Палку нашел сразу: она была на виду. А штуку, которой ему хотели проломить башку, обнаружил после долгого ползания на четвереньках под телевизионным столиком.

Нет, не проламывать башку должна была эта штука. Отключать без следов. Добротно и изящно исполненная резиновая короткая дубинка со свинцовым стержнем внутри.

Смирнов сел в кресло, положил дубинку на журнальный столик, придвинул к себе телефон, но звонить медлил, ожидая водочного удара. Снизошло-таки: обнаружился добрый костерок в желудке, отпустило напряженные мышцы живота, сладостно загудели суставчики.

Он набрал номер, долго слушал длинные звонки и сказал в ответ на хриплое – со сна – казаряновское "да":

– Ты мне нужен, Рома.

– Ты знаешь, который сейчас час?! – закричал возмущенный Казарян.

Смирнов глянул на часы. Было без двадцати минут час. Ответил:

– Знаю.

– Пьяный, что ли? – уже миролюбиво поинтересовался Казарян.

– Рома, моя машинка у тебя далеко запрятана?

– Так серьезно, Саня?

– Да.

– Буду через полчаса. Жди.

– И с машинкой, – распорядился Смирнов.

Через полчаса он спросил у закрытой двери:

– Кто?

– Открывай, Саня, – ответил неподражаемый казаряновский голос. Смирнов открыл, и в прихожую ввалился оживленный, энергичный, успокаивающий Роман:

– Ну, что тут у тебя?

…После того, как он в подробностях узнал, что у Смирнова, они сидели в креслах, и Казарян небрежно вертел в руках резиновую дубинку. Повертел, повертел, положил на журнальный столик, заломил за спину правую свою руку, и, задрав куртку, вытащил из-под ремня хорошо упакованный сверток:

– Держи.

Смирнов, щелкнув резинкой, размотал пластиковый пакет, гремя вощеной бумагой, раскрыл непонятное, в промасленной тряпке, раскинул на столе тряпицу и обнаружил пистолет с пятью снаряженными обоймами. Родной свой парабеллум, принесенный им в сегодняшний мир с той войны.

– С ним спокойнее, – признался Смирнов и, виновато улыбнувшись, стал тщательно обтирать тряпкой свою машинку. Ствол, рукоять, обоймы.

– Уж куда как спокойнее! – проворчал Казарян. – Теперь нам бы догадаться, зачем тебя убивают.

– Яснее ясного. "Привал странников".

– Это – повод, Саня, а причина? Ну, что тут особенного? Посуществовало недельку кооперативное кафе, оказалось нерентабельным и закрылось.

– Рентабельность не неделькой определяется. Но для чего-то оно существовало – вот это я и хочу знать.

– Знание – сила, – согласился Казарян. – Страшная сила. Выходит, ты хочешь знать такое, что лучше этого и не знать.

– И, значит, такое скверное, что для сокрытия этой скверноты без колебаний идут на убийство.

– Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Не нравится мне эта детская игра, Саня. Ох, не нравится!

– Я тебе не успел сказать кое-что, Рома. Я узнал гражданина Советского Союза, которого запустил в космос. Это Андрей Глотов, известный на Москве бомбардир.

– И что, от этого тебе легче или тяжелее?

– От этого мне все еще непонятней. Глотов, как раз перед моим отъездом в Среднюю Азию, был осужден за избиение, приведшее к смерти, на двенадцать лет. В конце, следовательно, восемьдесят второго года. Как тебе известно, за такие дела срок не косят. Ему бы в лагере строгого режима чалиться, а он с балконов прыгает.

– Шуточки у вас, боцман…

– Я себя бодрю, Рома. – Смирнов смотрел на Казаряна. – Тот автомобиль, который должен был увезти мой труп, увез труп Глотова. Ни шума, ни криков, ни следов – ничего не было. Сон, бред, галлюцинация. Только вот дубинка здесь. Почему увезли? Боялись? Чего? Труп ничего не скажет.

– Может, живой еще был? – перебил Казарян.

– Если и живой, то ненадолго. Оставить его – хороший шанс связать мне руки. Примитивного грабителя я выбрасываю с балкона. Длинное дело о превышении мер необходимой самообороны, гражданин под следствием, оправдывается, некогда ему "Привал" копать, да и веры ему маловато… Почему увезли труп Глотова, увезли быстро и без колебаний? Скорее всего боялись, что его опознают.

– Он же в бегах, Саня.

– Ну и что ж? В данном случае он не беглый, он – мертвый. Зачем его прятать? Я буду копать "Привал" дальше, – сказал Смирнов и тоже выпил.

– Чем я могу тебе помочь? – повторил Казарян.

– Это опасно, Рома.

– Я испугался, – зло сказал Казарян. – Но все-таки?

– Я пытался расколоть Дениса, бармена из "Космоса", твоего знакомого. И мимо…

– Ну конечно. Куда тебе, с твоими старомодными представлениями о добре и зле, на такую межконтинентальную штучку. Что тебе от него надо?

– Какие-нибудь концы. Кто его в "Причал" нанимал, через кого, был ли кто-нибудь из известных ему клиентом этого кафе? В общем, на кого можно выйти?

– Он мой, Саня. Еще что?

Смирнов встал с кресла, взял самшитовую свою палку, подкинул, поймал.

– До чего же я умный, Рома! Помогла мне эта палочка! Ой, как помогла! – Пошел к двери выключить верхний свет. Выключил. Уютнее стало, интимнее. Добавил: – А ничего они с электричеством придумали!

– Они и с тобой неплохо придумали. Только не предполагали, что старичок еще в такой приличной форме.

