— Сколько вас — трое, четверо?

— Нас четверо, Одинец с нами — пятый. В дом позовешь, или у ворот толковать станем?

Трещала призадумался.

— Да что их в дом звать? — подал голос тот его товарищ, что за ним бегал. — Это ж Одинец!..

— Заткни пасть, — кинул через плечо Трещала. — Умный выискался…

Он действительно был в недоумении — как поступать? Звать врага в дом? Блинами угощать?.. Может, и хлебного вина ему налить?

Сам Трещала сейчас был безупречно трезв — перед завтрашним боем выгнал из себя хмель. Данила диву дался — что с человеком трезвость творит! Неужто этот строгий молодец и есть тот расхристанный питух с багровой переносицей и капустной повязкой заместо шапки?

— И ты — атаман, и он — атаман, у каждого своя стенка, — пришел на помощь Тимофей. — А дури промеж вас накопилось немеряно. Сесть бы и хоть часть той дури разгрести.

— Ты, может, не знаешь, а обиды у нас жестокие, — сказал Трещала. Начнем перебирать — распалимся. Ты, что ли, нас удержать сможешь? Или ты?

Это относилось к Желваку. Данилу же боец явно не признавал.

— Вот он-то как раз и сможет, — ответил Одинец. — Он мне Соплю едва насмерть не зашиб. А Сопля — боец ведомый.

— Чего ж они не поделили? — Трещала был и удивлен, и встревожен. Чтобы Одинец по-приятельски держался с человеком, который накануне завтрашнего боя едва не лишил его надежи-бойца — это что ж такое должно было стрястись?

— Да мертвое тело делили, — сразу перешел к сути дела Богдаш. — Промеж вас, Трещала, еще и покойник затесался. Так что зови в дом, сажай за стол правды докапываться будем.

И подтолкнул тихонько в бок Одинца, давая ему понять, что конюхи в этом деле все же на Одинцовой стороне.

Тот, лишенный поддержки быстро соображающего Сопли, буркнул «угу».

— Что еще за мертвое тело? — Трещала, это было сразу заметно, за грубым голосом пытался скрыть волнение.

— Коли ты Приказа тайных дел розыск еще будешь у ворот морозить, то мертвых тел в этом деле точно прибавится! — сердито заявил Богдаш. — Веди в дом, там будем покойниками заниматься.

С большой неохотой Трещала отступил, оставив калитку открытой, и пошел к крыльцу, а Одинец и конюхи — за ним.

— Хорошо бы там, в доме, и Томила сыскался, — шепнул Данила Тимофею. Сразу бы все и прояснилось!

Но Томилы в горнице не оказалось.

— Скомороха своего куда девал? — спросил после того, как снял шапку и перекрестился на образа, Тимофей.

— А по скоморошьему делу отпустил. Тут у него с кем-то свара вышла, гусли разбили, нужно было новые добывать, да накры он кому-то обещал, где-то у нас тут поблизости медвежьей потехой боярина тешат, а плясовых медведей тоже под накры выводят. Ну, садитесь, что ли, на лавку!

Конюхи чинно сели под окном, Одинец поместился на отдельно стоящем стуле, Трещала сел за стол, так, чтобы всех видеть. Несколько помолчали.

— Искали мы одну вещицу, а отыскали покойника, — начал Тимофей. — Вы, молодцы, раньше бойцов без смертоубийства делили, а теперь и до прямого разбоя докатились. Дельце это завтра же явным станет.

— Да кого убили-то?

— Перфилия Рудакова пришибли, знаешь такого?

— Перфишку-то?!.

Данила, как было условлено раньше, молчал, да примечал. Он приметил, что Трещала едва не вскочил из-за стола, что кинул взгляд на дверь, точно ждал из-за двери подмоги.

— А теперь говори, Аким, как у вас парня свели, — велел Тимофей.

— Да сам он у меня бойца свел! — возмутился Трещала.

— От вас к нам один только Квасник перешел, и никто его не сманивал, он сам так решил! Бугая своего у ямщиков ищи! А ты велел Перфишке Рудакову свести у нас парня.

— Что еще за сучий выкормыш?

Одинец неторопливо рассказал про здорового детину, отысканного Рудаковым где-то в Муромских лесах и привезенного на Москву с тем, чтобы за подходящие деньги отдать его в стеночные бойцы.

