— Прекрасно. Ты предупредил, что быть может, понадобится немного терпения?

— Да они согласны. А как твои успехи?

— Все идет, как задумано. Две, правда, непьющие, но, в целом, публика уже веселится. Все готово?

— Конечно.

— Тогда — полный вперед!

Присоединившись к сборищу, я занял место во главе стола, где всегда сидел Вульф — мне же такая честь выпала впервые. Дружно поднятые стаканы приветствовали мое возвращение после долгого отсутствия. Я растрогался и решил, что подобное проявление чувств должно быть вознаграждено. В тот самый миг, как в комнату вошел Фриц с огромней супницей, я отодвинул свой стул и поднялся на ноги. Порция Лисс продолжала трещать как сорока, но Долли Хэрритон, член коллегии адвокатов, цыкнула на нее.

— Оле, оле! — выкрикнула Хелен Трой.

Я начал речь.

— Леди и (слава Богу) ни одного джентльмена! Мне так много предстоит сказать вам, что я скажу хоть что-нибудь. Благодарю вас за то, что вы приняли мое приглашение. Если есть на свете зрелище прекраснее орхидей, то это вы. (Аплодисменты). Мистер Вульф отсутствует, но согласно заведенному им порядку, разрешите представить вам самого ценного обитателя нашего дома — мистера Фрица Бреннера, который сейчас разливает суп по тарелкам. Фриц, поклонись, пожалуйста. (Аплодисменты). Я хочу попросить вас об одном одолжении. Вчера мне позвонила незнакомая дама, вполне благожелательная, которая отказалась назвать свое имя. Я прошу вас помочь мне опознать ее. Сейчас я воспроизведу кое-что, не все, конечно, из того, что она мне сказала, надеясь, что это наведет вас на след. Имитатор из меня неважный, но я попробую.

Итак, она сказала: «Мистер Гудвин, я обязана была вам позвонить! Конечно, так не полагается, но поскольку мы не знакомы и никогда не встретимся, считаю себя вправе не называть себя. Это самые чудесные орхидеи, что мне приходилось видеть! Я иду сегодня к друзьям на вечеринку, там будут все свои… то-то они рты пораскрывают, когда увидят орхидеи! А знаете, что я скажу, когда они спросят, кто подарил мне цветы? Я жду не дождусь! Конечно, я могу сказать, что они от тайного воздыхателя, но…»

Продолжать смысла не было, потому что мой голос потонул в визгах и выкриках. Даже миссис Адамс настолько оттаяла, что улыбнулась уголком рта. Клэр Бэркхардт — та, что строит из себя школьницу, — подавилась булочкой. Я, торжествуя победу, сел на место и принялся за суп. Когда гам чуть-чуть поутих, я спросил:

— Как ее зовут?

В ответ загалдели, как на птичьем базаре, и мне пришлось уточнить имя у Сью Дондеро, моей соседки справа. Кора Барт. Таковая в моей картотеке не значилась.

Поскольку Фрицу выпала участь обслуживать сразу одиннадцать душ, я предложил взять на себя все хлопоты по части выпивки. Преимущество такого расклада состояло в том, что я знал, кто что пьет, и мог наполнять опустевшие стаканы и бокалы, не задавая лишних вопросов, кроме того, Сью Дондеро вызвалась мне помогать. Мало того, что это было приятно, но мне еще и представился удобный случай (когда мы с ней вдвоем суетились у столика с напитками) предложить ей сделать то, на что мне очень хотелось склонить кого-нибудь из компании еще наверху, в оранжерее, но не было случая. Сью согласилась, и мы уговорились, что условный сигнал я подам, почесав правое ухо.

— Я рад, что вы не изменяете вермуту с содовой, — добавил я. — Девушка с такой внешностью имеет обязательства перед обществом. Продолжайте в том же духе.

— Не перед обществом, — возразила она. — Перед правописанием. После виски или джина у меня наутро голова раскалывается и буквы скачут перед глазами. Представьте сами: вместо «темная личность» я умудрилась написать «темное личико»!

— Какой ужас! — я всплеснул руками. — Должно быть, вы при этом смотрели на Нину Пэрлман.

Воздав должное супу, они в один присест расправились с пирожками. Что касается светской беседы и развлечения гостей, то они прекрасно обходились без меня, разве что пару раз мне пришлось ввернуть несколько словечек. Я порадовался, что Вульф удрал и избежал душевной травмы, которую неизбежно получил бы, увидев, как все, за исключением Элинор Грубер и Хелен Трой, обращаются с утятиной. Бедняги так наелись, что не отрезали и клали в рот по кусочку, а, за исключением двух, вяло ковырялись в своих тарелках. Я понаблюдал за ними и понял, что если не принять срочных мер, дело может кончится плохо. Я возвысил голос, стараясь привлечь внимание:

— Дорогие дамы! Я хочу с вами посоветоваться. У нас…

— Речь, речь! — пропищала Клэр Бэркхардт.

— Это она и есть, дуреха! — пояснил чей-то голос.

— Оле, оле, — пролепетала Хелен Трой.

— У нас демократия, — сказал я. — Насильно запихивать в вас ничего не будут, даже приготовленный Фрицем салат. Как ваш хозяин и отнюдь не тайный воздыхатель я хочу, чтобы вы получили удовольствие от нашего вечера и, уходя, говорили: «Арчи Гудвин — парень что надо, на него можно положиться. Мы были полностью в его власти, а он дал нам возможность сказать „да“ или „нет“.

— Да! — выкрикнула Бланш Дьюк.

— Благодарю вас, — учтиво склонил голову я. — Я хотел спросить, кто из вас хочет отведать салата? Если хотите, то Фриц будет счастлив обслужить вас. Если нет… Итак, да или нет?

Я насчитал шесть или семь «нет».

— Вы по-прежнему согласны, мисс Дьюк?

— Что вы, конечно, нет. Я не знала, что вы имеете в виду салат.

— Что ж, значит, салату не повезло. А вот по поводу миндального пломбира мы голосовать не будем. Попробуйте хотя бы на язычок. — Я повернулся к Фрицу, стоявшему чуть сзади. — Извините, старина, так уж вышло.

— Да, сэр. — Он принялся собирать тарелки с нераспробованными утятами, одним из его коронных блюд. Я не стал выражать ему сочувствия, поскольку я его предупреждал. У меня было куда больше возможностей, чем у него, познакомиться с гастрономическими вкусами американок. Вот в обществе гурманов утята бесспорно стали бы сенсацией.

Горечь пилюли Фрицу чуть-чуть подсластила реакция наших перекормленных лакомок на миндальный пломбир. Хмель возымел свое действие, и некоторые из них пренебрегли правилами хорошего тона, принявшись за мороженое, пока Фриц еще не обслужил остальных. Порция Лисс воскликнула: