Последняя фраза была решающей. Но она же была и провокационной: Мюрат сознательно вызывал дипломатический скандал. Историк Фр. Массон писал: "Допустить, чтобы французский посланник имел преимущество перед другими, значило признать его (то есть Мюрата. - В. Л.) подчинение императору". Потому Мюрат и готовил Дюрану унижение, которое должно быть оплеухой Наполеону. Сам король задеть зятя боялся, но, зная строптивый нрав русского посла, Мюрат понимал, что Долгорукий, конечно же, пожелает быть первым... Дюран в эти дни тоже готовился постоять за честь Наполеона, говоря Эксельману:

- Вот увидите, я буду смеяться последним...

Долгорукий, узнав об этом, сказал Бенкендорфу:

- Чтобы смеяться, надо прежде всего уметь смеяться... Человечество вступало в грозный !8!2 год, и, словно предчувствуя его роковые потрясения, в самом конце уходящего года Везувий снова разворчался, осыпав крыши Неаполя горячим и хрустким пеплом. 1 января Мюрат, окруженный свитой, появился в тронном зале. Придворный этикет не был нарушен, зато дипломатический протокол сильно пострадал с того момента, как обер-церемонимейстер объявил о прибытии господ посланников. Фр. Массон пишет, что Долгорукий преднамеренно занял первое место в церемонии, "но в ту же минуту барон Дюран сильно толкнул его сзади со словами:

- Ну уж нет! Этому не бывать..."

При этом, если верить докладу Дюрана, он сказал Долгорукому: "Дипломатия искусство более письменное, нежели устное, так потрудитесь сочинить письменный протест..."

- С личной печатью! - охотно отозвался Долгорукий, награждая любителя писанины громкой пощечиной...

Цитирую: "Миера, стоявший ближе всех к обоим посланникам, видел, как они волтузили один другого кулаками". Дипломатический протокол общения на кулаках никогда не фиксировал. Но это было как раз то, что и требовалось сейчас Мюрату.

Заметив драку, он отчетливо произнес:

- Господа! Вашу трогательную горячность я приписываю только поспешности, с какой вы стремитесь лицезреть мое королевское величество. Остальное меня не касается.

Затем, обходя придворных дам, он весело шутил с ними о новогоднем извержении Везувия.

Из доклада графа Миера канцлеру Меттерниху: "Князь Долгорукий, конечно, будет утверждать, что он не брался за эфес шпаги, но я видел это своими глазами..." Из письма маркиза Галло князю Долгорукому: "Его величество (Мюрат. - В. П.), никак не мог себе представить, что.., вы забудетесь до того, чтобы взяться за эфес шпаги, угрожая французскому посланнику".

Гофмаршал Периньони подтащил Дюрана к престолу:

- Ваше королевское величество, - сказал он Мюрату, - посол Франции требует, чтобы ему было сделано удовлетворение за нанесение ущерба в его лице императору Наполеону...

Вот тут Мюрат понял, что, играя, он сильно переиграл.

Цитирую из Массона: "Он сам поощрял претензии Долгорукого и был бы готов одобрить его поступок.., с другой стороны, он боялся ссоры с Наполеоном", и, продолжая свою опасную игру, Мюрат решил "передернуть карту":

"Чтобы выйти из затруднительного положения, он игнорировал оскорбление Дюрану, как представителю французского монарха..."

- При чем здесь Наполеон? - раскричался Мюрат. - Кладя руку на эфес шпаги, русский посол нанес оскорбление не императору Франции, а лично моему королевскому престижу...

Во время следствия один лишь итальянец Тассони назло всем чертям заявил, что он ничего не видел - ни оплеухи, ни касания князем эфеса (за что Тассони и был предан анафеме самим Наполеоном, писавшим: "Он вел себя худо.., ему нельзя было уклоняться от дела, если дело шло о достоинстве моей короны"). Но дипломаты, побитые возле престолов, тоже никому не нужны, и Дюран понял, что карьера его закончилась. Чтобы спасти себя и спасти свою пенсию, он немедля отправил Долгорукому вызов на дуэль:

"Положив руку на эфес шпаги, вы позволили себе угрожающий жест в отношении меня, за который я должен потребовать у вас удовлетворения..."