— И он того парня держал при себе, пока мы в Хамовники не перебрались, чтобы стенку сводить, и тогда он его к нам привел, и деньги взял, и парень у нас сколько-то прожил. А потом Перфишке пришло на ум, что от тебя он за парня больше получит, и он с кем-то из вас сговорился, то ли с Томилой, то ли…

— Никто со мной не сговаривался!

— Выходит, с Томилой, — весомо сказал Тимофей. — Ради Христа, не вскакивай, дай человеку договорить.

Трещала громко вздохнул.

— И Перфишка пришел за парнем как бы по другому делу, на ночь глядя, а сам его тайком и свел со двора. Наш хозяин, ткач Клим Бессонов, сам видел, да только не понял сразу. И парня к тебе отвели…

— Да я-то тут причем? — возмутился Трещала. — С Томилы спрашивайте, он с Рудаковым сговаривался, меня при том не было! И не знаю я, где тот парень, а на моем дворе его не было и нет, вот те крест!

Он перекрестился, но Одинец вряд ли поверил, а конюхи призадумались…

— Вы парня припрятали! — сказал Одинец. — Вы его до последних дней держите и тогда выпустите, когда иные бойцы покалечены будут, и те, кто за вашу стенку об заклад бился, в проигрыше не останутся! Вот что вы, сучьи дети, затеяли! И вы кого надо предупредили, что есть у вас богатырь, в нужную минуту выйдет на лед!

— Да чтоб мне тут же на месте провалиться, коли я знаю, где тот Нечай!.. — воскликнул Трещала.

Порой с Данилой случалось — чуял ложь каким-то внутренним слухом. Сейчас же он лжи не чуял. Очевидно, Трещала и впрямь не знал о Томилиных затеях. Тут же вспомнилось, что в последние перед Масленицей дни он пил не то чтобы без просыпу, но знатно. Сейчас, приведя себя в христианский образ, он был благообразен, ровненько расчесан, даже красив, но Данила его запомнил ошалевшим с похмелья, идет по двору — а с башки капустные ошметки летят…

— А что, Аким, он, может, и правду говорит! Нарочно велел парня в таком месте спрятать, чтобы самому не знать, и тогда он хоть Евангелие целовать будет — на знаю, да и все тут! — догадался Тимофей. — Хитер ты, да мы-то хитрее!

— Что же — мне крест целовать?

— А целуй!

Из-под сорочки Трещала вытащил большой серебряный крест и прижал к губам.

— Не приводили ко мне чужих парней, Господь свидетель! Своих хватает! Вон Гордей-целовальник к нам перешел — слышишь, Одинец? Было нам кого в чело ставить! Да и Перфишка к нам четвертый день носу не кажет!..

Выпалив это, Трещала понял, что сморозил глупость. Он откровенно признался, что замешан в какие-то темные Перфишкины дела с большими закладами.

— И не покажет, — опять вмешался Озорной. — Перфишка за парнем приходил не один, а то ли с Томилой, то ли с кем другим из твоих бойцов. И нужен был вам Перфишка лишь затем, чтобы парня вывести — тот ведь на Москве одного лишь Перфишку и знал. А потом — святым кулакои да по окаянной шее! И нет больше Перфишки, и платить ему незачем…

— Да разве я из ума выжил, чтобы Перфишку Рудакова губить! воскликнул Трещала. — Да мы с Перфишкой душа в душу, как родные братья, были!

Конюхам было мало дела о причинах таого братства. Они шли совсем по иному следу. Испугавшись, что Тимофей сейчас начнет допытываться о тайных делах Трещалы и Перфишки, Данила принялся искать ногой под столом Тимофеев сапог, чтобы нажать посильнее. Но старший товарищ и сам был не промах.

— А коли вы были как братья — что же Перфишка не к тебе того муромского парня повел, а к Акиму?

— А у него спроси!

— На том свете разве! — отрубил Тимофей. — Данила, говори ты.

— Перфишка к тому из атаманов хотел парня отвести, который старого Трещалы наследство получил. Он среди вас, бойцов, околачивался и многие ваши тайны знал! — воскликнул Данила. — И он сперва полагал, что наследство Одинец получил. А твой скоморох Томила убедил его, что наследство — у тебя!

— Нет у меня дедова наследства! — еще не разумея, что конюхам известно слишком много, отвечал Трещала. — У него и добра-то не было, домишко один да два лубяных короба тряпичной казны! А нас, внуков, четверо! Какое там наследство, смех один!

— Тьфу! — Тимофей начал сердиться. — Устал я вранье слушать! Что, братцы, не начать ли с самого начала? Данила, с первого мертвого тела начинай!