Окружной прокурор Сэмпсон слушал чрезвычайно сосредоточенно, инспектор и Пеппер подались вперед. Эллери тоже не шелохнулся, даже смотрел на Нокса, не мигая.

Нокс продолжал рассказ — без спешки, невозмутимо и точно. Гримшоу, который под именем Грэм работал в музее Виктории смотрителем, ухитрился пять лет назад выкрасть Леонардо и бежать в США. Дерзкое похищение обнаружилось после того, как Гримшоу покинул Англию. В Нью-Йорке он пришел к Халкису, чтобы тайно продать картину. Халкис был честным торговцем, но, как страстный ценитель искусства, жаждал завладеть одним из величайших шедевров в мире и не смог устоять перед соблазном. Он хотел приобрести картину для себя, и Гримшоу согласился ее продать за полмиллиона долларов. Прежде чем Халкис смог заплатить, Гримшоу был арестован в Нью-Йорке по старому обвинению в подлоге и сел в Синг-Синг на пять лет. Тем временем, примерно года через два, Халкис из-за неудачного вложения капитала потерял значительную часть оборотных средств и отчаянно нуждался в наличных. Вот тогда-то он и предложил картину Ноксу, как уже упоминалось, за три четверти миллиона долларов. Нокс купил картину, основываясь на фиктивной истории Халкиса и в полном неведении, что картина была похищена.

— На прошлой неделе, во вторник, Гримшоу освободился из Синг-Синг, и его первой мыслью было получить полмиллиона, которые ему остался должен Халкис. В четверг вечером, — продолжал Нокс, — он мне сказал, что уже побывал у Халкиса и просил заплатить долг. Халкис, у которого финансовые дела шли, наверное, так же плохо, заявил, что денег у него нет. Тогда Гримшоу потребовал картину! В конце концов Халкис был вынужден признаться, что перепродал ее мне. Гримшоу пригрозил Халкису, сказал, что убьет его, если не получит денег, а на следующий день вот явился ко мне.

Цель Гримшоу была понятна. Он хотел, чтобы я заплатил полмиллиона, которые ему был должен Халкис. И естественно, получил отказ. Гримшоу стал мне угрожать и пообещал, что если я не заплачу, то все узнают, что незаконно владею похищенным Леонардо. Я основательно рассердился. — Челюсти Нокса щелкнули, как капкан, серые глаза полыхнули холодным огнем. — Я был зол на Халкиса за то, что он меня обманул и поставил в такое кошмарное положение. Я позвонил ему и договорился о встрече с ним для себя и Гримшоу. На тот же самый вечер — в пятницу. Дело было темное, и я хотел защититься. Расстроенный Халкис по телефону обещал, что всех отошлет, а его секретарь мисс Бретт, которая ничего не знает об этом деле и умеет быть сдержанной, впустит меня и Гримшоу в дом. Я не желал никаких случайностей в этом грязном деле. В тот же вечер мы с Гримшоу пришли к Халкису домой. Нас впустила мисс Бретт. Халкис оказался в кабинете один, и мы поговорили без обиняков.

Щеки и уши у Эллери больше не горели: он, как и все, был поглощен повествованием.

Нокс сразу же, по его словам, заявил Халкису, что тот должен утихомирить Гримшоу и по крайней мере вывести его, Нокса, из затруднительной ситуации, в какую он попал по милости торговца. Весь на нервах, в полном отчаянии, Халкис сказал, что денег у него нет совсем, но что накануне вечером, после первого визита Гримшоу, он все обдумал и решил предложить единственно для него возможный способ оплаты. Халкис показал новое завещание, составленное утром и уже подписанное. Он назначал Гримшоу наследником галереи, стоившей гораздо больше, чем сумма долга.

— Гримшоу был не дурак, — мрачно произнес Нокс. — Отказался наотрез. Говорит, у него не будет ни шанса получить деньги, если завещание оспорят родственники, да и то ему придется ждать, пока Халкис «отдаст концы», как он колоритно выразился. Нет, говорит, ему нужны деньги в ценных бумагах или наличными — и немедленно. Счел нужным сообщить, что в этом деле он «не одинок». У него есть партнер, сказал он, единственный человек в мире, который в курсе всей истории с кражей картины и ее приобретением. Накануне вечером, выйдя от Халкиса, он встретился с партнером, они пошли вместе в отель «Бенедикт», где он и рассказал партнеру, что Халкис перепродал Леонардо мне. Им не нужно ни завещания, ни другого трюка типа этого. Если Халкис не может заплатить немедленно, то пусть выдаст долговое обязательство на предъявителя...