Каламбур Николаевич рассудил таким образом:

- У нас на Руси принято говорить: "положа руку на сердце", а в Европе лучше беседовать, положа руку на эфес шпаги... Я принимаю вызов. И сегодня же отправлю курьера в Петербург, чтобы Румянцев позволил мне отставку от службы...

Но оплеуха, отпущенная русской дланью посланцу Наполеона, вызвала бурную радость на улицах Неаполя; стоило Долгорукому появиться в публике, как лаццарони кричали: "Чече, чече! Руссия - виват!.." Движение карбонариев затронуло не только парий общества, но даже аристократию, почему князь и не был удивлен словами итальянского генерала Караскозы:

- Друзья свободы приветствуют вас, и мы будем надеяться, что Россия поддержит наше стремление к единству...

Бенкендорф выложил перед Долгоруким письмо:

- Случилось худшее. Эксельман тоже прислал вам вызов на дуэль. Боюсь, подстроена непристойная ловушка...

Эксельман начинал письмо так: "Как французский генерал и подданный императора Наполеона, я преисполнен понятного негодования.., имею честь немедленно просить у вас удовлетворения за оскорбление, нанесенное моему монарху".

- Да, ловушка, - согласился Долгорукий. - Эксельман надеется добить меня, если это не удастся Дюрану. Константин Бенкендорф быстро что-то писал.

- Кому? Куда? Зачем? - спросил его Долгорукий.

- Ему. Туда. Вызов, - отвечал Бенкендорф. - Вы берете на себя Дюрана, а я обещаю проткнуть графа Эксельуана...

"Смею надеяться, - писал Бенкендорф, - что после дуэли с князем Долгоруким вы дадите мне возможность исполнить священную для меня обязанность..." Пригласили и Строганова.

- Григорий Митрич, - сказал ему Долгорукий. - Дюран будет иметь двух секундантов - барона Форбена и того же Эксельмана, с моей стороны будет Костя Бенкендорф, вас прошу помогать ему в этом благородном занятии.

Строганов согласился, но предупредил:

- Как занимающий посольское место, вы лишены права принимать вызов на дуэль. Или вы уже получили отставку?

- Курьер скачет и будет скакать еще долго... Дуэль была назначена на 5 января в 7 часов утра.

- Где? На берегу Аньяно?

- Нет. Внутри храма Сераписа в Пуццоли.

- Нашли местечко! - буркнул Строганов... Перед поединком Долгорукий сказал Дюрану:

- Еще раз выражаю вам свое личное уважение, напоминая о том, что никакой личной вражды и неприязни к вам не имею.

- Благодарю, князь. Лучше приступим к делу... Долгорукий обнажил клинок, украшенный славянской вязью по стали: "Умри, злодей..." Первый же выпад пришелся в грудь Дюрану. Долгорукий, явно щадя противника, быстро выдернул острие из его тела, а Строганов сразу вмешался:

- Кровь была. Не хватит ли этого?

- Нет. Продолжим, - отказался Дюран... Шпаги снова скрестились очень рискованно для Дюрана, и он, отбросив оружие, кинулся в объятия Долгорукому:

- Благодарю за честь! Я удовлетворен. Мы останемся друзьями.... Не так ли, князь?

Тут вовсю разорался секундант Форбен:

- Скорее! Там убивают... Помогите же, вмешайтесь! Оказывается, Бенкендорф с Эксельманом уже яростно бились на церковной паперти. Вот здесь была настоящая бойня...

Раненный в плечо, Бенкендорф искусно пластал воздух клинком, стремясь пронзить Эксельмана. Их пытались разнять, но Бенкендорф нанес еще два удара подряд - в шею и подле уха. Эксельман обливался кровью... Работая шпагой, Бенкендорф сначала вытеснил его с церковной паперти, а потом заставил отступить и далее - прямо на церковные ступени.

- Это было изгнание из храма торгующих и нечестивых, - сказал он друзьям, батистовым платком обтирая лезвие шпаги...

Только сейчас, когда все кончилось, прискакал генерал Караскоза и заявил от имени Мюрата, что он "не допустит дуэлей в пределах его королевства". Долгорукий захохотал:

- Какая дуэль? Здесь собрались добрые друзья... К нему, шатаясь, подошел Реми Эксельман:

- Князь! Отправляя вам вызов, я совсем упустил из виду, что вы, как официальное лицо, не могли принять его, пока не получите обратно верительные грамоты... Прошу извинить меня за оплошность и забыть о сделанном вызове.