– Это целый заговор, – пролепетал мэр.

– Расскажешь это присяжным.

Вдруг раздался язвительный голос Мари-Шарлотт:

– Поднимайтесь, месье мэр, я должна переговорить с вами наедине.

– Ты-то уж заткнись! – вмешался Эдуар. Девчонка уперла руки в бока.

– Я не заткнусь и поговорю с ним. Я имею на это право, ты, мудак! В конце концов, кого изнасиловали? Тебя или меня?

Эдуар вытер лоб рукавом.

– Послушай-ка, Розина, – сказал он, – сделай так, чтобы я никогда в жизни не видел эту маленькую засранку, или я за себя не отвечаю!

Мари-Шарлотт пропустила его угрозы мимо ушей. Не обращая никакого внимания на своего кузена, она жестом подозвала к себе Ниволя. Тому удалось встать на колени, но голова его клонилась вниз, с мэра текла кровь и падали фасолины. Эта сцена напоминала какой-то американский фильм времен Стейнбека или Колдуэлла: вагончик без колес, ржавый бульдозер, старая калека в вольтеровском кресле и здоровый окровавленный мужик, стоящий на коленях перед ямой, – все способствовало этому странному впечатлению.

– Ну же, скорее! – взорвалась девчонка. – В тот раз вы были проворнее, аж рожа фиолетовой стала, когда раздвигали мне задницу своими толстыми пальцами!

Мэр, окончательно смирившись, поплелся за Мари-Шарлотт. Они уселись у старого дерева спиной к семейству Бланвен.

– Эта девчонка – настоящее чудовище, – прошептала Рашель. – Дуду прав, доченька: ей здесь не место!

Мари-Шарлотт пыталась заснуть, несмотря на храп старухи, но это ей не удавалось. А в довершение ко всему Розине снилось нечто, должно быть, сладострастное, потому что она стонала, точно героиня порнофильма. Приподнявшись на локтях, девочка смотрела на дверь, сквозь рейки которой в вагончик пробивался свет: занимался новый день.

Мари-Шарлотт послышались снаружи чьи-то шаги. Осторожные мужские шаги. Ей бы испугаться, а ее охватило любопытство. Что делать? Разбудить Розину или пойти самой на разведку? «Но ведь не горит», – подумала девчонка. Странное дело, собачонка Рашели ничего не почуяла – болонка спала так же крепко, как и хозяйка, прижавшись к ее здоровой руке. Может, от того, что в кровати слишком душно?

Несколько раз девчонку охватывало искушение бросить собачку под гусеницы бульдозера. Не то чтобы она испытывала антипатию к животному, просто ей хотелось заставить заплакать Рашель. Бабка и внук объединились против Розины, поэтому Мари-Шарлотт понимала, что ее пребыванию на стройке скоро придет конец, стоит только закончиться делу об изнасиловании.

Маленькая негодяйка гордилась тем, как провела разговор с мэром. Тот был вынужден дышать ртом, потому что его нос был разбит, в ноздрях засыхала кровь, а на глазах выступили слезы. В одно мгновение Ниволя превратился в толстого несчастного мальчишку. Мари-Шарлотт не было его жалко, она вообще ни к кому не испытывала жалости, кроме себя самой, да и то лишь иногда; но жалкий вид мэра наполнил девчонку чувством превосходства. В глубине души все они были дети: Рашель, Розина и даже этот хвастун Эдуар. Все они – недоделанные: смиряются с жизнью, вместо того чтобы оседлать ее.

При разговоре с торговцем зерном Мари-Шарлотт положила свою хрупкую ручонку с грязными ногтями на его огромное колено.

– Все это ваша вина, месье мэр. Надо всегда вести честную игру. Моя тетка предложила вам сделку, вы согласились, а на самом деле подставили ее. Отвратительно. Но уж теперь, старина, со сломанным носом или нет, вы предстанете перед судом присяжных! За ними дело не станет. Десять лет тюремного заключения, вся карьера – псу под хвост, разорение, окружающие, и прежде всего ваша семья, будут шарахаться от вас, как от зачумленного. Вы ведь понимаете: все доказательства налицо – платочек с моими инициалами, пропитанный насквозь вашей спермой! И не забудьте о бистро. Помните? Я во что бы то ни стало хотела остановиться там. Мне вроде бы понадобилось в сортир, но на самом-то деле я должна была поговорить с хозяйкой. И я сказала ей, что вы пристаете ко мне. Она уже подтвердила это жандармам.

