навестить вашего отца? Бродбент (с сыновним почтением). Я никогда не забывал свой сыновний долг и

регулярно навещал отца, пока он не повредился в уме. Дойл (соболезнующе). Он сошел с ума? Вы мне не говорили. Бродбент. Он вступил в Лигу протекционистов. Он бы никогда этого не сделал,

если бы разум его не помутился. (Начиная декламировать.) Он пал жертвой

политических шарлатанов, которые... Дойл (перебивая). Иначе говоря, вы не видитесь с отцом потому, что у него

другие взгляды, чем у вас, на свободную торговлю, а ссориться с ним вы

не хотите. Ну а я и мой отец? Он националист и сторонник отделения

Ирландии. Я химик-металлург, ставший гражданским инженером. Что бы ни

думать о химии и металлургии, ясно одно: они не национальны. Они

интернациональны. И наша с вами работа в качестве гражданских инженеров

направлена к тому, чтобы соединять страны, а не разделять. Единственное

политическое убеждение, которое можно почерпнуть из нашей работы, - это

что государственные границы - досадная помеха, а национальные флаги

вредная чушь. Бродбент (все еще расстраиваясь по поводу еретических взглядов мистера

Чемберлена в области экономики). Только при наличии покровительственных

пошлин... Дойл. Том, послушайте. Вам очень хочется произнести речь о свободной

торговле; ну, так вы ее не произнесете: я вам не дам. Мой отец хочет

превратить канал святого Георга в границу между Англией и Ирландией и

поднять зеленый флаг на Колледж Грин, а я хочу сделать так, чтоб от

Голуэя было три часа езды до Колчестера и двадцать четыре до Нью-Йорка.

Я хочу, чтобы Ирландия была мозгом и воображением великого государства,

а не островом Робинзона Крузо. А религиозные разногласия! Мой

католицизм - это католицизм Карла Великого и Данте, с большой долей

фольклора и современных научных взглядов, которые патер Демпси назвал

бы бредом атеиста. А католицизм моего отца - это католицизм патера

Демпси. Бродбент (проницательно). Я не хотел вас прерывать, Ларри, но, право же, все

это чистейший вздор. Такие разногласия бывают в каждой семье - и

ничего, как-то ладят. (Внезапно снова впадает в торжественность.)

Конечно, есть вопросы, которые затрагивают самые основы морали, и тут я

согласен, что даже близкое родство не может служить оправданием

слабости или компромисса. Например... Дойл (нетерпеливо вскакивает с места и начинает ходить по комнате).

Например, гомруль, Южная Африка, свободная торговля. Ну, так по этим

вопросам я, наверно, тоже буду не согласен с отцом, как и с вами не

согласен. Бродбент. Да, но вы ирландец, и они для вас не могут иметь такого значения,

как для англичанина. Дойл. Как, даже гомруль?! Бродбент (стойко). Да, даже гомруль. Идеей гомруля мы обязаны не ирландцам,

а нашему англичанину Гладстону. Право же, я склонен думать, что за всем

этим у вас еще что-то кроется. Дойл (запальчиво). Что еще у меня кроется? Что я, по-вашему, обманываю вас,

что ли? Бродбент. Не сердитесь, дружище. Я только подумал... Дойл. Что вы подумали? Бродбент. А вот несколько минут тому назад вы назвали имя, которого я до сих

пор от вас никогда не слышал. Мисс Нора Рейли, если не ошибаюсь.

Дойл круто останавливается и смотрит на него почти со

страхом.

Я не хочу быть нескромным, Ларри, это не в моих привычках, но скажите

по совести, не в ней ли причина вашего нежелания ехать в Ирландию? Дойл (снова садится, побежденный). Томас Бродбент, я сдаюсь. Жалкий,

суемудрый ирландец преклоняется перед избранником божьим

англичанином. Человек, который может без тени улыбки изрекать такие

суждения, как вот это ваше последнее - о гомруле и Гладстоне, очевидно

величайший идиот в мире. А человек, который может тут же отмести в

сторону все мои отговорки и проникнуть в самую суть моих побуждений,

совершенно очевидно, гений. Но чтобы идиот и гений совмещались в одном

и том же лице! Как это возможно? (Вскакивает.) Ага, понимаю! Я напишу

об этом статью и пошлю ее в журнал "Природа". Бродбент (смотрит на него во все глаза). Да вы о чем, собственно? Дойл. Это очень просто. Вы знаете, что гусеница... Бродбент. Гусеница!!! Дойл. Да, да, гусеница. Слушайте внимательно, это новое и очень важное

научное объяснение английского национального характера. Гусеница... Бродбент. Слушайте, Ларри, не будьте идиотом! Дойл (настойчиво). Я сказал гусеница, и я именно это и хотел сказать.

Бродбент слабо пытается протестовать.

Сейчас вы поймете. Гусеница, если живет на дереве, инстинктивно

старается стать похожей на лист, для того чтобы и ее враги и ее добыча

подумали, что это обыкновенный листок, и больше уже не обращали на нее

внимания. Бродбент. Какая связь с английским национальным характером? Дойл. Сейчас увидите. На свете дураков не меньше, чем на дереве листьев. Ну

так вот, англичанин делает то же самое, что и гусеница. Он инстинктивно

старается выглядеть дураком и беспрепятственно пожирает настоящих

дураков, а враги его не трогают и еще смеются над ним за то, что он

такой же дурак, как и все. О, природа хитра, хитра! (Снова садится и

погружается в созерцание вызванных им самим образов.) Бродбент (с искренним восхищением). Вот видите, Ларри, а мне бы это никогда

и в голову не пришло. У вас, ирландцев, прямо-таки блестящий ум.

Конечно, все это страшный вздор, но какая остроумная мысль! Откуда вы

только это берете! Вы непременно должны написать об этом статью; вам за

нее заплатят. Если "Природа" не возьмет, я ее устрою в "Инженерный

вестник", - я знаком с редактором. Дойл. Вернемся к делу. Надо вам рассказать о Норе. Бродбент. Нет, нет, это была бестактность с моей стороны. Я не должен был

этого касаться. Дойл. Я все-таки расскажу. У Норы есть состояние. Бродбент (с живым интересом). Вот как! И большое? Дойл. Сорок в год. Бродбент. Сорок тысяч? Дойл. Нет. Просто сорок. Сорок фунтов. Бродбент (поражен). И это у вас в Роскулене называется состоянием? Дойл. В Роскулене, если у девушки есть приданое в пять фунтов, она и это

считает состоянием. А сорок фунтов в год - это и в самом деле