А значит, я готов пожертвовать всем.

Поэтому я побеждаю.

Осталось разве что собрать оружие да припасы — из тех, что не слишком заляпаны кровью и кишками и не воняют дерьмом из конских потрохов. А также достать моего отважного напарника из-под фургона — впрочем, именно это он и должен был сделать по нашему уговору. Спрятаться и не отсвечивать, пока не уляжется пыль.

Я достаю. Напарник пылен, бледен и ворчлив.

— Черт возьми, мистер, — Бат мельком оглядывает поле боя, бледнеет еще сильнее, затыкает большие пальцы за ремень и снова принимается нервничать. — Мы начинаем оставлять за собой слишком много окровавленных трупов, вам не кажется?

— Заткнись, Батхорн. — Я сплевываю, и плевок, кажется, испаряется еще в прозрачном чистом воздухе. Так решаются все вопросы между людьми. Минута странных, дерганых движений, вонючие облака дыма от выстрелов, темное пятно на земле — и дело сделано, спектакль окончен, загорается свет, и все вроде бы осталось как прежде, только один актер стоит, а другой лежит. И тот, что стоит, называется победителем. — К твоему сведению, мы никогда и не прекращали это почтенное занятие.

Болела голова. Все тело ныло, будто я без конца катался покатом на каменной мостовой — тупо, глухо, без точной локализации. Нет, не похоже было, что меня били — просто организм отказывался работать как следует. Организму, похоже, было плевать на жизнь, и небо, и бабочек, кружащихся в неподвижном воздухе. Он просто хотел уснуть и не просыпаться.

Крайнее нервное истощение.

Я попытался открыть глаза, и вдруг сообразил, что они и без того давно открыты — только толку из этого не было никакого; передо мной колыхалась какая-то серая муть, раскрашенная кое-где неяркими розовыми полосами. И влетали в ослабевшие уши едва слышимые звуки — то ли шорох, то и хихиканье. А что с запахами? Я втянул в легкие воздух. Нет, запахов тоже не чувствовалось. Что это за место, в чем дело?

— Вы меня слышите, мистер Ленарт?

Голос прилетел из ниоткуда, он словно раздавался откуда-то из глубины черепа. Знаю я этот голос, он называется шизофренией — когда ты начинаешь беседовать с людьми внутри своей головы. С другой стороны, может быть, за этим пологом серой дымки кто-то стоит и дожидается моего ответа? Нельзя исключать и такую возможность.

Я кивнул, но вдруг сообразил, что из-за чертового тумана мой собеседник может меня не увидеть, и потому кивнул еще несколько раз. Неожиданно это оказалось очень удобно и успокаивающе, поэтому и решил пока не прекращать. Быстрые движения головы почему-то расслабили меня, потянуло в сон. Вот только спать было нельзя: спящий человек — уязвимый человек.

Нет, никакого сна пока.

— Мистер Ленарт?

В голосе появилась тревога.

Я решил покачать корпусом из стороны в сторону — вдруг он и вправду меня не видит? Это ощущалось еще лучше, возможно, стоило бы вскочить со стула и попрыгать в полный рост — это помогло бы мне прочистить мысли и наконец понять, где я нахожусь, но сделать этого не удалось.

Постойте-ка!

Я ведь и вправду сидел на стуле! Более того, я был пристегнут к нему какими-то эластичными ремешками, тонкими и не слишком прочными на вид.

Ну, вот, кое-что начало проясняться.

Я радостно засмеялся.

— Мистер Ленарт, вы понимаете, где находитесь?

Пожалуй, стоило ответить; этот голос, наверное, не собирался от меня отставать. Я сосредоточил взгляд и представил, что где-то далеко впереди передо мной стоит на одинокой скале приземистый красно-белый маяк. И он все светит своим фонарем, он все светит, а волны вокруг скалистого острова все кипят, и вздымают острия белоснежной пены, и бородатый смотритель, попыхивая трубкой, качает головой, и закрывает накрепко все двери, но маяк все светит, указывая мне путь…

Эврика!

Острый, отточенный, словно грифель карандаша, луч сверкнул из мутной хмари и развеял мрак. Тьма рассеялась. Я сидел посреди белой комнаты, стены которой были выложены правильными шестиугольниками, тоже белыми. Слева было широкое окно с закругленными углами, справа — низенькая белая кровать. Прямо передо мной стоял приземистый столик на одной ножке, как в кафетерии, а с другой стороны за ним сидел человек в белом халате и очках на бритом лице. Высокий, тощий, как щепка, и лысый как картошка. В руках он держал секундомер.

