Зал шумел.

- Гнать Чухрая из партии! - предложил кто-то из зала.

- Я согласен! - крикнул я, чтобы перекричать зал.

От неожиданности зал затих.

- Я согласен! Если фильм будет снят в срок, значит я интриган и в партии мне не место. Но если фильм не будет снят, значит, я правильно предупреждал партию. За что же меня исключать?

Из партии меня на сей раз не выгнали - слишком серьезным был поднятый мной вопрос. Но сняли с работы и других работ не предлагали. Зарплату я перестал получать.

А у меня семья.

Неожиданно - телефонный звонок.

- Приходите к нам в Театральное общество. Мы хотим предложить вам работу.

Приезжаю, знакомлюсь с хорошим человеком по имени Бобошко. Он спрашивает, знаю ли я украинский язык.

- Да, знаю.

- Вот и прекрасно,- говорит он.- Мы хотим предложить вам поехать по украинским театрам и устраивать открытые рецензии.

- А что это такое?

- Посмотрите спектакль, соберете коллектив театра и расскажете, какое впечатление на вас, человека профессионального, он произвел. Конечно, это нужно хорошо обосновать.

Я согласился попробовать.

Работа эта мне понравилась. Она оказалась очень полезной для меня лично. Надо было сосредоточиться на спектакле, запомнить удачные и неудачные, с моей точки зрения, места и суметь точно аргументировать свое мнение. В кинематографе это умение очень важно, ведь кино снимается вразброд, не последовательно. Оказалось, что и на коллективы театров мои рецензии производили хорошее впечатление. Дело в том, что штатные рецензенты были служащими. Им было опасно говорить совсем откровенно, приходилось обходить острые углы. Меня же ничто не сдерживало. Для меня была важна только откровенность, и я говорил то, что думал, невзирая на положения и звания участников спектакля. Коллективу это нравилось, и меня приглашали во многие театры. Я хорошо зарабатывал.

Между тем проходило время. Возвращаясь в Киев, я узнавал, что "Триста лет тому" к юбилею опоздало, что Левчук и Крушельницкий отстранены от режиссуры и что студия ищет режиссера, который бы ее выручил. Потом я узнал, что на студию приезжает Михаил Ромм. Я специально уехал из Киева, чтобы не сказали, что я влиял на решение Ромма. Но когда было объявлено выступление Ромма по поводу приглашения студии, я вернулся в Киев, чтобы видеть, как это будет происходить.

Зал был набит до отказа. Ждали появления Ромма. Наконец Ромм явился, бросил на стол папку со сценарием.

Пономаренко елейным голосом объявил:

- Сейчас Михаил Ильич расскажет нам о своем впечатлении по поводу сценария, покритикует нас и потом будет выручать студию.

Ромм сказал:

- Критиковать сценарий я не буду, потому что он ниже всякой критики. По той же причине я поставить фильм не могу.

- Михаил Ильич,- взмолился Пономаренко,- вы ж и сценарист!

- Я сценарист,- отвечал Ромм.- Но чтобы написать сценарий, мне нужно два-три месяца на изучение материала. Времени на это нет. Времени уже ни на что нет!

Он встал и хотел выйти из зала. Пономаренко оказался на его пути.

- Михаил Ильич. Помогите! У меня ж две дочери! - канючил он.

- Ничего не могу сделать. Время упущено, деньги растрачены. Я вижу вас на скамье подсудимых.

Вечером перед отъездом в Москву я встретился с Роммом. Он спросил, как мои дела. Я рассказал ему о стычке с Корнейчуком и о том, что зарабатываю на стороне. Он выслушал меня, посочувствовал и уехал. А через несколько дней я получил телеграмму от Пырьева: "Приезжай для делового разговора".

Я показал телеграмму Марку Донскому.

- Пырьев даст тебе постановку,- сказал Марк Семенович.

- Ну, что вы! Мне хотя бы должность ассистента...

- Вот посмотришь. Я Ивана знаю!

Он внимательно осмотрел меня.

- Постой, ты собираешься ехать в Москву в таком виде?

- А в каком же? - удивился я.

- Да у тебя же штаны светятся!.. Так не годится. Поехали.

Он отвез меня в центр, купил мне костюм, белую сорочку, галстук, туфли.

- Заработаешь - отдашь.

И я, "как денди лондонский одет", выехал в Москву.

А дальше - так бывает только в сказке - со мной стало твориться что-то совершенно непонятное.

Приезжаю на "Мосфильм", в бюро пропусков, где, будучи студентом, я часами дожидался пропуска и каждый обладатель этого документа казался мне счастливцем. Обращаюсь в нужное окошко.

- Чухрай? Пожалуйста. Вот пропуск, проходите.

Поднимаюсь на четвертый этаж. Робко обращаюсь к секретарше.

- Заходите, Иван Александрович вас ждет.

Такого я и представить себе не мог. Смущенный, захожу в кабинет Пырьева.

- А! Заходи, заходи!.. Садись, рассказывай, как ты воевал с Корнейчуком?..

Нехотя начинаю рассказ.

Пырьев слушает внимательно, интересуется подробностями. Неожиданно спрашивает.

- Если бы ты был царем, какой фильм ты бы поставил?

Я смущен. Я не ожидал такого.

- Иван Александрович...- начинаю я.

- Не рассуждай! Отвечай на вопрос!

- Если бы был царем, я поставил бы "Сорок первый".

- А ведь был уже такой фильм.

- Знаю. Протазанова.

- Помнишь, кто там играл?

- Коваль-Самборский и Войцек, ваша первая жена.

- И что же?.. Тот был черно-белый, а ты хочешь снять цветной?

- Хочу снять совсем по-другому...

Пытаюсь коротко сформулировать сущность замысла.

- Не торопись. Рассказывай подробно.- Нажимает кнопку переговорника.Леночка, никого ко мне не пускайте. Я занят.

Начинаю рассказывать подробно. Пырьев внимательно слушает. Неожиданно спрашивает.

- У тебя есть сценарий?

- Есть.

- Кто писал?

- Я. Но его нужно доработать.

Пырьев снова нажимает кнопку переговорника, просит Леночку пригласить к себе Юткевича, Ромма, главного редактора. И мне:

- Рассказывай дальше.

Я продолжаю рассказ. Приходят мои учителя и главный редактор. Пырьев обращается к ним.

- Молодой человек хочет снять фильм "Сорок первый" по Лавреневу. Как, по-вашему, справится?

Юткевич (не вполне уверенно):

- Я думаю, может справиться.

Ромм:

- Безусловно, справится!

Пырьев обращается к главному редактору:

- Как? Будем ставить "Сорок первый"?

Главный редактор старается понять, как настроен по этому поводу Пырьев, и наконец говорит.