— Русский? — спросил шофер. — Ну, да я уж знаю, что русский… Так вот какое дело. Я-то сам сейчас поеду в Мельме. Тебя с собой взять не могу. Со мной солдаты поедут, груз охранять. Мы уж думали-думали! Получается так, что тебе надо будет обратиться к огороднику. Лучшего не придумать. Зайди к огороднику и скажи, что от Виктора. Поняла? Виктором меня зовут… Что получится, не могу сказать, а все-таки это, пожалуй, будет ближе всего к делу… Так я поехал, значит. Ну, дай бог… — и на прощание пожал Аляне руку. — Как в Мельме огородника найти, тебе объяснят, дело не трудное…

На следующий день, пройдя с рассвета больше тридцати пяти километров, Аляна в сумерках увидела первые дома окраины Мельме.

Дом огородника было нетрудно узнать: под снегом ясно проступали волнистые очертания грядок. Расчищенные дорожки вели от крыльца к парникам с тщательно протертыми стеклами.

Дверь отворил человек, которого Аляна не могла разглядеть в темноте холодных сеней. Она только слышала, как он дышит, стоя около нее. Поскорее назвав себя, она сказала, что ее прислал Виктор.

Человек помолчал, потом равнодушно проговорил:

— Лучше бы тебе сюда не приходить… — и, приоткрыв дверь, за которой брезжил слабый свет керосиновой лампочки, пропустил Аляну в комнату. Заворчала собака, и детский голос сейчас же испуганно шикнул на нее, приказывая замолчать.

Аляна переступила через порог, и на нее повеяло нежилым воздухом. Охапка осиновых дров лежала перед раскрытой дверцей нетопленной печи, из которой пахло холодной сажей и остывшими углями.

Углы комнаты тонули в темноте, и только маленькая керосиновая лампочка с прикрученным фитилем слабо светила посреди пустого стола.

Бледная женщина, повязанная платком, испуганными глазами смотрела на дверь, и вид у нее был такой, точно она готова была вот-вот вскочить и закричать.

Посреди комнаты стоял мальчик лет двенадцати, тоже в пальто и шапке, и крепко держал в обнимку черноглазую белую собачонку. Девочка поменьше, с кошкой на коленях, сидела в слегка покачивающейся камышовой качалке. И мальчик, и девочка, и черноглазая собачонка — все не отрываясь смотрели на дверь, в которую входила Аляна.

— Ну, ну, — сказал мужчина, входя следом за ней. — Ничего не случилось, все в порядке, Барбора. Нечего тебе так смотреть.

Женщина медленно отвела глаза, устало сгорбилась и оперлась локтями на стол.

— Это та самая женщина, про которую нам Виктор говорил, — пояснил мужчина.

Не поднимая головы, женщина ответила:

— Я помню. Ей надо уходить. Зачем она к нам пришла?

— Конечно, надо уходить, — кивнул мужчина. — Только куда же она пойдет одна?

— О господи, пускай Юст проводит ее прямо к тете Марии. Ей же все равно к тете Марии надо. Что еще мы можем сделать?

— Никуда я не пойду отсюда, — грубо отрезал мальчик и стиснул собачонку так, что та закряхтела у него на руках.

— Да я и сама уйду, — сказала Аляна. — Что вы беспокоитесь! Только я не могу понять, что у вас тут такое? Случилось что-нибудь?

— Лучше бы уж случилось, — сказала женщина и вдруг, запрокинув голову, сжала руки и скомкала у себя на груди воротник пальто.

Девочка торопливо соскочила с качалки и повелительно крикнула:

— Ма!.. Не надо!.. Ма!

Женщина, прислушавшись к ее голосу, затихла, точно в неустойчивом равновесии, помедлила минуту и разжала руки. Потом снова устало облокотилась о стол и уперлась лбом в свой стиснутый кулак.

Девочка внимательно и недоверчиво проследила за матерью и снова уселась в качалку, придерживая на коленях кошку.

— Садись уж, раз пришла, — сказал огородник, показывая Аляне на лавку. — Устала у нас мать немножко, только и всего… Все мы тут немножко устали.

Он сам присел к столу около лампочки и стал осторожно разглаживать морщинки потрескавшейся клеенки.

