствие признаний, сделанных молодым русским шифровальщиком в Оттаве, вновь возникла необходимость в человеке с компетентностью Смайли.

Работа была новой; вначале даже понравилась Смайли и к тому же не представляла никакой опасности. Но у него появились коллеги помоложе; кто знает, может быть, у них были более светлые головы. И Смайли понемногу понял, что он достиг зрелости, хотя никогда не был молодым, и что его корабль подходит к причалу, впрочем, очень удачно.

Времена менялись. Стид-Эспри отправился в Индию на поиски затерянных цивилизаций. Джебеде погиб. В 1941 году вместе со своим молодым бельгийским радистом он сел в поезд, идущий в Лилль, и больше никто о нем ничего не слышал. Филдинг посвятил себя написанию новой диссертации, на этот раз о Роланде. В отделе остался только Мастон, принятый на работу во время войны, теперь советник кабинета министров по работе секретной службы. Создание Североатлантического альянса качественно изменило облик организации, в которой работал Смайли. Навсегда канула в Лету эпоха, когда Стид-Эспри лично давал вам наставления у себя дома в Магдален, потягивая вместе с вами портвейн. Державшееся на голом энтузиазме дилетантство небольшой группы высококвалифицированных и малооплачиваемых работников сменили косность, бюрократия, интриганство большого правительственного ведомства. Теперь здесь заправлял Мастон, носивший шикарные костюмы, титул кавалера, представительные седеющие волосы и серебристые галстуки, Мастон, никогда не забывающий поздравить с днем рождения свою секретаршу и манеры которого восхищали обывательниц, Мастон, расширявший свои владения и не отказывавший себе во все более просторных кабинетах, делая, правда, вид, что это его смущает, Мастон, устраивавший пышные приемы в Хенли и использовавший успехи подчиненных. Его признавали во время войны, этого профессионального функционера, вышедшего из-под обломков старого ведомства, прекрасно умеющего вести бумажные дела и приспосабливать работу своего штаба к бюрократическому механизму. Высокопоставленным особам спокойнее было иметь дело с человеком, умеющим представлять любую вещь в выгодном свете, твердо знающим своих хозяев и вхожим в их крут. И он отлично справлялся. Всем нравились его скромный вид, когда он извинялся за общество, в котором ему приходилось вращаться, недостаточная искренность, с которой он оправдывал причуды своих подчиненных, его гибкость, когда он предлагал новые финансовые вклады. И он не отказывался от преимуществ, которые ему предоставляла роль невольного рыцаря плаща и шпаги. Для хозяев он носил плащ, а свою шпагу, или, скорее, кинжал, приберег для подчиненных.

Официально его положение было довольно любопытным: он был не директором службы, а министерским советником по вопросам службы безопасности, и Стид-Эспри назвал его раз и навсегда «главным евнухом».

Смайли отныне находился в новом измерении: просторные освещенные коридоры, элегантные молодые люди. Он чувствовал себя всадником, выбитым из седла, ему казалось, что он отстал от жизни, и он с ностальгией вспоминал старый дом в Найтсбридже, где все начиналось. Все это отражалось на его внешнем виде; он сгорбился и стал еще больше похож на лягушку. Он постоянно щурил глаза, из-за чего его прозвали «кротом». Но молодая секретарша его обожала и называла не иначе как своим «плюшевым мишкой».

Теперь Смайли был слишком стар, чтобы работать за границей, к тому же Мастон недвусмысленно дал ему это понять. «Как бы там ни было, дорогой мой друг, все эти скитания во время войны не пошли вам на пользу. Оставайтесь лучше здесь, старина, и поддерживайте наш домашний очаг».

Вот почему Джордж Смайли в два часа ночи в среду четвертого января ехал в такси по направлению к Кембриджской площади.

В такси он чувствовал себя безопасно и уютно. Его тело еще хранило тепло постели, и это тепло ограждало от ненастья январской ночи. Но безопасность была нереальной, так как по улицам Лондона проносился лишь призрак Смайли, обозревающий несчастных полуночников под зонтами, проституток, упакованных в целлофан и похожих на дешевые подарки. Только призрак, повторил он про себя, призрак, вырванный из глубины сна пронзительным телефонным звонком. Оксфорд-стрит… Почему из всех столиц только Лондон теряет ночью свое лицо? Смайли, плотнее закутавшись в пальто, тщетно пытался вспомнить какой-нибудь другой город, от Лос-Анджелеса до Берна, который бы так же легко проигрывал повседневную борьбу с безликостью.

Такси повернуло на Кембриджскую площадь. Смайли вздрогнул. Он вспомнил причину, из-за которой его вызвал дежурный офицер, и это воспоминание грубо оборвало его мечтательную задумчивость. Он сразу вспомнил весь разговор, слово в слово.

«Алло, Смайли? Говорит дежурный офицер. Соединяю вас с советником.»

– Смайли? Это Мастон. В понедельник вы говорили с Сэмюэлом Артуром Феннаном в министерстве иностранных дел, не так ли?

– Да, это так.

– О чем?

– В анонимном письме его обвинили в принадлежности к коммунистической партии в период учебы в Оксфорде. Разговор был простой формальностью и был санкционирован директором службы безопасности.

«Феннан не мог донести, – подумал Смайли. – Он знал, что я буду его выгораживать. Все было по правилам».

– Вы с ним резко обошлись? Между вами что-то произошло, Смайли?

«Черт возьми, он, кажется, вне себя. Феннан, наверное, настроил весь кабинет против нас».

– Нет, это был очень сердечный разговор. По-моему, мы даже прониклись друг к другу симпатией. По правде говоря, я пошел несколько дальше, чем предполагалось в инструкциях.

– Что значит «дальше», что вы имеете в виду?

– Ну, я ему как бы сказал, чтобы он не беспокоился.

– Что?!

– Я сказал, чтобы он не переживал; он был сильно взволнован, и я постарался его успокоить.

– Что именно вы ему сказали?

– Что ни я, ни сама служба не наделены полномочиями, но что я не вижу никаких причин для того, чтобы продолжали ему досаждать.

– И это все?

На мгновение Смайли задумался. Никогда еще Мастон не был таким нервным и беспомощным.