— Да мы-то в печах моемся. В вытопленную печь свежей соломки настелят и залезают мыться.

— А в Охотном ряду чего покупать собрался?

— Да хоть поглядеть-то!

Стенька собирался понемногу добраться и до главного, но тут старушечий голос принялся звать Нечая.

— Молоде-ец! Поди сюда-а! Хозяин зовет!

— Ахти мне! Проведает еще, что я за калитку выходил! — забеспокоился Нечай, и стало ясно, что при своем богатырском росте он еще — дитя малое, неразумное.

— Ты беги, беги! — велел Стенька. — А я вдругорядь приду! С дядькой Иваном уговорюсь и сам тебя всюду отведу!

— Не обманешь? — Нечай от радости так ухватил благодетеля за плечо, что Стенька чуть не взвыл, железные пальцы парня и сквозь тулуп, пожалуй, чуть ли не до кости впились.

— Вот те крест! — Стенька радостно перекрестился.

Надо же — вот где на сей раз вынырнула деревянная грамота!

Поскольку дело попахивало изменой, он решил прежде всего посовещаться с Деревниным. Но сразу же бежать к страдальцу домой он не мог — и так уже достаточно долго пропадал незнамо где, а его место сегодня было — торг на Красной площади.

Ближе к вечеру, разняв две драки, поймав за ворот вороватую бабу и еще немало добрых дел совершив, Стенька направился к Деревнину.

Он шел через торг, уже предвкушая, как расскажет о странных словах Нечая, как поразится Гаврила Михайлович, как они вместе будут обсуждать дальнейший розыск, как они придумают ловушку для Ивашки Шепоткина и купца Рудакова, что неопытных деревенских детин деревянными грамотами прельщает. И как увяжут все это вместе с тем розыском, который, никому не сказавшись, затеяли около печатни…

Деревнин, узнав про Нечая, прямо встрепенулся.

— Так я ж толковал — еретическое писание! — воскликнул он. — Башмакову невесть что мерещится, а мы и струсили! Видать, еще какой-то старец на Москве объявился, на новый лад веру переиначивает!

Воспрял духом Деревнин! В приказ наутро засобирался! Грамотку написал Протасьеву — что-де надо взять за приставы Ивашку Шепоткина и живущего у него Нечая, как по прозванию — неведомо. Стенька понесся с грамоткой и добился, что сам пойдет с приставами брать того Ивашку с Нечаем. Как всегда, когда предстояло куда-то бежать, кого-то хватать, действовать решительно и отчаянно, он разгорелся — глаза выпучил, волосы сами дыбом поднялись, голос сделался звонкий, отрывистый. Боец, да и только!

Примчавшись домой, он обнаружил спящую жену и ужин на столе. По зимнему времени темнело в такую рань, что невольно тянуло в сон сразу после заката. Стенька постоял, глядя на свою Наталью и улыбаясь. Подумал — а не подходящий ли день для супружеского дела. Обычно Наталья строго за этим следила, в ночь на среду и на пятницу к себе не подпускала, да еще прибавлялось множество предпраздничных ночей и четыре поста, и обо всем об этом предупреждал баб в слободской церкви отец Кондрат. А матушка Ненила всякий раз, когда приносили в январе или феврале крестить дитя, старательно высчитывала — не во грехе ли, в самый Великий пост, зачато. То же касалось майских и июньских детишек, а также апрельских и августовских.

Хотя следовало бы разбудить Наталью и посовещаться с ней о важных делах, Стенька решил просто потихоньку лечь. Предстоял трудный день — и лучше встретить его в чистоте, может, оно и зачтется…

Ночью приморозило, а в такие ночи особенно сладко спится. Проснулись оттого, что печка остыла, а в затянутое пузырем оконце явственно пробился свет.

Стенька ахнул и стал впопыхах собираться, правую ногу заматывая в онучу, а левую, босую, суя в сапог… Наталья только и успела сунуть ему за пазуху кусок круто посоленного хлеба.

В приказе уже все было готово к походу за Ивашкой Шепоткиным и Нечаем, а заодно и никому не ведомым купцом Рудаковым. Стенька единственный знал, где Шепоткин живет, поэтому ждали лишь его и покрыли гнилыми словами с головы до ног. Деревнин — и тот словечком припечатал.

