Бой барабанов отдается вибрацией в костях и выходит на поверхность - дрожью, шагами и волнами; тело изгибается, будто змеиное, застывает, как перед броском - и снова растворяется в движении. Дыхание сбивается, воздух раскален и наэлектризован так, что на кончиках пальцев в такт мелодии потрескивают синеватые разряды.

Барабанщики напряженно следят за каждым движением ритуального танца. Здесь не они задают темп; их задача - отбить ритм, который слышу только я.

Мои сестры, с демонстративным смирением опустив головы, сидят в ряд у подножия алтаря. Их лиц не видно, как и моего, - слишком ярка за нашими спинами парселена, слишком неверны рыжие отблески факелов и свечей. В их свете, кажется, танцуют вместе со мной и колонны Храма, и мраморные статуи, и тени в темных углах. Ночь теснится, забивается в коридоры, бежит от ликующей музыки и воодушевленного рева прихожан, но до рассвета еще далеко.

Чувствуя, что плавная дрожь бедер переходит в ужасно неграциозную мышечную трясучку, я замираю на середине движения, и следующая в ряду жрица мигом вскакивает на ноги, в точности скопировав мою позу, и включается в танец, виртуозно попав в непрерывающийся ритм. Я опускаюсь на колени, судорожно хватая ртом воздух и изо всех сил стараясь казаться таинственной и невозмутимой. Жрица не может запыхаться даже под традиционной тканевой маской, плотно облегающей нижнюю половину лица, даже в самую жаркую ночь года, даже после получасового ритуального соло под бешеный барабанный бой. Не потому, что ее сознания касался божественный свет, и не потому, что ее тело пожертвовано Храму, - а потому, что Верховная ну очень печется о корпоративном стиле.

Ей важно, чтобы в ночь Пепла горожане смотрели на нас горящими глазами, разинув рты и молясь о благодати, которую мы им никогда не подарим; и ей плевать, что уже завтра все эти восторженные лица снова будут бояться и ненавидеть нас. Ей нужно, чтобы к их страху подмешалась капелька потустороннего ужаса перед посланницами Равновесия, - а значит, ни она из нас не должна задыхаться в танце и уж тем более не грохаться на скользкие мраморные плиты, покрытые вулканическим пеплом.

А что снизу к босым ножкам жриц прилеплены силиконовые стельки, восхищенным зрителям знать вовсе не обязательно.

Повосторгаются и так.

Этот посетитель пришел в Храм не впервые; по крайней мере, он сразу задернул за собой тканевый полог и, не раздумывая, первым делом направился к сосуду для пожертвований и только потом - ко мне: видимо, знал, что я так или иначе отправлю его по этому маршруту, прежде чем выслушаю.

Разговорами он, впрочем, тоже не особо утруждался. Вместо прочувствованной мольбы или худо-бедно выжатой исповеди на чашу ритуальных весов с хлюпом приземлился здоровенный шмат мяса, щедро обрызгавший кровью алтарь и самого посетителя. Если б попало еще и на меня, объясняться ему все же пришлось бы, а так - он молча хлопнул на вторую чашу правую руку и выжидательно уставился на перекладину. Давить, выравнивая весы, не пытался. В народе искренне верили, что Равновесие должно принять решение само, а любое жульничество приведет к отказу в просьбе. Верховная, понятное дело, пользовалась этим суеверием вовсю, что, однако, не помешало приладить к весам исполнительный механизм, не позволяющий выровнять чаши давлением на одну из них.

- Лицо, - спокойно напомнила я.

Мужик злобно сверкнул глазами, но все же содрал с себя старую тканевую маску. Процедура затянулась, но убирать с весов правую руку он суеверно не рисковал.

Открывшаяся взгляду красновато-желтушная физиономия была до того бандитской, что я с трудом удержалась от вопроса, точно ли принесенная им печень - свиная. Интерес подогревала и подозрительно топорщившаяся на боку потрепанная куртка, и чрезмерно широкие голенища сапог: в таких очень удобно прятать метательные ножи… но, в конце концов, какое мне дело? Настоящий кальдерец со Дна никогда не заявится в Храм.

