"На первом уровне человек давит в себе зверя. На Втором бессмертный сверхчеловек давит в себе человека, и при этом зверь (частично) возвращается" [7].

Так как "хищники" в ряду человеческих видов расположены к животным ближе всех, то средства ВР в их случае можно с полным правом назвать "хищными вещами". Например, чем заняты Посвященные на Втором уровне? Из рассказа Анны Неверовой создается впечатление, что они, словно крысы с вживленными электродами, "знай себе давят на рычаг", то бишь усиленно занимаются сексом. И ведь действительно: "хочется" им почти всегда, стесняться чего-то даже в голову не приходит, а секс там, сами понимаете, божественный... По признанию самой Анны, она не занималась им разве что в купели с кровью.

Когда-то, наблюдая за нравами Страны Дураков, Жилин пришел к выводу, что для большинства из обитателей постиндустриального "рая" мир просто скучен. Отсюда и стремление к максимальной яркости переживаний, недоступных в обыденной жизни. Но как показала реальная практика, в мире сверхбыстрых изменений именно скука становится несбыточной мечтой.

Нет сомнений, что "безблагодатное" в духовном смысле существование порождает особый внутренний дискомфорт, могущий довести чувствительные натуры до тяжелой формы депрессии. Но с нашей точки зрения, одно лишь "томление духа" неудовлетворенного обывателя не в состоянии объяснить современные масштабы эскапистских тенденций. Помимо субъективного фактора, не меньшую роль здесь играют и совершенно объективные обстоятельства. Во-первых, требуемый уровень мобильности в информационном обществе может быть достигнут только за счет своевременного изменения характера поведения. А мы уже отмечали, что такого рода изменения находятся за пределами контроля со стороны человеческой психики. С другой стороны, скорость психических процессов имеет свои пределы, поэтому слишком большое количество сигналов дезорганизует работу сознания. "Наше представление о реальности искажается. Это может объяснить, почему испытывая сенсорное перенапряжение, мы чувствуем замешательство и находимся на грани между иллюзией и реальностью" [61].

Таким образом, происходит интенсивное выталкивание масс в виртуальное пространство, где они окончательно потеряют контроль над ситуацией в реальном мире. В "Заговоре Посвященных" Давид вполне целенаправленно стремится сделать Посвященными всех поголовно. "А это НЕМОЖНО".

"Люди, ушедшие в иллюзорный мир, погибают для мира реального. Они все равно что умирают. И когда в иллюзорные миры уйдут все - а ты знаешь, этим может кончиться, - история человечества прекратится..." [73].

Вот и еще один вариант "конца света"...

Глава 15.

Неужели я настоящий, И действительно смерть придет?

О. Мандельштам.

Логическим завершением "тотальной виртуализации" является полная атомаризация социального пространства. Общество распадается на совокупность игроков, каждый из которых играет "на своем поле". В свое время Жилина подобная перспектива приводила в ужас, но за прошедшие десятилетия, наряду с целенаправленным движением в сторону информационной цивилизации, менялось и отношение к подобной перспективе.

Вполне респектабельные людены, появившиеся в последнем романе "полуденного" цикла, меньше всего напоминают опустившихся "слегачей". Римайер оказался прав: "Раз наука дала нам слег, она позаботится и о том, чтобы слег стал безвреден". Да еще и многократно увеличит его эффективность. Скажем, Тойво Глумова уже не возьмешь, как Римайера, под локотки. Недавним начальникам теперь приходится чуть ли не хоровод водить вокруг бывшего подчиненного. (По аналогичной причине Микис Золотых откровенно подобострастничает перед своим же сотрудником Симоном Граем, узнав о его новом статусе среди Посвященных. Но перед Орлами пасует даже Владыка Шагор...)

Максим Каммерер, шеф Тойво, вынужден констатировать: "Нам теперь придется привыкать к совершенно новой ситуации. Не мы теперь определяем время бесед, не мы определяем тему... Мы вообще потеряли контроль над событиями" [74].

