- И все? - недоверчиво уточнил Констант. - Даже крови пугаться не будете? Ее ведь из кого-то из хозяев выпустили!

Как раз об этом я старалась не думать.

- Могу побиться в истерике, если вам от этого станет легче, - щедро предложила я. - Потому как хозяевам это точно не поможет. Сенсоров у местных полицейских нет, и даже если связаться с лордом асессором и попросить зайти в участок, дело сразу же закроют ввиду участия Самаджа, и открыть его заново будет куда сложнее. Боюсь, в данном случае почта - самый надежный и быстрый вариант. Ближайшая почтовая станция во Флат-Плейсе, и нам нужно как можно скорее туда попасть. Но лошадь у нас одна, и она устала.

- Как вы только тут живете? - удрученно поинтересовался Констант. - Когда вы начинаете обрисовывать ситуацию на Тейнаре, мне хочется побиться в истерике самому. Трое человек пропали, а в участке об этом узнают в лучшем случае завтра к вечеру!

- Продолжите акцентировать на этом внимание - будем биться в истерике вдвоем, - посулила я и вышла вон. - Переночуем в кибитке. Лучше бы оставить дом нетронутым - тогда у полиции будет больше шансов найти хозяев.

- Кажется, начинаю понимать, почему вы собирались соврать в ответ на вопрос о возрасте, - задумчиво сообщил секретарь, покорно выметаясь следом. - Кажется, вы гораздо старше, чем выглядите даже с макияжем.

Я хмыкнула.

- Если вас так волнует этот момент, вы всегда можете спросить у лорда асессора. Полагаю, он кокетничать не станет, - предположила я и притормозила, свистом подзывая собаку.

- Напрасно вы так думаете, - мрачно заявил Констант. - Я уже спрашивал. Но он закокетничал и отправил меня непосредственно к вам, а вы грозитесь соврать.

- И совру, - благосклонно предупредила я и отвернулась - как раз вовремя, чтобы спасти верхнюю юбку от излишне деятельного приступа дружелюбия, приключившегося с Майло. - Сидеть! - рыкнула я.

Судя по тому, как подскочил от неожиданности Констант, вероятность, что команду выполнит секретарь, значительно превышала вероятность того, что внезапно начнет слушаться пес. Недовольный тон заставил Майло разве что опуститься на все четыре лапы, но хвостом он все равно вилял так, что следом за ним крутилась вся задница.

- Хотите забрать его с собой? - спросил Констант. - А кошка?

- Кошка не домашняя, - я покачала головой. - Ее на трех окрестных фермах прикармливают. А вот Майло…

В кручение задницей включилась уже середина спины. Констант покосился вниз и не сдержал смешок - я, впрочем, тоже.

- Вообще говоря, это пастушья собака, - проинформировала я и собралась было завести речь о дурном влиянии детского обожания на функциональное назначение собак, когда вспомнила: - О, нужно же овчарню проверить!

- Надеюсь, овец вы с собой не потащите? - опасливо уточнил секретарь, явно представив себе триумфальное прибытие гордой пастушки в одеждах о-ками-сама во Флат-Плейс.

- Ничего не могу обещать, - скорбно вздохнула я, ничуть не покривив душой: определенные части овцы я была вполне готова потаскать в своем желудке. Правда, хозяин за самоуправство по головке не погладит…

Если он еще жив.

Я дернула головой, вытрясая непрошенные мысли, и толкнула деревянную дверь овчарни. Она заскрипела еще более душераздирающе, чем входная дверь в домик, а Майло вдруг затих и прижался к моей ноге.

- Что за…

Ни одной овцы внутри не было.

Правда, на моей памяти внутри не было и здоровенного менгира, щедро забрызганного засохшей уже кровью, - и я здорово сомневалась, что господин Уайтстрим счел бы такую замену равноценной.

- Жертвоприношение? - выругавшись, предположил Констант и замахал рукой, отгоняя мух.

Я промолчала.

Чучело в кибитке насторожило уши и свесило набок язык, с которого, вопреки всему, капала холодная вязкая слюна. Только присутствие чужака сдерживало его, чтобы не прибежать в овчарню немедля, и я знала, что ночью оно все-таки придет за своей долей.