Несколько обидевшись, Стенька поспешил выполнять задуманное. На сей раз покалеченных с ним не было, извозчика нанимать не стали — и пришлось идти к Шепоткину на Волхонку пешком, а поселился он там, где Волхонка уже звалась Пречистенкой и стояли недавно отстроенные белокаменные боярские и княжеские дома. Неподалеку стояли и Большие конюшни, которые по привычке все называли Чертольскими.

— Вот! — Стенька указал рукавицей. Пристав Никон Светешников негромко стукнул кулаком в ворота. Залаял кобель.

— Отворяй! — грянул Никон. Одно это он и умел — греметь страшным голосом, наводя ужас на посадский люд.

Кобель заливался, а из людей никто не подал голоса.

— Отворяй, не то ворота высадим!

— Хозяин у них ногой скорбен, — сказала, подойдя, статная женка. Погодите, добрые люди, пес меня знает, я войду и хозяйку вызову.

— Дай Бог здоровья, голубушка, — проявил вежество Стенька. И как было не проявить — такие длинные, без уголька черные брови да такие огненные глаза не всякий день на улице встретишь!

Голубушка повернулась к нему и посмотрела пристально.

— Всем хорош молодец, — сказала она загадочно. — Послушай меня, я баб знаю, не давай своей женишке воли!

— Да что ты такое плетешь! — под общий хохот воскликнул покрасневший Стенька.

— Ты думаешь, она в твоей воле ходит, а она себе иное в голову забрала! Ох, молодец, замесили на дрожжах — не удержишь на вожжах!

И с тем она проскользнула в калитку.

— Умом баба тронулась, — сказал другой пристав, Кузьма Глазынин. — Вот ходит такая, что-то там себе думает, а потом как начнет в церкви выкликать! И вчетвером ее оттудова не выведешь — лягается! Потом возят к старцам отчитывать…

— С нами крестная сила! — произнес испуганный Никон, а Стенька подумал, что ему во время розыска для полного счастья только кликуш недоставало.

— Заходите, я кобелю цепь укоротила! — позвала женка.

Стенька, оба пристава и стрелец Трофимка Баламошный вошли на двор и поднялись на крыльцо.

Увидав таких гостей, Ивашка, сидевший на скамье и евший калиновую кулагу с хлебом, чуть не обмер.

— Ах, вот ты как? — напустился он на Стеньку. — Мало вам было той полтины? Теперь еще и на суд потянете? Почуяли, что можно из меня денет вытянуть?!

Он решил, что Земский приказ все же решил докопаться до правды о закладе жены Марфицы за пятнадцать рублей.

— Уймись! — прикрикнул Стенька, в то время как прочие трое крестились на образа. — Ты полтину уплатил — и на том дело закрыто. А пришли мы вот за чем — позови того парня, Нечая, что у тебя живет!

— Какого Нечая? — весьма правдоподобно удивился Ивашка.

— Какого? А такого, что вчера тебе дрова колол!

— Ах, его? Ну так он дрова поколол да и прочь со двора пошел.

— Ври, да не завирайся! — прикрикнул на хозяина Стенька. — Ведомо нам учинилось, что тот Нечай — беглый, и купец Рудаков его к тебе жить определил, и по две деньги на день кормовых давал. Вот и зови Нечая! Не ты, а он нам надобен!

Ивашка Шепоткин уставился на земского ярыжку с подлинным ужасом.

— А ты как проведал?!.

— Запираться станешь — на дыбу пойдешь! С первой виски промолчишь — со второй заговоришь! — принялся стращать Стенька. Он собирался было добавить про горящие веники, которыми кат гладит по ребрам несговорчивых, но тут из-за крашенинной занавески заголосила Марфица. Да как!

— Ахти мне, бессчастной, горькой сиротинушке! Останусь я вдовой ненадобной, буду меж чужих дворов скитаться, голодная, холодная, раздетая, разутая!.. Ахти мне, смертушка моя пришла!..

— Люди добрые! Безвинно на дыбу тащат! Злодеи оговорили! — возвысил голос и Ивашка.

Кузьма Глазынин зажал уши, Трофимка Баламошный присел и голову в плечи втянул.

— Молчи, дура! Не мешай государеву розыску! — прикрикнул на Марфицу Стенька, но она лишь пуще соловьем разливалась.

В это время странноватая женка, войдя из сеней, прошла к печке и зашла за занавеску. Там вдруг сделалось тихо. Ивашка тоже вдруг перестал блажить. Бабка вышла и направилась к Стеньке.