– Приедем к тебе – объясним, – пообещал Казарян.

Приехали и объяснили. Алик взялся за телефон. Помощник Грекова сказал ему, что Владлен Андреевич проводит ответственное совещание, и, как только он хоть ненамного освободится, то он – помощник – доложит ему.

– А как скоро это может произойти?

– Не ранее чем через час, – не порадовал Алика помощник. – Как только это произойдет, я немедленно вам позвоню. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон. – Алик продиктовал и повесил трубку.

– Он кто теперь? – спросил Смирнов.

– Большой бугор. Куратор нашей бывшей конторы, – ответил за Алика Казарян.

– Начальники растут, как грибы, – непонятно, радуясь или огорчаясь, отметил Смирнов.

– Ни дня оперативной работы, и гляди-ка ты – знаток сыскного дела номер один! – прямо-таки задыхаясь от восторга, воскликнул Казарян.

– Да ладно, ребята, – попытался утихомирить их Алик. – Сами же на прием к нему напрашиваемся и сами загодя обсираем.

– А мы что? А мы ничего, – ернически обнародовал их общую со Смирновым лояльность Казарян.

– Хуже нет – ждать да догонять, – зевнув, заметил Алик. – И не выспался.

– Хуже – убегать, когда догоняют, – поправил его Смирнов и решил за всех: – Будем ждать.

– Вот так сидеть и ждать? – Алик вопросом хотел уточнить их будущее времяпрепровождение.

– Вот так и сидеть и ждать, – отрезал Смирнов.

– Алик, а почему мы беспрекословно подчиняемся ему? – вдруг прозрев, изумился Казарян. – Кто он такой, по сути? Отставной старый хрен с весьма сомнительным высшим образованием! А мы, интеллигенты, интеллектуальная элита, к мнению которой с почтением прислушивается всесоюзная общественность, покорно, не рассуждая, исполняем его капризы.

– Комплекс поколения, – четко ответил Алик. – Мы исторически обречены смотреть на них снизу вверх.

– Это почему же? – всерьез заинтересовался Смирнов. – И кто это – вы?

– Мы – поколение с четко определенными границами, – Алик основательно усаживался на своего любимого конька. – Границы эти определила война. Мы это те, кто не воевал, но хорошо помнит войну. Мы – люди рождения с двадцать восьмого года по тридцать седьмой. Мы твердо знаем, что воевавшие, такие, как ты, Санька, спасли нас. И сознаем это не разумом, не логическими построениями, а звериным ощущением тех лет. Эмоциональной памятью о пустом желудке, привычке опасности бомбардировок, о желтом язычке коптилки, о сыпном тифе на вокзалах, о вокзалах, набитых бабами с детьми, неизвестно куда едущими и когда уезжающими. Я помню, Саня, время вашего возвращения. Именно тогда вошла в нас вина за то, что вернулись немногие из вас. Разница между нами и вами от двух до десяти лет, но эта граница решила все. Вы – мужчины, солдаты, мы – пацаны. На всю жизнь робость перед вами и вина. И это – беда наша. Мы навсегда остались мальчишками, боявшимися, не из-за трусости, нет, из-за беспредельного благоговения перед вами, сделать самостоятельный решающий шаг, определяющий историческую значимость того или иного поколения. И не сделавшие этого шага. Поэтому мы, по серьезному счету, взрослые, созревшие для реальных действий люди, никаких действий не совершили, проигрывая по очереди год пятьдесят третий, год пятьдесят шестой…

– Выходит, мы во всем виноваты, – иронизируя, пробубнил Смирнов.

– Не во всем, но виноваты. Скорее даже не вы, а война. Она приучила вас к мысли, что приказ командира – закон для подчиненного. И вы все эти годы ждали приказа. А мы глядели на вас и ждали, что сделаете вы.

– Ты знаешь, Алька, почему самая любимая моя картина – "Зеркало" Тарковского? – перебил его Казарян. – Вот из-за этого чувства неизбывной вины. Вины за все: за прошлое, за настоящее, за будущее всех людей. Вина и боль за то, что нам не дано ничего исправить в этой жизни. Ни ему, ни тебе, ни мне.

– Пытаемся, Рома, пытаемся. Вы заметили, как авангард, яростно бьющийся сегодня за перемены – люди нашего поколения. Мы еще пытаемся сделать тот не сделанный тридцать лет тому назад шаг.

– Что же ты на днях орал, что вы выдохлись, что на пенсию пора? торжествующе уличил Алика Смирнов. – Тогда врал или сейчас врешь?

– Не врал тогда, не вру и сейчас. Конечно, поздно начинать второй раз, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Но кому-то надо начинать! Вы одряхлели, как воспитано следующее поколение и кем, мы знаем.

– Вами, вами воспитанное! – уличил уязвленный замечанием о дряхлости Смирнов.

– И нами тоже, – согласился Алик. – Еще одна наша вина…

Зазвонил телефон. Алик снял трубку:

– Тебя, Саня. Махов.

Смирнов взял трубку, долго слушал. Потом сказал озабоченно:

– Да, хреновато у нас с вами получается. Опаздываем. Пусть дома спросит, по приятелям пройдется. – Опять стал слушать. – Ну, тогда пусть по официальным каналам.

Положил трубку, растер ладонями лицо.

– Что там, Саня? – спросил Казарян.

