Это было в начале времен, и древняя эта быль дошла до нас от прошлых людей, которые под звуки семиструнного чатхана сложили песнь о славных подвигах могучего алыпа-богатыря по имени Албанчй, сыне гордого Хулатая, внуке мудрого Албыгана.

Сказывают, было это тогда, когда еще начинала только зарождаться опоясанная небесным сводом земля; когда желто-красная медь только еще начинала затвердевать, когда густопенные, быстроструйные реки с шумом прокладывали себе русла среди огромных каменных глыб; когда стройные вершины ста пород деревьев, мерно покачиваясь, устремляли свои верхушки в глубь неба и не знавшая еще следов человека и когтистого зверя поверхность земли стала покрываться вечнозеленой и густолиственной тайгой.

Говорят, было это в начале начал, когда вздыбленный снежновершинный Кирим почти достигал дна неба, а у подножия этой огромной тасхыл — горы звонко катил свою теплую, как кровь, воду горный ручей Хан-Харасуг.

Рук и ног не имел, а скалы ломал — таков был вечно бурлящий ручей. По берегам Хан-Харасуга расселилось так много людей, что и в ясный день невозможно было бы сосчитать несметного количества белых юрт.

Самый красивый белый дворец принадлежал мудрейшему из мудрых, красноречивому Албыгану.

По одну сторону Хан-Харасуга виднелась голая гора Кирим, а по другую сторону, у самого жилища старого богатыря, высилась, упираясь в небесную твердь, коновязь — золотой столб, к которой привязан был густогривый серо-буланый конь Ойат.

Могучий и быстроногий красавец Ойат может соперничать лишь с гордым скакуном Хара-Хулатом, которым владеет сын Албыгана юный алып Хулатай.

Верный помощник отважного богатыря, Хара-Хулат тоскует по стенному приволью, по буйному ветру, гуляющему по дорогам, похожим на аркан, у которого нет конца.

Так вот и мается на привязи, поглядывая на золотой столб, Хара-Хулат, словно приглашает в далекий путь своего хозяина.

Но еще молод богатырь Хулатай — позвонок его не окреп и молоко материнское на губах не обсохло. И пока не решается он покинуть родные места.

Вместе с красавицей сестрой Алтын-Кеёк встречает и провожает солнечные дни да лунные ночи славный Хулатай. Веселится, напевая звонкие песни, юная Алтын-Кеёк, и всякий раз, когда горизонт озарится алой полоской рассвета, выбегает она на зеленую поляну, чтобы первые лучи ласкового солнца погладили ее шестьдесят черно-смольных косичек.

Но никто не может развеять черную печаль, охватившую сердце Хулатая. Его не радует начало нового дня — он тоскует по ратному делу, он жаждет славы.

И вот однажды, набравшись смелости, Хулатай подошел к старому Ал-быгану и молвил:

— Отец, ты мудрейший богатырь солнечно-лунного мира, и тебе ли не знать: нет брода, который не перешел бы лось, нет мужа, который бы вырос, не испытав горя, нет чащобы, где бы не ступала когтистая лапа медведя, и нет юноши, который бы смог без жестоких испытаний стать отважным героем. Ты многому научил меня, отец. Теперь разреши мне покинуть твой дом и на вольных просторах поискать богатырской славы. Я хочу в дальних краях побывать, на людей посмотреть. А здесь что — только охота… Есть у меня верный Хара-Хулат, но я хочу найти такого скакуна, который был бы достоин меня, а если попадется на пути смельчак, подобный мне, я буду биться с ним до тех пор, пока он не скажет, что я самый сильный во всем подлунном мире.

— Не пустым ли бахвальством тешишь ты свое юное сердце, сын мой? — ответил мудрый Албыган. — Да, грудь земли не раз топтали копыта могучих скакунов, видала земля и немало бесстрашных храбрецов, жаждавших славы. Не ты первый и не ты последний! Не растрачивай на безрассудный гнев силу, нужную для настоящего дела! Зачем обижаешь преданного Хара-Хулата? Или сила богатырская покинула его? Или изменил тебе верный конь и ты хочешь в бескрайних просторах заарканить другого?

Молчал, хмуро потупясь, Хулатай. Слова отца не тронули его сердца. Он мечтал о славе, и речь мудрого старейшины рода лишь раздражала его.

