С начала войны (я был призван в армию 26 августа 1939 года) и до капитуляции 8 мая 1945 года я прослужил в одной и той же части — сформированной в районе Амберга команде аэродромно-технического обеспечения. Мы обслуживали персонал боевых эскадрилий на всех фронтах, во Франции, Бельгии, Югославии. В конце войны нам пришлось отступить в южную Венгрию, откуда мы, в самый разгар строительства нового аэродрома, были передислоцированы в Австрию, в район Вена-Пёхларн, где нас и застала безоговорочная капитуляция. Там нам и был дан последний приказ по части.

Тот, кто, будучи солдатом, пережил 8 мая 1945 года, никогда не забудет то чувство унижения, то чувство постыдного бессилия, с которым он сдавал свое оружие, окончательно превращаясь в «объект». Еще вечером 8 мая мы, сохранив часть нашего автомобильного и конно-гужевого транспорта, направились в лагерь для интернированных Прагартен, расположенный в 20 километрах севернее г. Линца. Там в последующие дни были согнаны в открытое, лишенное всякой тени поле, примерно 16 000 солдат всех частей 6-й армии, представители самых разных родов войск, авиации, полиции и СС. Американцы герметически отгородили лагерь танками, расставленными с интервалом 50 метров, между которыми были расставлены часовые и ходили патрули. Беззащитные, страдая от воздействия погодных условий, вынужденные довольствоваться остатками взятого с собой провианта, мы с каждым днем все яснее осознавали всю беспросветность существования военнопленных. Когда у одного из наших товарищей случился нервный срыв и он, одетый только в брюки, побежал в направлении одного из танков, его пристрелили на месте. Старший по лагерю (бывший командир моей части) подал, по всей форме, жалобу американскому коменданту. «Великодушные» американцы ответили ему, что «не нуждаются в немецких извинениях».

Утром 13 мая нам приказали по громкоговорителю построиться в «коробки» по 500 человек, лицом в направлении Линца. Я, вместе с моим товарищем, которому особенно доверял (унтер-офицером Первой мировой войны), встал во 2-й ряд 2-й «коробки». Когда мы дошли до проселочной дороги, направление марша внезапно изменилось. Нас погнали уже не на юг, в направлении Линца, а на северо-запад, в направлении Прегартена. Там каждой «коробке» был придан новый конвой, состоявший из 6 русских кавалеристов. Американские конвоиры ушли, а нам сообщили по громкоговорителю, что мы отныне — русские военнопленные, что мы идем на Восток восстанавливать разрушенный Сталинград и что всякая попытка к бегству будет пресекаться силой оружия без предупреждения.

В последующие дни солнце палило невыносимо. Много дней нам не хватало воды. Наш провиант давно закончился. На третий день марша мы пришли в район г. Цветтля, где нам впервые за все время выдали на так называемый «баррас», то есть 2 фунта хлеба, на пятерых. Так мы и брели все дальше, чаще всего храня полное молчание. Тем не менее, я догадывался, что мой товарищ Мартин Кремер, сельский хозяин и краснодеревщик по профессии, шагавший рядом со мной, с таким же беспокойством и с такой же тоской в душе, как и я, думал о доме. Кроме того, он внимательно обдумывал наше положение. А это положение казалось совершенно безнадежным…

На привале конвоиры обыскали наши личные вещи. В ходе обыска в вещах одного солдата «Люфтваффе» был найден пистолет. Его тут же оттащили на обочину дороги и пристрелили. Кто не мог идти дальше или пытался присесть передохнуть на обочине, ликвидировался выстрелом в затылок. Поскольку среди согнанных в колонну безо всякого разбора военнопленных было немало пожилых и больных военнослужащих, выстрелы, уже в первые дни марша, раздавались очень часто.