— Чтобы защитить партнера, — пробормотал инспектор.

— Вот именно. Обязательство на пятьсот тысяч долларов, которое должно быть оплачено в течение месяца, даже если Халкису для этого потребуется пустить весь свой бизнес с молотка. Гримшоу ухмыльнулся в своей отталкивающей манере и сказал, что если кто-нибудь из нас захочет его убить, то ничего это нам не даст, поскольку партнер все знает и, если с Гримшоу что-нибудь случится, спустит собак на нас обоих. Он еще многозначительно подмигнул и прибавил, что мы не узнаем, кто такой этот его партнер. Гнусный был тип.

— Да-а, — хмуро протянул Сэмпсон. — Эта история меняет дело, мистер Нокс... Очень умно решил Гримшоу или его партнер, вероятно организовавший все это предприятие. Сохранение в тайне личности партнера защищало и их обоих.

— Это очевидно, Сэмпсон, — сказал Нокс. — Я продолжаю. Халкис, хотя и слепой, сумел составить долговое обязательство на предъявителя и передал его Гримшоу, а тот его положил к себе в бумажник.

— Мы нашли бумажник, — вмешался инспектор, — и в нем ничего не было.

— Я так и понял из газет. Под конец я сказал Халкису, что умываю руки и ничего больше обо всем этом слышать не хочу. Посоветовал ему принять лекарства. Когда мы уходили, в кабинете сидел разбитый, слепой старик. Испытавший сильнейший стресс. В общем, плохо дело. Мы вышли из дома вместе с Гримшоу и, к счастью для меня, никого по дороге не встретили. На улице я сказал этому типу, что все забуду, если он будет держаться от меня подальше. Одурачить меня! Совсем рехнулся.

— Когда вы видели Гримшоу в последний раз, мистер Нокс? — спросил инспектор.

— Тогда же. Рад был отделаться от него. Дошел до угла Пятой, поймал такси и поехал домой.

— Где находился Гримшоу?

— Он стоял на тротуаре и смотрел мне вслед. Клянусь, он еще злорадно усмехался.

— Прямо напротив дома Халкиса?

— Да. Есть еще кое-что. На следующий день — это была прошлая суббота, — уже зная о смерти Халкиса, я получил от него письмо. Судя по штемпелю, отправлено оно было утром, перед смертью. Должно быть, он написал его в пятницу вечером, сразу после нашего ухода, а отправил с утра Оно у меня с собой.

Нокс залез в карман и достал конверт. Он протянул его инспектору, а тот вынул из него листок почтовой бумаги и прочитал вслух написанный каракулями текст.

«Дорогой Дж. Дж. Н.

События этого вечера должны были представить меня в дурном свете. Но с этим я ничего не мог поделать. Я потерял деньги, и обстоятельства давили на меня. Я не думал вовлекать вас в эту историю, не предполагал, что этот мошенник Гримшоу подберется к вам и попытается вас шантажировать. Заверяю вас, что с этого момента он никоим образом не сможет вас впутать. Я постараюсь заставить замолчать Гримшоу и его партнера, хотя это будет означать, что мне, вероятно, придется продать мой бизнес, выставить на аукцион предметы из моих галерей и, если это будет необходимо, взять заем под страховку. Во всяком случае, вы в безопасности, поскольку о том, что картина у вас, знаем только мы с вами и Гримшоу — и, конечно, его партнер, но этих двоих я заставлю молчать, как они просят. Ни одной живой душе я ничего не говорил об этом Леонардо, даже Слоуну, который управляет моими делами...

X».

— Должно быть, это то самое письмо, которое Халкис велел тогда отправить этой девчонке Бретт, — проворчал инспектор. — Не почерк, а каракули. Но для слепого довольно прилично.

Эллери тихо спросил:

— Вы никогда никому не говорили об этом деле, мистер Нокс?

— Ни одной живой душе. До прошлой пятницы я, натурально, верил в байки Халкиса, что, дескать, музей не хочет огласки и прочее. Мою личную коллекцию, которая хранится у меня дома, смотрят очень часто — друзья, коллекционеры, эксперты. Но Леонардо я прятал. И никогда никому о нем не говорил. С прошлой пятницы оснований для болтовни стало у меня еще меньше. От меня никто не узнал о Леонардо и о том, что он находится у меня.