— Сын мой, — продолжал Албыган, — много на свете еще горя и слез. Много сиротливых юрт ютятся на пыльных дорогах и тоскуют о счастье. Да и не каждый имеет свой кров. Голод и холод находят приют во многих жилищах, мор и болезни — частые гости в наших стойбищах. Ты должен гаснущее пламя разжечь, умершего человека оживить! Не задирайся, если могуч, и не дури, если силен! Пусть сила уступит разуму, и тогда сердце твое будет принадлежать людям. Этому я учил тебя, сын мой! Я стар и слаб, и годы мои улетели, словно стая лебедей, скрывшаяся в небесной дали. Глаза мои, некогда яркие, как утренние звезды, теперь ослабели — оглянусь назад и вижу лишь собственную тень; волосы мои, некогда черные, как вороново крыло, побелели, словно туманом покрылись. Кто будет ныне стоять у границ родимой земли? Кто поведет за собой смельчаков, готовых на подвиг ради громкой славы и шумных почестей? Вся надежда была на тебя! Я мечтал, чтобы ты, Хулатай, стал главою каждого рода, чтобы всех одарил ты одеждой и кровом, чтобы юрты наши не знали ни горя, ни слез! Если выполнишь мой наказ, то на землях твоих каждый жеребенок вырастет скакуном и каждый обездоленный сирота будет непобедим в бою!

Ни слова не сказал в ответ Хулатай. Он сделал вид, что во всем согласен с отцом. А сам упрямо думал о дальней дороге, которая, если бы смогла вытянуться, то уперлась бы в самый край земли.

В глубокой тайне юный богатырь начал готовиться к задуманному походу. Надев кольчугу, он прикрепил за спиной сверкающую огненным наконечником пику, туго затянулся золотым поясом, взял в руки месяцеподобный лук и прицепил колчан такой величины, что на нем сорока смогла бы свить гнездо для своих птенцов.

Облачась в боевые доспехи, Хулатай поспешно направился к золотому столбу — коновязи. Хара-Хулат, перебирая передними ногами и пританцовывая задними, с нетерпением ожидал своего хозяина. Приветливо потрепав по холке верного друга, юноша вдел ногу в чугунное стремя и, взявшись за удила, готов был вскочить в седло. В это время Алтын-Кеёк, увидев собравшегося в дальний поход Хулатая, обратилась к нему с такими словами:

— Брат мой единственный, не забывай родной земли! Старших почитай — годы твои будут долги, младших оберегай — дни твои будут светлы. Ушедшего — верни, умершего — оживи! Народ дал тебе могучую силу, не растрать ее понапрасну. У кого лошади нет, тому лошадь дай; у кого одежды нет, того одень. Прохожему — не мешай, проезжему — не перечь! Будь счастлив в пути! Возвращайся с удачей!

Молча выслушал сестрин наказ Хулатай. Ничего не промолвил в ответ, вскочил на резвого Хара-Хулата и, даже не кинув прощального взгляда на родной улус, рысью направил коня в сторону скалистого перевала.

Не вытаптывая высокие травы, не затаптывая молодые травы, как ветер несется взмыленный Хара-Хулат. От удара его могучих копыт черная грязь взлетает до самого неба и девять дней не рассеивается черный туман. Встретятся на пути островерхие горы — лишь лопаток их коснется разгоряченный от бешеной скачки конь, а низкие горы лишь за плечи задевает могучий Хара-Хулат. Словно выпущенная из богатырского лука стрела, несется скакун, минуя бескрайние степи, бесчисленные реки. Так резв и стремителен бег боевого коня, что и сам всадник не успевает закрыть открытые глаза, не успевает открыть закрытые глаза. Белой пеной покрылся скакун, черной пеной покрылся алып.

Растаял в туманной дали след Хулатая, и долгих семь лет не было от него никаких вестей. Старый богатырь Албыган по-прежнему объезжал границы родного края, оберегая землю предков от неприятельских кровавых набегов.

Много ли, мало ли времени прошло, никто не знал, где скитается непокорный Хулатай. Лишь на исходе двенадцатого года загудела земля под тяжелыми копытами Хара-Хулата, закачались белые юрты от внезапно налетевшего вихря, а поднявшаяся до самого солнца черная пыль заволокла небосклон, и люди услышали голос возвращавшегося из дальних странствий Хулатая.