Однажды при Суворове один генерал сказал, что за счет военных музыкантов нужно усилить боевые порядки войск. «Нет, – возразил ему Суворов, – музыка веселит сердце воина, ровняет его шаг, под нее мы танцуем и в самом сражении. Старик с большой бодростью бросается на смерть; молокосос, отирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестами в руках священников, с распущенными знаменами и с громогласною музыкой взял я Измаил».

Однажды генерал русской службы голландец де Волан никак не соглашался с Суворовым, что на любой его вопрос он должен как-то отвечать. Де Волан знал любимое присловье Суворова: «Проклятая немогузнайка, догадка, лживка, лукавка, краснословка, двуличка, бестолковка! От немогузнайки много, много беды!» Но упрямый голландец настаивал на том, что есть вещи, которых он, де Волан, не знает и говорить, что знает, не может. Оба спорщика до того распалились, что де Волан вскочил из-за обеденного стола (он был в гостях у Суворова) и выпрыгнул в окно.

Суворов догнал его и попросил у него прощения, сказав: «Теперь и я вижу, почему испанский флот короля Филиппа, прозванный Непобедимой Армадой, не устоял перед таким упорным народом, как голландцы. И Петр Великий хорошо это ощутил».

Один из врачей посоветовал старику Суворову поехать на воды в Карлсбад или Мариенбад – модные грязевые курорты. «Помилуй Бог! – сказал Суворов доктору. – Что тебе вздумалось? На воды посылай здоровых богачей, прихрамывающих игроков, интриганов и всякую сволочь. Там пусть они и купаются в грязи. А я – истинно болен. И мне нужны молитва, деревенская изба, баня, каша и квас».

Когда Суворову на подпись принесено было письмо к адмиралу Федору Федоровичу Ушакову (1744–1817), то Александр Васильевич, что-то мелко-мелко дописал в этом письме. Его адъютант попытался прочитать приписку, но не смог. Суворов, заметив, как он старается прочитать написанное, сказал: «Не надседайся, это на турецком языке поклон турецкому адмиралу».

После Ушаков рассказывал, что турецкий адмирал, получив это письмо, никак не хотел верить, что его написал русский человек, настолько безукоризненно грамотной оказалась сделанная приписка.

Генерал-поручик Тючков, ведавший Военно-инженерным департаментом, регулярно поздравлял Суворова с одержанными им победами, но однажды все же сделал и замечание, что он не присылает в картографическое депо военно-инженерного департамента карты и планы сражений, как требовалось.

Суворов признался в вине своей и сказал, что немедленно ее исправит. Вслед за тем Александр Васильевич вышел от Тючкова и вскоре появился с картой Европы, свернутой им в трубку, которую держал на плече, подобно ружью. Появившись перед Тючковым, Суворов приставил карту к ноге, сделал ею «на караул» и, отдав таким образом честь генерал-поручику, положил карту Европы к его ногам.

Суворов часто ходил в солдатской куртке, накинув на плечи шинель своего отца, старую и даже местами порванную. Однажды присланный к Суворову от генерала Дерфельдена сержант, не распознав в старом служивом Суворова, спросил его, где теперь главнокомандующий и как его найти для передачи срочной депеши.

– Черт его знает, – ответил Суворов, – он или мертвецки пьян, или горланит петухом.

Сержант за такие слова поднял на него трость, но Суворов убежал и вернулся к себе в избу лишь через час, когда курьер уже ждал его.

Узнав Суворова, сержант упал на колени, но Суворов обнял его, сказав:

– Ты доказал любовь ко мне на деле: хотел поколотить меня за меня же.

Во время польской войны Суворову донесли, что интендантские чиновники из его армии проиграли в карты большую сумму денег. Узнав о том, Суворов стал метаться по комнате с криками: «Караул! Караул! Воры!» Затем оделся строго по форме, пошел на гауптвахту и сдал дежурному офицеру, стоявшему на карауле, свою шпагу, распорядившись арестовать себя за хищение.

Одновременно написал он в Петербург, чтобы имения его были проданы, а необходимые суммы внесены в казну, потому что он виноват и должен отвечать за мальчишек, за которыми худо смотрел.

Екатерина II, узнав о случившемся, велела выдать на всю сумму казенные деньги и ответила Суворову: «Казна в сохранности». И только тогда он принял шпагу и вернулся к исполнению своих обязанностей.

Один генерал-иностранец за обедом у Суворова беззастенчиво льстил ему так сильно, что всех утомил и всем надоел.

Меж тем к столу подали очень подгоревший пирог, и никто из гостей не стал его есть. Один лишь хозяин отрезал себе небольшой кусок и, попробовав, сказал:

– Знаете ли, господа, что ремесло льстеца не так-то легко? Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи его испечь, всем нужным начинить, не пересолить и не перепечь. Люблю моего повара Мишку: он худой льстец.

Один храбрый офицер, неоднократно проявлявший героизм на глазах у Суворова, по окончании очередной военной кампании ждал хоть какой-нибудь награды, но не был отмечен. И вот осенью 1794 года Суворов получил назначение и отправился в Польшу. Эта короткая эпопея принесла полководцу чин фельдмаршала и новые воинские лавры.

Не был забыт и храбрец-капитан. Взяв Варшаву и победоносно закончив кампанию, Суворов написал приказ: «За Брест – Георгия крест, за Тульчин – полковника чин, за Прагу (предместье Варшавы. – В. Б.) – золотую шпагу, за долгое терпенье – пятьсот душ в награжденье».

Завистники Суворова говорили, что все свои победы он одерживает не из-за таланта или знаний, а по счастливым случайностям.

Суворов же, смеясь, отвечал: «Сегодня счастье, завтра счастье, да дайте же, господа, хоть когда-нибудь и ума!»

Суворов ненавидел французскую революцию и даже просился у Екатерины II отъехать рядовым волонтером, чтобы воевать против якобинцев и их продолжателей. Однажды в споре с одним из иностранцев, приверженцем революции, он сказал: «Покажи мне хотя одного француза, которого бы революция сделала более счастливым. При споре о том, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль нужен, но рука, которая им управляет, еще важнее».

Наблюдая за успехами оружия революционной Франции, Суворов однажды сказал о Наполеоне Бонапарте следующее: «Жаль мне маленького человека: надувается, надувается и лопнет, как Эзопова лягушка».

Однако вскоре мнение его в корне переменилось, и когда Федор Васильевич Ростопчин (1763–1826) однажды спросил Суворова, каких полководцев в мире считает он самыми талантливыми, какие книги – самыми лучшими, то Суворов сказал:

– Ты называй, угадывай.

Ростопчин стал перечислять и полководцев, и книги, но в ответ на имена и названия Суворов только молча крестился, не соглашаясь. Наконец он быстро наклонился к уху Ростопчина и прошептал: «Юлий Цезарь, Ганнибал, Бонапарт; „Домашний лечебник“, „Пригожая повариха“».