– Водила, который, вероятнее всего, залил из бетоновоза подвал в "Привале", пропал. В журнале диспетчера значится, что он из-за испорченного мотора в ночь с двадцать первого на двадцать второе вынужден был слить бетон на свалке. С ним бы задушевно про эту свалку поговорить, а он пропал.

– Думаешь, они? – осторожно поинтересовался Казарян.

– А кто же еще! – раздраженно ответил Смирнов.

– Тогда вряд ли найдут.

– Вот именно! – Смирнов встал и вышел на балкон. "Привалом" еще раз полюбовался. Опять зазвонил телефон.

– У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Откуда? От верблюда, обратился к Чуковскому Казарян. Алик снял трубку и скорчил лицо: заткнись, мол, Казарян.

– Да. Да. Да. Спасибо вам большое, – и положил трубку.

– Ну и что тебе сообщили от верблюда?

– Сообщили, что верблюд ждет нас в шесть часов. Санька, иди сюда! позвал Алик. Смирнов вернулся с балкона. – Греков приглашает нас к шести.

Смирнов глянул на часы и взвыл:

– Господи, еще три часа!

– Как раз неторопливо успеем пожрать.

– У меня жрать нечего, – предупредил Алик. – Вообще-то на рынок и в магазин надо смотаться.

– Рынок, магазин отменяется. Все, как один, в "Узбекистан", возгласил Алик и поднялся.

– Лагманчика бы неплохо, – помечтал Алик, – но там очередь всегда.

– Это смотря для кого, – срезал Казарян. – Вперед, бойцы! И бойцы двинулись вперед.

На обширной стоянке у тоскливого квадратного здания они выбрались из казаряновской "восьмерки". Было без десяти шесть.

– А ты что делать будешь? – спросил Алик у Казаряна.

– Я-то? Вас подожду.

В это важное здание Смирнов и Алик проникли без пропуска: от самых входных дверей их уважительно сопровождал молодой предупредительно вежливый помощник Грекова.

Поднялись каким-то особым лифтом и прошли в отдельную коридорную загогулину, в которой находился кабинет Грекова.

Все-таки жидковат современный интерьер: светлое дерево, долженствующее придавать помещению легкость и праздничность, выглядело как покрашенная картонка, которой поспешно и на короткий срок перегородили необъятный нежилой сарай.

Греков, ожидая их в приемной, вяло перебрехивался с хорошенькой секретаршей.

– Ну, здравствуйте, – сказал он, обнял Алика и Смирнова за плечи и повел их в кабинет.

Как был одет Владлен Греков! Светлый, почти белый костюм, ярко-голубая крахмальная рубашка без галстука, голубой замши легчайшие мокасины – все, как влитое, сидело на ладном, ловком теле. Греков за свой стол не сел. Все трое устроились в углу на креслах, у журнального столика.

– Так что же у вас там, братцы мои, произошло?

Братцы рассказали, что произошло. Точнее, один братец – Смирнов.

– Да… Как говорится, формально – прав, а по сути – издевательство. Особенно эти угрозы насчет двадцати четырех часов. – Греков встал с кресла, подошел к столу, сказал в селектор секретарше: – Светочка, с Ларионовым соедини… Если он, конечно, на работе.

Ларионов на работе был.

– Греков. Ты что ж, Сергей Валентинович, заслуженных людей обижаешь?.. Я Смирнова, Смирнова имею в виду… Так ведь боевой конь при звуке трубы… Понимаю тебя, понимаю… Но эти твои угрозы… Учти, мы в обиду наших ветеранов никому и никогда не дадим… Он не будет… – Греков ладонью прикрыл микрофон и спросил у Смирнова: – Саня, не будешь?

– Буду, – голосом из подземелья отозвался Смирнов. Греков захохотал. Отхохотался, снял ладошку с микрофона и сказал:

– Он больше не будет. У меня все.

Греков вернулся к журнальному столику, завалился в кресло:

– Я его не оправдываю, братцы, но его понять можно. Теперь страшнее зверя, чем прокурорский надзор, нет. – Греков был строг, но справедлив в оценках. Оценив все, решил покончить с делами: – В общем, Саня, живи спокойно и спокойно действуй, но действуй в рамках дозволенного. Договорились?

– Я всегда стараюсь действовать в дозволенных рамках, – противным голосом начал Смирнов, но Греков, прерывая, положил руку на его плечо:

– Ну, ну, не ершись, Саня. Я сказал, все будет в порядке, значит, все будет в порядке. По чашечке кофе? Света живо сварганит.

– Нас Роман в машине ждет, – подал голос Алик.

– То-то я смотрю: третьего мушкетера не хватает. Что ж с вами не зашел?

– Счел неудобным, Влад.

– Вот, вот, так и живем! – Греков возмущенно переменил позу: была правая нога перекинута на левую, теперь левую перекинул на правую. – Дела, спешка, суета и условности, условности табели о рангах. Поэтому теряем старые дружеские связи, видимся друг с другом только по необходимости. Когда мы с тобой, Алик, последний раз по-человечески поговорить смогли? У тебя на остоженском новоселье. Это ж года полтора тому назад. Я не ошибаюсь?

– В апреле прошлого года, – уточнил Алик.

– Ребятки, – осенило Грекова, – приезжайте ко мне на дачу в это воскресенье. Старое вспомним, посидим как следует. У меня дача на водохранилище. Да ты же, Алька, у меня там был! Я сейчас один, семья на Рижском взморье…

– Был. Три года тому назад. Спасибо за приглашение. Постараемся. Алик поднялся.