Особенно трудно привыкнуть к тому, что игровым полем становится твоя собственная Служба. Поначалу еще сотрудники грешат на ставшие давно привычными происки соперничающих Служб. "Трио", например, подозревает в интригах гейковцев, хотя факты свидетельствуют о совершенно несопоставимой по масштабам информационной инвазии: "оказалось, что не только нас - и их, и военную каэр, и каэр флота - вдруг завалили дезой. Прекрасной дезой! Сверхидеальной дезой! В результате все подозревают всех. Никто не знает целей" [4]. На самих же Игроков выйти практически невозможно. Достаточно вспомнить о печальной судьбе спецотдела КГБ, занимавшегося Посвященными...

Когда в "виртуальном" споре с Жилиным три с лишним десятилетия назад Римайер предрекал скорый конец человеческой истории, это выглядело в лучшем случае очередной антиутопической страшилкой. Сейчас, с легкой руки Френсиса Фукуямы, "конец истории" стал общим местом. "Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителей. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории" [75].

Зато, ответили бы "людены", начинается история сверхчеловечества. А что касается раскола - такая уж специфика у прогресса, особенно "вертикального" (или "виртуального"). "Что поделаешь! За спиной шесть НТР, две технологические контрреволюции, два гносеологических кризиса - поневоле начнешь эволюционировать..." [74].

Между тем еще Й. Хейзинга, автор знаменитого "Homo ludens" [76], предупреждал об опасности абсолютизации игрового начала. Здесь такая же ситуация, как и с богемой. По существу игровой импульс у Хейзинги выступает в качестве синонима спонтанности, основе любого подлинно свободного сознательного акта. Но в сверхдозах игра начинает подрывать свои же основы: естественная спонтанность подменяетcя искусственно генерируемым хаосом. Хейзинга изобретает даже специальный термин "пуэрилизм" (от латинского "puer" ребенок), обозначающий не столько детство, сколько сознательное ребячество, инфантильный балаган, в который, по его мнению, постепенно погружается современная цивилизация.

В рамках аналитической психологии Юнга становление здоровой, зрелой, целостной личности происходит в процессе ИНДИВИДУАЦИИ [77]. Или не происходит. Но только таким путем возможно для людей одного и того же вида, типа и т. п. обрести подлинную (а не наигранную) уникальность.

Юнг рассматривал бессознательное как вместилище архетипов: Эго, Персона, Тень, Анима (Анимус), Самость... Захват личности любым из этих архетипов интерпретировался им как состояние одержимости - источник наиболее глубоких психических комплексов. В частности, пресловутый западный индивидуализм, порожденный индустриальной эрой, может служить примером одержимости Эго. Абсолютизация формального интеллекта привела человека западной культуры к отрыву от собственного бессознательного. Так что данный архетип, представляющий центр сознания, оказался в роли единоличного диктатора, узурпировавшего работу психического аппарата. Лишь немногие люди, по наблюдению полицейского-философа из "Всех способных держать оружие...", понимают, "что человек вначале принимает решение, а потом объясняет его себе и посторонним".

"Если индивидуализм есть болезнь, то индивидуация есть исцеление" [41]. Индивидуация тесно связана с Самостью - архетипом Целого, объединяющего сознательное и бессознательное. Самость - это Бог внутри нас, некая императивная сила, которая "принимает решения". В этом смысле Эго и Самость соотносятся между собой как движимое и движитель. Но по своей природе Самость внеморальна и бессознательна, и одержимость ею ничуть не лучше прочих комплексов. Этический выбор требует зрелого Эго, в противном случае человек, даже будучи господином своих тайных и явных желаний, совершенно утрачивает внутренние ориентиры. Он оказывается в положении первых обитателей Эдема, которые, при всей их самодостаточности, начисто лишены понятий добра и зла.