Я смерила мужчину оценивающим взглядом, припомнила, сколько раз звякало, когда он возился с сосудом для пожертвований, - и незаметно нажала ногой на педаль под алтарем.

Весы тотчас тихо скрипнули и выровнялись, а по физиономии посетителя скользнуло облегчение.

- Решение ясно, - рассеянно констатировала я и поднялась. - Следуй за мной.

Вести его во внутренние помещения Храма я не рискнула. Там, конечно, куда более подходящая обстановка: и заранее подготовленные пентаграммы, и чистый алтарь, и ширмы, и даже роспись по потолку, чтобы было чем отвлечься от занятия жрицы, - но тащить эту бандитскую рожу мимо портретной галереи и выставочного зала с коллекцией драгоценных статуэток? Обойдется!

Не мудрствуя лукаво, я свернула в первый же ученический класс, поманив за собой посетителя.

Здесь готовили будущих жриц; разумеется, практиковаться на платежеспособных прихожанах девочкам никто не позволял, - но почему бы не дать шанс на помощь тем, кто мимо сосуда для пожертвований проходит, стыдливо опуская глаза? Случись что, ошибки учениц исправит преподавательница. Единственное, чем рискуют бедняки, - это пара лишних минут дикой боли, ну так от них и заплатившие просители не застрахованы…

Алтарный камень, истертый тысячами тел, высился у доски. Последний класс почему-то не отмыл кровь в изголовье, зато оставил мне вполне работоспособную (хоть и несколько кривоватую) пентаграмму.

- Клади печень в…

Посетитель, не дожидаясь моих указаний, шлепнул мясо в специально выдолбленную выемку посреди пентаграммы и принялся расшнуровывать куртку. Я деликатно отвернулась, хотя он явно ничуть не смущался, и начала проговаривать стандартную речевку:

- Я заменю больную ткань здоровой, но должна предупредить: все в руках Равновесия, и, если окажется, что принесенного материала недостаточно, твоя болезнь…

- …никуда не денется, - хрипло закончил мужчина и закашлялся. По тексту шли несколько другие слова, но суть он изложил верно, так что я молча пожала плечами и обернулась.

Посетитель успел раздеться до пояса и улечься на камень, выжидательно уставившись в потолок. Здесь никаких росписей, само собой, не было, - не считая нескольких полустертых шпаргалок, - но алтарный камень протерся до такой степени, что поворачивать голову куда-либо еще возможным не представлялось. Я подошла ближе, оценивая фронт работ, и едва удержалась от расстроенного присвиста. Надеюсь, он там, у сосуда, не поскупился…

Дела его были даже не плохи.

Скорее уж дерьмовы настолько, что оставалось только удивляться, как он вообще сюда дошел.

Шафранно-желтая кожа заметно шелушилась; то тут, то там виднелись расчесанные едва ли не до крови участки. Белки глаз было бы куда корректнее именовать желтками. Под тощей грудиной вздымался раздутый, покрытый сыпью живот; мне впервые пришло в голову, что широкие голенища сапог потребовались вовсе не ради ножей, а из-за зверского отека ног.

При такой картине принесенного куска печени могло и не хватить. Приди этот чудик на пару дней позже, и мне пришлось бы отправить его к тем, кто разбирается не столько в принципах Равновесия, сколько в медицине. Да и что прикажете делать со столь ярко выраженными последствиями?..

Но попытаться я все равно должна.

- Равновесие встало на твою сторону. Но я лишь смертная, и мои действия…

- Девочка, я уже знаю, что будет больно, - снова прервал меня этот ходячий труп.

Я поджала губы и молча вручила ему чистую скатку из кожи, которую он так же молча сжал в зубах.

Все знают, что будет больно! Просто есть стандартный набор фраз, которые я так или иначе обязана озвучить по регламенту, иначе Верховная съест меня с потрохами. Но не объяснять же это каждому прихожанину? Тем более, что конкретно вот этот почитай что мертв…