— Такое дело у нас получилось: нас, видишь ли, сжечь должны. Вот мы сидим дожидаемся. Да… Нам все объявили. Дом вот этот, сарай и парники — все. Только мы не знаем, когда придут, вторые сутки ждем. Вот мать наша немножко расстраивается…

За что жечь? Да тут дело так вышло. Как раз в тот базарный день два каких-то фашиста немножко безобразничали на площади. Ну, такие пьянчужки, знаешь, болтали всякие пакости, что литовец — это та же скотина и что его надо запрягать и на нем ездить, и всякое такое, что пьяная свинья может хрюкать про человека! Ну, так какие-то парни взяли да и набили им морду, не поглядели на ихние пистолетики…

Убить-то их не убили, но попортили, говорят, порядочно. Конечно, сейчас же облаву устроили, похватали таких людей, которые даже близко к этой площади не подходили. Потом по домам стали шарить и за нашим сыном, за старшим, тоже пришли. А его даже и в городе не было. Вот нам тогда и объявили, что, коли он не явится добровольно, нам пожгут все хозяйство… Видишь, тебе совсем нехорошо тут у нас оставаться.

Аляну вдруг охватил озноб от этого холодного дома, приговоренного и уже стынущего в ожидании гибели.

— А может быть, ваш сын вернется?

Огородник исподлобья поднял на нее глаза и опять опустил.

— Нет, он не вернется.

Тогда Аляна, волнуясь, заговорила:

— Слушайте, чего же вы тут сидите? Вы же можете, по крайней мере, уйти, чем так сидеть и дожидаться.

— Нет, и уйти никак нельзя. Если мы уйдем, значит, мы признались, что сын виноват. Тогда за ним станут охотиться, как за бандитом, и поймают. И нас тоже все равно отыщут: куда уйдешь всей семьей. Нет, надо уж подождать. Я думаю, пожалуй, они сегодня не придут, слишком поздно. Я бы прилег на твоем месте, Барбора!

— Ты слушай! — прошептала жена, уставясь глазами в одну точку.

— Тебе все время кажется. Никого там нет! — С неуверенной усмешкой огородник покачал головой и вдруг сам замолчал.

— Нет, есть! — громко произнесла девочка, и ее качалка стала покачиваться со все замедляющимся постукиванием.

Со стороны шоссе нарастало рокотание мотора приближающейся тяжелой автомашины.

Огородник встал и подошел к двери. В тишине стало слышно, как потрескивает фитиль в лампе и тихонько мурлычет в полусне кошка на коленях у девочки.

Прямо против дома мотор вдруг почти замер, резко заскрежетала переключаемая передача, и, взревев с новой силой, звук начал медленно удаляться.

— Ну, вот видишь, — сказал огородник жене, но сам все еще прислушивался. Потом взглянул на Аляну, и она поняла, что он совсем успел про нее позабыть. Теперь он нахмурился.

— Так вот, Юст, ты должен проводить ее к тете Марии. Без разговоров. Мужчина ты или нет?

— Нет! — весь напрягшись, точно его тащили силой, выкрикнул мальчик. — Не мужчина! И не пойду! А то они без меня как раз сюда придут.

Аляна спросила, что это за тетка Мария.

— Уж если кто тебе и поможет, так это она. Мы говорили с ней про тебя. Тетка Мария — это!.. о! У нее такой трактир, что почти как ресторан. Лучший в городе. «Под гиацинтом» называется. Сходи, Юст.

— Нет! — плаксиво проговорил мальчик. — Не-ет…

В это время кто-то снаружи тихонько постучал в стекло. Аляна вздрогнула, оборачиваясь на занавешенное окно.

— Ничего, это сосед, — спокойно сказал огородник и неторопливо вышел.

Слышно было, как хлопнули одна за другой две двери и наступила тишина. Собачонка тяжело вздохнула и заскребла лапами по пальто мальчика. Он на нее сердито шикнул, как на ребенка, и перехватил на руках поудобнее.

Через несколько минут огородник вернулся. В зубах у него дымилась папироса.

— Ну, что передавали? — спросил мальчик.

Огородник затянулся папиросой, как-то странно крякнул и с силой ударил сам себя кулаком по открытой ладони.

— Да говори уж ты, что там? — нетерпеливо спросила женщина. — Сводка?

— Ну да, ясно — хорошая сводка… Прямо-таки очень хорошая.

— Это из Москвы? — спросила женщина.

— Ну ясно, из Москвы… Мы вот болтали: молодцы все-таки русские, уперлись и встали под Москвой. Долго ли выдержат только?.. Помнишь?