– Надо завтра узнать, что там с электричеством было. – Смирнов вернулся в кресло.

– А что это тебе даст?

– Ничего. Просто хочется знать, как они работают.

– Судя по всему, чисто. Серьезная шайка…

– Это не шайка, Рома. И даже не банда. Это команда. Спецотряд особого назначения.

– Чей?

– На этот вопрос я и ищу ответ.

Казарян придвинул телефон. Набрал номер и ждал, ждал, ждал.

– На кой черт ты ее будишь?! – возмутился Смирнов.

– Ничего, пусть жирок растрясет. – И в трубку: – Я здесь у Сани заночую.

И все. И бросил трубку.

– Зачем ты так с Зоей-то?

– А жена! Хочу – казню, хочу – милую.

– Я до сих пор не пойму, почему ты на ней женился.

– Она мне сына родила.

Светлело небо за окном. Не сговариваясь, они вышли на балкон. Долго вглядывались в темно-серую муть асфальта внизу. Ничего, естественно, не увидели.

– Спать, – сказал Смирнов. – Завтра как следует посмотрим.

– Сегодня, – поправил его Казарян. – И ни хрена не найдем.

– Скорее всего, – согласился с ним Смирнов. – Но все-таки посмотрим с утра.

Какое там утро! Глаза еле продрали к десяти, кое-как позавтракали и спустились вниз. На асфальте, как раз под Алькиными окнами, дети нарисовали классы (или ранее были нарисованы?) и, расставляя-соединяя ноги, прыгали увлеченно. Два мальчика и девочка. Казарян попрыгал тоже. Дети на это время прервались и снисходительно наблюдали за причудами пожилого дяди.

Другой пожилой дядя оглядывал окрестности. Пожалуй, только здесь, в старых переулках, сохранилась истинная Москва. Малолюдство, отлаженный покой, привычное течение жизни. Бабка вешала белье. Суровый пролетарий ковырялся во внутренностях древнего "Москвича". Представители самых разных сословных слоев, знающих друг друга с пеленок, обсуждали, стоя вольным кругом, нечто важное. Скорее всего игру "Спартака". Жены представителей с детскими колясками сидели в тени. А на солнцепеке в скверике тяжело дремал похмельный. Порядок. Картиночка понятная, приятная на вид.

– Пошли, – подойдя, сказал Казарян.

– Коли так, то пошли, – откликнулся Смирнов, и они отправились к казаряновскому автомобилю.

Автомобиль уехал, и тогда похмельный и ничем не приметный мужичок лет тридцати перестал дремать, поднялся со скамейки и пошел по своим делам.

В машине Смирнов спросил:

– Ты пьяного в скверике видел?

– Видел. Вполне убедителен.

– Вполне, вполне, – подтвердил Смирнов. – Только одно смущает: если бы свой, местный, не дремал бы, а трепался со своими, если приблудный, с ночи потерянный, то какого черта на солнцепеке, а не в тени, свободные скамейки и в тени имеются.

– Теневые скамейки спинками к подъезду, с них выходящих из дома не понаблюдаешь, – догадался Казарян и огорчился. – Ты начал психовать, Саня, ты ищешь логики в поступках пьяного.

– Может быть. Все может быть. Но почему ты думаешь, что после того, что произошло, они меня с поводка спустят?

– Короткий поводок – заметен. Если тебя и ведут, то на длинном. Мы куда, Саня?

Они катили по бульварам. А сейчас остановились на светофоре у площади Пушкина.

– Сначала к тебе, а потом к Альке на дачу.

– Дела! Туда же сто верст! – горестно вспомнил Казарян. Спохватился: – А ко мне зачем?

– Ты мне не все отдал, Рома.

– Глушитель тебе на кой черт?! Ты же защищаешься!

– В данном случае защищаться надо, не привлекая ничьего внимания.

– Господи, втянешь ты меня в историю! Да и тебя, Саня, вполне могут прикончить. Я к Альке на дачу Галочку приглашу? – предложил Казарян и остановил машину у телефона-автомата.

– Валяй, – разрешил Смирнов.

– Порядок, – констатировал быстро вернувшийся Казарян, включил мотор.

– Она что – не замужем? – поинтересовался Смирнов.

– Почему? Замужем. Муж – гениальный физик. А постоянно с гением скучно.

– С тобой – интересней, – пробурчал Смирнов.

– Скорее всего. Но, главное, мне с ней интересно. Такая разница в годах сильно меня бодрит.

Роман привычно поцеловал жену в щеку и проследовал вглубь обширной, полученной в наследство от отца-профессора квартиры. Смирнов и Зоя остались в передней целоваться всерьез. Раздобрела, раздобрела тоненькая машинистка из муровского машбюро. Смирнов отпустил Зойкины бока:

– А крестник где мой?

– Смылся, чтобы с тираном-папашей сегодня не встречаться.

– Завтра-то все равно встретится.

– Ну, к завтраму наш армянин остынет.

Неостывший армянин издали, от двери кабинета крикнул:

– Слава богу, нашел – в столе валялся! – и направился на кухню. Оттуда явился с набитой матерчатой сумкой.

– Ну, мы поехали, – сказал жене Казарян и погладил ее по щеке.

– Куда? – робко поинтересовалась Зоя.

– К Альке на дачу. Армену скажи, что я ничего не забыл.

– Когда будешь?

– Когда буду, тогда и буду.

– Вот так и живу, Александр Иванович, – пожаловалась Зоя.

– Хорошо живешь, – осадил ее Казарян и Смирнову: – Поехали.