На Вирании почти нигде не видно звезд. Городские огни, ультрафиолетовые лампы тепличных хозяйств и неоновые пугала с полей превращают ночное небо в темную сине-серую простыню, испещренную редкими белыми точками. Над поселками, разросшимися вокруг магических учебных и исследовательских заведений, нет и точек: плотная белесая пелена, сопровождающая мощные выбросы силы, висит над самой головой. На Тейнаре ночное небо совсем другое: глубокое, черно-синее даже в самые пасмурные дни; а сегодня, должно быть, оно усеяно крупными голубоватыми огоньками звезд.

Но лисица этого не видела. Со зрением у чучела были известные проблемы. Впрочем, неудобства по такому поводу оно не испытывало.

Выйдя из кибитки, я бы не услышала ничего, кроме пронзительного стрекота кузнечиков или, быть может, назойливого комариного писка. Для меня здесь пахло геранью и овцами - хотя, если уж начистоту, то значительно больше овцами, чем собственно геранью. Решись я выбраться наружу, быстро передумала бы: внутри, по крайней мере, был пустой котелок, все еще распространяющий густой аромат похлебки, да и благовония, опять же… но я и не выходила.

Ночь перед глазами расплывалась блеклыми, невыразительно-серыми мазками, взамен полнясь звуками: что такое стрекот кузнечиков, когда прямо под кибиткой шуршит в своей неглубокой норке жирная мышь? А то и принимается чем-то хрустеть, стачивая слишком длинные зубы?

В самой кибитке царило громкое, но все же ровное дыхание; и давился жалобным, почти беззвучным скулежом коротколапый пес. Он дрожал всем телом и периодически мелко бился тылом об полог, почти заглушая мышь.

Боялся Майло напрасно. Но кто станет слушать лисьи объяснения? И, тем паче, кто ж в них поверит?

Для лисицы тут пахло не сандалом, не наваристым бульоном, не псом и даже не людьми. Она чуяла кровь. Бурую, давно запекшуюся, всего-навсего овечью, но все же, все же…

Чучело повело носом, воинственно распушило усы и встало на задние лапы, уперев передние в дверь овчарни. Под весом тела, набитого легкой соломой, слегка перекошенная дверь и не подумала открываться, и пришлось рухнуть на нее с наскока, чтобы попасть внутрь.

Там лисица сделала пару шагов вперед и замерла, насторожив уши.

Испуганные мистикой и смертью люди не заметили самого главного. Под слоем запекшейся крови на менгире скрывался небольшой рисунок. Жертвенная жидкость смыла мел, которым он был сделан, но след в магическом плане остался четким и ярким.

Мне он больше всего напомнил тории с неясной фигурой под аркой ворот. Ассоциации лисицы были куда более однозначными и простыми.

Для нее это значило, что тут дополна вкусной еды, которую можно без проблем заполучить.

И хотя кто-то опередил ее, сожрав почти все эманации уходящих жизней, кое-что еще оставалось. Например, безудержный, бездумный ужас и безоглядное желание жить, чего бы это ни стоило. И отчаяние, и страх, и паника. Конечно, если бы здесь убили людей, все это было бы ярче и аппетитнее, но после голодовки последних лет и так неплохо. К тому же кровь на менгире никто не тронул, и ее можно безнаказанно слизывать и обгрызать.

Чучело довольно ощерилось и потрусило к камню, свесив набок холодный язык.

В овчарне было слишком темно, чтобы предметы отбрасывали тени, но за чучелом, ступая в его следы, шел силуэт второй лисицы - угольно-черный и абсолютно плоский. Он тоже вывалил язык, жадно пробуя на вкус пропитанный металлическим запахом воздух, и немедля направился к менгиру.

Трапеза была недолгой. Тот, кто пришел сюда первым, тоже голодал.

Лисица почувствовала себя разочарованной. Она так надеялась!.. Но мерзкое сосущее ощущение в животе никуда не делось. Еды было слишком мало.

Но мы ведь отправимся по следу того, кто принес жертву? Может быть, он успел провести ритуал где-нибудь еще…

Я брезгливо поморщилась в непроглядном мраке кибитки. Выходило, что отправимся, деваться некуда. Да и кто станет спорить с чучелом, которое точит зубы о жертвенный менгир?