Ну что ж, пора бы вспомнить правила вежливости.

— Здрасьте, — сказал я. Голос звучал хрипло. Может, я слишком долго до этого кричал. А может быть, он у меня всегда был таким.

На секунду меня охватила паника. Я не помнил, кем был раньше.

— Мистер Ленарт, — человек передо мной бросил взгляд на окно справа. — Вы понимаете, кто вы, и где находитесь?

— Само собой, — сказал я. — Можно мне воды?

— Разумеется, — человек снял очки, отложил секундомер, наклонился и достал из-под стула пластиковый кувшин с водой, налил немого в тонкий пластиковый же стаканчик, подошел и влил воду мне в рот.

Какая все же гадость эта ваша вода. Мокрая, безвкусная, без всякого стержня внутри. Гадость. Никогда ее не пью.

Человек вернулся на свое место, поставил кувшин на столик и уселся, закинув ногу на ногу. Секундомера я больше не видел — тревожный признак, но зато из нагрудного кармана у него торчал тоненький карандаш. Отличная новость! Каран д'Аш — звучит почти как французская аристократическая фамилия.

— В таком случае, не сочтите за труд — назовите свое имя, должность и звание, — сказал он. Я буквально слышал шорох шестеренок за этим чертовым окном слева. Кого они там держат? Разумеется, монстров. Чудовищ, которые несомненно должны испугать меня, заставить сотрудничать. Склизкие, холодные рыбины, вот что там находится — мерзкие на ощупь, будто шелк перед тем, как он начинает гнить. И еще сухие, дымящиеся сухим песком насекомые, возможно, бурого цвета. Но ничего. Без моей оплошности они оттуда не выберутся. А если я сыграю умно, не видать им этого как своих ушей.

— С удовольствием, мистер… о, а кто вы такой? — очень натурально удивился я. — Довольно невежливо допрашивать связанного человека, не представившись самому. Кто вы? Что это за место? Я требую ответов по всей форме.

Последнее вырвалось у меня довольно случайно, но человек кивнул и снова нацепил на нос очки.

— Это вполне естественно, мистер Ленарт, — донеслось до меня. — Меня зовут доктор Химмель, я ваш лечащий врач здесь, в больнице Сан-Квентин.

Слова звучали путано и глухо сливаясь в неразличимый гул. Бу-бу-бу… Но я был сильнее этих пошлых букашек, я открыл глаза пошире и уставился на доктора Химмеля напротив.

— Почему… Сан-Квентин?

— Что же, я вижу, у нас начинает налаживаться полноценный разговор, — доктор сделал карандашом пометку в блокноте, который держал на коленях. — Это хорошо. Я вижу в этом положительный знак. Видите ли, мистер Ленарт, так уж принято, что сотрудников Корпуса, которые… хм… стали профнепригодны в ходе выполнения своих обязанностей, обычно отправляют сюда. Мы их лечим, пытаемся реабилитировать, если это удается — редко, должен признать — и возвращаем на службу. Если имеется такая возможность, конечно. Относительно вас я пока достаточно оптимистично настроен.

Профнепригодны — слово застряло у меня в голове, как заноза. Непригодны к выполнению своих профессиональных обязанностей, вот что это значит. А были ли они у меня? Конечно, были. Я — профессионал, я зарабатываю себе на жизнь тем, что умею лучше всего. А я умею… многое.

Выстрел. Крик.

Удар. Звук падения.

Взрыв.

Темнота.

— Вы помните что-то, предшествующее вашему… пребыванию здесь, мистер Ленарт? — Доктор Химмель устремил на меня сверкающий взгляд, будто хотел продырявить. Но глаза то и дело стреляли в сторону непрозрачного стекла. Он тоже боялся монстров за ним, это было ясно. — Что-нибудь конкретное?

Воспоминания у меня имелись, разумеется. Корпус и какие-то сотрудники, конечно, были полнейшей — дождь, впереди только дождь, ничего кроме дождя, водяные столбы, сквозь которые бесцельно шарят прожектора вертолетов, и темная громада станции впереди, и только бег, быстрый, невесомый, и тяжелое дыхание, вырывающееся облачками пара, и промокшие пряди рыжих волос, и злые золотистые глаза — чушью, но что-то в них было. Да, словно отблеск от далеких фар приближающегося по затянутой туманом трассе автомобиля.