— Что-то я не видел на улицах умирающих от жажды людей. Да и шериф ни о чем таком не упоминал.

— Разумеется, для него и его людей вода из оставшихся колодцев хранится в водонапорной башне, а излишки он продает среди жителей чуть ли не по цене золота.

— Ты…

— Послушай, — он наклоняется над столом, и в глазах его видна мольба. — Ты можешь это сделать. Ты должен это сделать. Ты обязан это сделать, черт возьми!..

Он спохватывается и зажимает рот рукой, но уже слишком поздно. Я слышу звук, он доносится отовсюду, словно хлопают и бьют воздух чьи-то сильные невидимые крылья. Тьма сгущается, жалкие черные фитили больше не тянут достаточно керосина, чтобы разогнать ее. Часовщик тоже это видит и съеживается на стуле от ужаса. Он и не вспоминает о своей двустволке даже когда я встаю и наклоняюсь над ним.

— Спасибо, что поделились своим видением со мной, мастер Часовщик, — говорит кто-то. К шее коротышки медленно приближается нож — он забыл его вынуть из моего сапога, и потерял меня из виду, наклонившись за лупой, непростительная оплошность. — Это было весьма, весьма познавательно.

— Борись с этим, — шепчет он, вращая глазами, — пожалуйста, борись…

— Спокойной вечности здесь, парень.

И красное видение его мира бьется и тихо трепещет под моим лезвием.

— Зачем нужно было вселяться в меня и водить чужими руками? — я сижу за столом покойного Часовщика, а мои ноги практически упираются в его лежащее на полу бренное тело. — У меня, если хочешь знать, не было ни малейшего намерения перерезать ему горло.

Мой собеседник чуть шевелится, крылья у него за спиной издают странный короткий шелест. В комнате совсем темно, фонари частью потухли, частью горят тусклым чадящим светом. Но ни мне, ни ему не нужен свет. Свет больше не нужен вообще.

— Это неправда, — говорит он звучным сильным голосом. — Если бы ты хотя бы подумал о сопротивлении, я не смог бы управлять тобой. Но ты не думал ни о чем. Зря ты так, парень. Впрочем, неважно. Задавай вопросы, ковбой. В отличие от Дамаскинца, я могу ответить на твои вопросы. Более того, я намереваюсь это сделать. Если таковые последуют, разумеется.

— Ты и есть Милостивец?

— Местные зовут меня так, не вижу причины их переубеждать… Не скажу, что это настоящее имя, но оно определенно не хуже любого другого.

— Что это за место? Я так часто задавал себе и другим этот вопрос, что, боюсь, уже не знаю, кому верить.

Милостивец издает смешок. Тьма смыкается плотнее.

— А ты думаешь, почему я позволил Часовщику жить так долго? Он сэкономил мне время, рассказав абсолютную правду. Это Отстойник — место вне обычного времени и пространства, место сбора бракованных, непригодных душ, или же душ тех, чья судьба пока непонятна и не определена.

— Это Ад или Чистилище?

— Глупости. Чистилище — воображаемый идиотами край, где души почти праведников очищаются до состояния, достаточного для пропуска в Рай. Как будто кто-то согласился бы финансировать такой неэффективный бизнес-план. Ад же… Ад — это и вовсе не место.

— Непонятно.

— Представь, что тебе плохо. Ты ощущаешь боль, отчаяние, злобу, муку, депрессию, безнадегу — все одновременно и все в превосходной степени. Представил? А теперь скажи, так ли важно в этот момент, где ты находишься? Ты ведь уже в Аду — своем личном, но от этого не менее реальном.

— Хочешь сказать, его вообще не существует?

— Отчего же? Юридический адрес никто не отменял. Я просто пытаюсь сказать, что Преисподняя — это скорее не точка на карте или в календаре, а сумма твоих самых тяжелых переживаний и навязчивых мыслей.

— Тогда выходит, что самое интересное всегда происходит внутри меня. Или точнее говоря — происходило.

— Именно! Видишь, ты начинаешь понимать.

— Не вижу. И не понимаю. Получается, физически существует только Рай?

Он вздыхает долгим присвистывающим звуком, от которого у меня шевелятся волосы.