– Законченная мерзавка! – пробормотал Ниволя.

Мари-Шарлотт хихикнула:

– Вовсе нет: я только учусь! Вот позже я примусь за такое, что еще никому не приходило в голову! Я вундеркинд! Но знали бы вы, какой старой я себя чувствую, и это уже сейчас! У меня впечатление, будто я живу целую вечность и знаю все обо всем и обо всех.

Собеседник не отвечал. Слушал ли он ее? Ниволя гладил свой распухший нос, сопя, словно тюлень под водой.

– В общем, нужно восстановить первоначальное положение, – продолжала Мари-Шарлотт. – Что это означает «восстановить первоначальное положение»? Вы беретесь выполнить свои обязательства, а я и моя тетка улаживаем дело с полицией, чтобы вам не предъявляли обвинений. Так?

Поскольку Ниволя молчал, девчонка повысила голос:

– Да слышите ли вы меня, старый козел?

– Да, да, – заторопился мэр.

– Так отвечайте, вашу мать! Остановить дело будет нелегко: мне надо кое в чем изменить показания, с этим я разберусь. А вы уж уладьте дело с источником. – Мари-Шарлотт прыснула, вспомнив о доверчивости Розины. – …и дайте мне сто тысяч франков наличными в качестве возмещения ущерба.

– Как это? – подскочил Ниволя. – Да что это такое? Сто тысяч франков!

– Если вспомните о том, что я могу сломать вам жизнь, вы отдадите деньги. Это налог на плохое поведение, толстячок. Вы не только изнасиловали меня, но и надули мою тетку.

– «Изнасиловал» – слишком сильно сказано: ты ведь была согласна!

– Ну и что из того? Ведь хозяйке бистро я сказала, что мне страшно!

Вспомнив на заре эту сцену, девчонка рассмеялась. Дело в шляпе. На следующий день, тайком от Розины, мэр передал ей толстый конверт и поклялся, что Компания по водоснабжению не будет влезать в это дело, а община возьмет на себя расходы по ремонту и заплатит за воду. Сама же Мари-Шарлотт заявила бригадиру, что, на самом деле, мэр вовсе не трахнул ее, а всего лишь «облегчился» в ее присутствии. Маленькая негодяйка вновь умело напустила на себя развратный вид, и жандарм, пораженный этой переменой, происшедшей с невинным дитя, не решился пуститься в крестовый поход против известного человека, суливший одни неприятности. Лучше уж прекратить это дело. Тем более внимание, оказанное ему Розиной, свидетельствовало о том, что и она не возражает против такого исхода дела.

Шаги удалились, стали неслышны. Мари-Шарлотт бесшумно встала, взяла сандалии и вышла из вагончика, едва отворив раздвижную дверь.

Утро было сереньким, ночь все никак не уходила. На небе солнце не вставало; вдоль дороги еще горели фонари.

Девчонка сразу увидела стоявший чуть поодаль автомобиль, над лобовым стеклом которого горела табличка с надписью «такси». С противоположной стороны до Мари-Шарлотт донесся шум осыпающейся земли. Она надела кожаные сандалии и двинулась в сторону ямы.

Там стоял толстый хмурый таксист, тот самый, что привез тетку и племянницу из Парижа сюда, на стройку. В своей потертой кожаной куртке он казался еще более коренастым, чем в первый раз. Откинутая на затылок старомодная кепка не мешала ему беспрерывно фотографировать. В утренней тишине щелчки взводимого затвора фотоаппарата следовали один за другим.

Девчонкой овладела ярость, и она, насколько возможно тихо, подошла к мужчине. Мари-Шарлотт так со сна и не переоделась, на ней были только трусики и майка, болтавшаяся вокруг ее тощих бедер.

Подойдя к фотографу поближе, она спросила:

– Что это вы тут делаете?

Тот обернулся, увидел, что перед ним стоит девчонка, и, не сочтя ее достойной внимания, продолжал щелкать.

– Я вас спрашиваю, что вы тут делаете! – закричала Мари-Шарлотт.

– Собираю материалы для досье! – ответил таксист.

– Для чего?

– Для моих коллег по муниципалитету. Мэр навешал нам лапшу на уши по поводу аварии водопровода. Он хочет, чтобы за ремонт заплатила община. К тому же, никакого разрешения на эти работы не было выдано.