21 мая, на девятый день марша, мы дотащились до района севернее г. Пресбурга (Братиславы). Рано утром, проходя через лес, мы дошли до трех больших прудов. Первая «коробка» не смогла устоять перед искушением прикоснуться к воде, напиться и оросить влагой кожу, и, несмотря на предупредительные выстрелы конвоиров (перемежавшиеся с выстрелами «на поражение»), бросилась к прудам. На звуки пальбы половина кавалеристов, конвоировавших нашу «коробку», поскакала вперед, чтобы принять участие в стрельбе по живым мишеням. Вследствие этого увеличились интервалы между нашими конвоирами. Справа от дороги — строевой лес и подлесок, охрана отвлеклась, конвой ослаблен… Мгновенно оценив сложившуюся выгодную для нас обстановку, я свернул на обочину, сделав вид, что собираюсь оправиться (дело обычное на марше), чтобы обезопасить себя как с фронта, так и с тыла. Я крикнул: «Бежим, сейчас или никогда»! Мартин Кремер последовал за мной, и мы мгновенно скрылись в лесу. Конвоиры вряд ли заметили бы наше внезапное исчезновение, если бы другие товарищи, поддавшись стадному чувству, не побежали бы следом за нами. Мы не успели убежать далеко, русские в любой момент могли появиться на опушке. Инстинктивно мы предоставили возможность бежать через подлесок тем, кто побежал вслед за нами, а сами, сделав крюк, преодолев несколько живых изгородей и кустов, время от времени прячась в мелколесье, вскарабкались вверх по каменистому склону, усеянному валунами. Над нашими головами в кронах деревьев просвистело несколько пуль, но были ли они предназначены именно нам, я не знаю. Лошади и русские не обладают собачьим нюхом и свойственной горным козам и сбежавшим из плена немецким солдатам способностью взбираться на горные кручи. К тому же русские нашли в подлеске более легкую добычу. В силу этих причин, мы вскоре почувствовали, что ушли от погони, и минут через 20 впервые позволили себя немного передохнуть. Звучавшие внизу под нами автоматные очереди не оставляли никаких сомнений относительно судьбы, постигшей наших товарищей, вознамерившихся бежать вместе с нами. Я заранее не договаривался с Мартином бежать, мы с ним не обсуждали никаких деталей. Но каждому из нас были известны все мысли другого, и мы были готовы действовать совместно, помогая друг другу во всем. Мы лишились защиты наших товарищей и могли отныне рассчитывать только на самих себя. Это была игра со смертью, и ставкой в этой игре была наша жизнь.

Малейшая неосторожность могла привести нас к гибели. Еще при расформировании нашей команды аэродромно-технического снабжения я прихватил несколько карт, спрятав их в моем авиаторском рюкзаке. Мы установили по карте наше местонахождение и маршрут, сразу осознав, какое расстояние и какие огромные трудности ожидают нас в пути. При помощи карт, карманных часов Мартина и нескольких созвездий на небе мы определяли ориентиры и направление наших ежедневных переходов. Поначалу мы строго придерживались железного правила — передвигаться только по ночам. Временами нам приходилось идти осторожно, как охотникам, опасающимся излишним шумом спугнуть дичь. Поначалу было сложно добывать пищу. Мы очень скоро поняли, что, несмотря на познания Мартина в области съедобных трав, лес и поле не способны прокормить весной и летом 2 голодных немецких солдат. Значит, нам придется просить пропитания у местного населения. Жители Австрии, но в первую очередь — «фольксдойчи» (этнические немцы), проживавшие в Чехии, помогали нам, как могли. Они делились с нами своими скудными запасами пищи, позволяли нам передохнуть, укрывшись в сарае, коровнике или конюшне. Постепенно мы стали позволять себе передвигаться в утренние часы, продолжая путь с наступлением сумерек. По-прежнему трудно было переправляться через реки. Мартин был небольшого роста (1 м 66 см), не умел плавать и потому он испытывал стойкое предубеждение к преодолению водных преград глубиной более 1 м 40 см. Особенно мне запомнилась река Влтава, которая текла прямо поперек линии нашего маршрута, с ее притоком Нижней Влтавой, оставшаяся в моей памяти гораздо менее симфонической, чем в известном музыкальном произведении Сметаны. Но, переправив предварительно на другой берег наши личные вещи, нам удалось, сделав несколько глотков воды из Влтавы, объединенными силами, переправить туда же и Мартина. Судя по карте, мы уже давно миновали широту Вены и приближались к г. Цветтлю. Если мы правильно считали дни, то наступило уже 26 мая, когда мы, около полудня, решили пересечь довольно плоскую, заросшую густым кустарником и мелколесьем низменность, за которой, как нам казалось, должна была располагаться деревня. Только мы собрались быстро перебежать через лежавшую перед нами дорогу, как из-за поворота неожиданно показался русский солдат на велосипеде. Мы быстро отползли от дороги в кусты и. внезапно очутились в центре русского бивуака. Конец мечте? Нет, только не сдаваться! Три конвоира привели нас в расположенный примерно в 3 км от бивуака дом, в котором, как мы разобрали из слов охраны, жил их комиссар.