А кувшин такой маленький и легкий. Даже и не верится... А может, выдумал я все сдуру? Может, нету в этом кувшине никого? Может, был, да весь вышел? Нет, вышел не весь, только кусочек бороды вышел, это я сам видел. А вдруг он там давно умер? Хоть и джинн, но ведь и ему не высидеть в тесном горшке больше определенного срока. Вдруг умер или даже наложил на себя руки от тоски. А что, очень даже запросто. Любой бы на его месте не выдержал. А к примеру, и я..."

И тут Лева ни с того, ни с сего начал думать, какой бы он выбрал способ, если бы вдруг припекло.

"Та-ак, - перебирал он в уме. - Вешаться - пошло. Стреляться - не из чего. Вены вскрывать - как-то нехорошо... Может, нож в сердце? Нож - это красиво. Но как представишь, что своей рукой поднес к груди сверкающий замогильным холодом тесак и надавил и нож стал постепенно скрываться в твоей беззащитной груди..."

Лева аж поежился в постели, так ясно он представил все это, и в тот же миг понял, что ничего такого проделать с собой никогда не сможет.

Мысли его вернулись к старинному кувшину:

"А если он все-таки там сидит спокойненько и ждет своего часа? А я как открою, да выпущу его на волю! А он как закричит с высоты своего невиданного роста:

"Ты выпустил меня, о, повелитель! Осеребрю, озолочу, приказывай, чего хочешь, о, господин мой, да продлит аллах дни твои, о, светоч моих очей!" И упадет передо мной ниц, аж земля содрогнется, как бы мой домишко не рассыпался. А я как прикажу ему, мол, построй-ка мне такие хоромы, как у нашего начальника АХО и даже еще роскошней!..

Впрочем, нет. Он-то, возможно, и построит любой терем, да ведь теперь не старое время, теперь придется декларацию о доходах представлять. А где я се возьму? Джинн, конечно, хоть какую декларацию мне нарисует, ему это, конечно, раз плюнуть. Но ведь проверять станут, и тогда уж никакой дух не спасет..."

Лева встал напиться. Видать, смородиновая настойка уже слегка перебродила.

"...А я как открою, выпущу его на волю - а он как выскочит, как закричит: "Ах ты такой-сякой, неверный, что же ты, скотина, так долго не выпускал меня отсюда и куда ты подевал мою распрекрасную бороду?! А вот я тебя за это сейчас поджарю на костре из твоей хибарки, хороший костерок получится, дровишки сухие, да как съем я тебя, упитанного и некурящего, да как запью твоей настоечкой вопреки указу изготовленной! Да как с новыми силами начну крушить всю эту вашу частную собственность!"

И снова Лева поежился в постели от грозной реальности возникших в сознании картин. "Нет, настойку надо, пожалуй, вылить от греха!" - подумал он и провалился в глубокий беспокойный сон.

Лева встал разбитым и совсем неотдохнувшим. Кое-как умылся, но теплая вода почти не освежила. Не вытираясь, он прошлепал босыми ногами к сарайчику и скоро показался оттуда с кувшином на плече.

Никем не замеченный в этот ранний час, Лева спустился через кусты к речке, делившей коллективный сад надвое, немного повозившись, привязал к кувшину какую-то ржавую железяку и, пристроив свой груз на спину, тихонько поплыл. Достигнув середины, он свалил древнюю емкость в воду, и она сразу скрылась в глубине, даже не булькнув.

К берегу он возвращался раскрепощенно и резво, разрезая неподвижную утреннюю воду торопливыми саженками.

Потом Лева сделал небольшую пробежку по саду, тщательно обтерся жестким массажным полотенцем, похлопал себя по впалому животу и скрылся в домике. Но сразу снова появился, таща огромную стеклянную бутыль с чем-то аппетитно розовым внутри. Он вылил настойку в ту же речку, и на пару минут медленно бегущая вода окрасилась в приятный красный цвет. Но только на пару минут.

Теперь Лева чувствовал себя наконец-то совершенно свободным. Неделя, полная страхов, самый малый из которых он пережил накануне в электричке, благополучно закончилась. И он целый день увлеченно работал в саду за троих - и за себя, и за жену с тещей, гостивших в деревне, - полол, окучивал, прореживал, подрезал, подвязывал, и не знаю, что они там еще делают целыми днями, эти сегодняшние мичуринцы.

Лева лег спать, ощущая в членах приятную усталость и тихую радость в сердце от хорошо начавшегося и так же хорошо окончившегося дня. Он сладко потянулся в постели, зажмурился, надеясь мгновенно заснуть...

"Дурак я, дурак! - эта метнувшаяся в голове мысль разом сбила Леву с дороги, ведущей в страну сладкого забытья и радужных грез. - Кретин последний, и больше никто! Иметь то, чего не имеет ни одна душа в мире, ни один воротила из военно-промышленного комплекса, ни один начальник АХО, и так, за здорово живешь, потерять! Утопить добровольно да еще потом весь день радоваться, что легко отделался. Ну, где еще в природе встречаются на свободе такие дураки!"

Напрасно кто-то, сидящий внутри Левы, пытался вразумить своего хозяина, пытался выяснить хотя бы, зачем Леве вдруг сдался этот горшок с неизвестным, а может, и очень опасным содержимым, если уже все было решено и обдумано. Все напрасно.

В общем, посреди ночи наш Лева встал и отправился к речке. И речка, такая домашняя и ласковая днем, показалась ему в темноте загадочной и страшной. К тому же от одного вида черной воды его начал бить озноб. Но о возвращении назад, в теплую постель, не могло быть и речи. Словно сам заточенный в горшке, джинн звал его с речного дна, молил об освобождении. Впрочем, если бы кто-то действительно звал Леву на помощь, он бы, может, и не отозвался, поскольку был от природы робким и не очень уверенным в своих физических возможностях. Значит, тут имело место что-то другое. Да ладно, не важно. А важно то, что, пересилив страх, Лева вошел в воду и поплыл, а достигнув середины, нырнул, набрав в легкие побольше воздуху.

Это малоприятное купание продолжалось часа три. Уже у Левы зуб на зуб не попадал, уже судорога начинала сводить ноги, уже маячила реальная перспектива подхватить пневмонию или что похуже. А бедный Лева, которому, как мы знаем, ничего особенного не требовалось от жизни, все нырял и нырял в эту враждебную пучину. Видимо, кувшин маленько отнесло вниз по течению, что и осложнило поиски. К тому же приходилось искать только на ощупь, и любой здравомыслящий человек отложил бы это купание до утра. Но Лева в этот момент к числу здравомыслящих, конечно же, не относился. Да и нырять вот так, на глазах соседей, означало бы давать потом неизбежные объяснения. А где их возьмешь?