— Ад — это когда таких, как ты, в одном месте становится слишком много. А Рай — это просто изнанка. Место для медитации. Тебе туда не захочется. И не волнуйся насчет этого, тебе досталась судьба поинтереснее.

Объяснил так объяснил.

— Что значит «досталась»? Звучит так, будто у меня нет даже иллюзии выбора.

— А ее и правда нет, парень. Ни иллюзии, ни, тем более, выбора. Утешайся тем, что подавляющее большинство людей несравнимо богаче тебя — они с этой иллюзией пока не расстались.

— Чертова ложь, и ты это знаешь.

— Ничуть. Мы проводили исследования с помощью МРТ, они говорят, что любое решение любого человека можно предсказать в среднем за восемь секунд до его осознания. Это очень много. За восемь секунд до того, как ты захочешь двинуть левой пяткой, я об этом уже узнаю, если только захочу поглядеть на активность твоего мозга. А я захочу, можешь не сомневаться.

— Черта с два. Есть же случайные процессы. Спонтанные решения. Я сам их принимал и испытывал. Ты просто пытаешься меня запутать.

— Если в твоем мозге что-то и происходит случайно, то никакого отношения к свободе это не имеет. Скорее наоборот, это отрицает свободу. Если твое решение принимается в ходе случайных процессов на квантовом уровне на мембранах твоих вялых нейронов, где тут твой свободный выбор?

— Лжешь.

— Ты не знаешь этого наверняка. Вот и вся твоя свобода, ковбой. Свобода оставаться в неведении. Во тьме. Навсегда.

У меня-то на этот счет свои планы, но ему о них знать не следует.

— Как насчет новых вопросов? — Милостивец очевидно скучает, его дыхание вырывается из тьмы клубами черного пара и колышет увядшие керосиновые фитили. — Где находится выход, как избежать погони, к кому обратиться за помощью. Задавай, не стесняйся.

— У меня нет вопросов.

— В самом деле? — Он удивлен. Это дорогого стоит. — Хочешь поиграть по-своему? Учти, твой выбор — это никогда не твой выбор, попытки сойти с тропы редко заканчиваются как следует, а у нашего босса на тебя имеются определенные планы. Без правильных ответов тебе здесь придется несладко, будешь жевать дерьмо до самого Третьего пришествия.

— Второго.

— Нет, дружище. Второе уже давно состоялось, только из этого ничего не вышло. Я же говорил, Рай — довольно скучная штука, ваш род проявил свойственную ему игривость, предпочтя вечные страдания. И я не могу вас винить, я и сам люблю действие, кровь, погони, интригу! Ну, последнее предложение — отвечаю на любой вопрос.

Мне попался в собеседники довольно азартный демон.

— Благодарю, воздержусь. Кроме того, полагаю, мне пора идти, времени остается совсем мало. — Я делаю твердый шаг к дверям, он не препятствует мне. — И вот еще что, мистер Милостивец…

— Да?

— Проблема ведь не в том, кто жует дерьмо, а кто не жует дерьмо. Проблема в том, дерьмо это или шоколад. Если ты понимаешь, о чем я.

Он понимает. Я звеню колокольчиком на двери и покидаю часовую мастерскую.

Странное ощущение; я ловлю себя на мысли, что не чувствую ровным счетом ничего. А ведь казалось бы — чертов полуграмотный мексиканец только что узнал, что бродит по какому-то преддверию Ада, перерезая глотки давно мертвым ублюдкам. От такого у кого угодно между ушей мог бы образоваться мокрый липкий комок. Но не у меня: в мои жилы словно засыпали остывший пепел далеких звезд, по сравнению с которым жидкий азот казался слабой кофейной бурдой из автомата.

Полная отрешенность. Максимальное спокойствие.

Я помнил то, что сказал Часовщик.

«Этому городу отчаянно нужна вода».

И еще он сказал, что выполни я эту задачу — некие силы на самом верху могут помочь вытащить меня из Отстойника. Куда — это уже другой вопрос. Главное — прочь отсюда. А мне очень нужно выбраться из этой чертовой дыры. Сейчас даже больше, чем когда-либо еще. Иметь дело с кровожадными мертвецами с Дикого Запада — это одно, но соревноваться с ними в скорострельности, и тем более удирать от погони… Нет, это мне не подходит. Спасибо, но не в мою смену.