12

Не небо, а расплавленная синяя эмаль без единого пятнышка. Не солнце, а дракон огнедышащий... Дуванис Фроск стоит в одной майке и легких полотняных брюках во дворе своей маленькой усадьбы в Аркотте и кричит жене через распахнутое настежь окошко: - Эй, ведрис Калия! Вы, главное, зонтик не забудьте прихватить! И галоши! - Ладно, ладно, зубоскаль себе! - откликается жена откуда-то изнутри дома. - Тот смеется хорошо, кто смеется последним! - Сегодня я, наверное, буду и первым и последним! Но ты, Калюни, поторапливайся все-таки! Люди уже собираются! Глядишь, весь молебен с тобой прозеваем! - Иду!.. Через минуту на пороге дома появляется молодая женщина лет двадцати. В ее гибкой фигурке, смуглом подвижном лице и порывистых движениях еще много девичьего. Это Калия. Она в самом деле приготовилась к дождю. На ногах у нее белые резиновые боты, под мышкой зонтик. В руках она держит толстенный молитвенник с заложенной в него карточкой - той самой, на которой изображен бог единый на облаке и напечатан текст молитвы о ниспослании дождя. Выйдя на пыльную деревенскую улицу, супруги быстрым шагом направились к часовне бога единого, воздвигнутой много веков назад посредине деревенской площади и называемой по традиции храмом. На плацу перед часовней уже собралась большая толпа, человек в пятьсот. Слышен сдержанный говор, отрывки молитв, тихое пение священных гимнов. Многие из собравшихся то и дело задирают головы, тоскливо осматривают безнадежно чистые лазурные небеса. Нет ни малейших признаков дождя. Но вот из часовни выходит толстый, громадного роста священник местного прихода, благочестивый аб Бернад. На нем праздничное, золотисто-желтое облачение, перехваченное по могучему животу широким зеленым поясом. В руках у него серебряная курильница, испускающая приторно сладкий дымок. Аб Бернад изо всех сил старается не уронить своего достоинства каким-нибудь неприличным жестом, унаследованным от орангутанга Кнаппи. Ему это почти удается. Лишь изредка на лице его появляется звероподобная гримаса, с которой он, впрочем, тут же справляется. Вслед за абом появляются служки со священными синими знаменами, затем местные старики выносят резной портативный алтарь, полотнища с символами, жертвенные факелы, наполненные нефтью, балдахин на четырех палках и прочую утварь. Аб Бернад становится под балдахин и делает знак чтецу. Тот, старательно откашлявшись, выкрикивает пронзительным голосом первую фразу священного гимна... Пока колонна движется по деревне, из-за низких каменных заборов ее провожают темные морщинистые лица самых древних стариков и старух, вперемешку с круглыми мордашками малолетних детей. Из многих подворотен лают растревоженные собаки, из-за иных заборов доносится надрывный крик осла... Наконец колонна выходит за деревню и вскоре достигает асфальтированного шоссе. Пыль исчезает. Аб Бернад прибавляет шагу. Пройдя с километр по шоссе, он сворачивает на проселочную дорогу, уходящую в поля. Колонна ползет за ним, словно гигантская многоголовая змея. Вот священник поднимается на отлогий холм, через вершину которого проходит шеренга стройных кипарисов с устремленными ввысь ракетообразными кронами. - Отличное место! Вот тут бы и помолиться можно! - вполголоса говорит Дуванис Калии. Ему уже осточертело это бесконечное шествие по невыносимой жаре. Калия на него смотрит с укоризной. Но видно, у аба Бернада есть строгие инструкции относительно места. Не останавливаясь, он ведет колонну дальше, вниз с холма. - Ты, Калюни, ступай себе с ними, а я подожду тебя здесь, на горушке... снова обращается Дуванис к жене и отстает от колонны. С вершины холма ему видно, как благочестивый служитель бога единого ведет свою паству низинкой еще с полкилометра и наконец останавливается возле высокого шеста, увенчанного лоскутком белой материи. Балдахин, растерянно пометавшись, свертывается. Пение смолкает и вместо него до Дуваниса доносится гулкое троекратное "ашем табар". После этого наступает полная тишина. Колонна быстро обтекает аба Бернада со всех сторон, превращаясь в плотную толпу. При мысли, что скоро ему придется выступить перед этой толпой односельчан с обличительной речью, Дуванис чувствует под сердцем неприятный холодок. Чтобы отвязаться от него, он решает не смотреть в сторону молящихся. - Пусть себе молятся, а я пока отдохну, приготовлюсь... - говорит он про себя, но прежде чем лечь в приятную тень под кипарисы, зорко осматривает окрестность. Вблизи, по шоссейной дороге проносятся бешеные автомобили. Один из них, закрытый черный лоршес, замедляет у проселка ход, сворачивает на него и, плавно покачиваясь на рессорах, движется к холму. - Туристы, должно быть. Пронюхали! - сердито ворчит Дуванис и ложится в тень на желтоватую, выжженную солнцем траву. Черный лоршес, глухо ворча, вскарабкивается на вершину холма, останавливается и, выключив мотор, замирает, словно гигантский жук, на самом солнцепеке. Из него выходят двое. Они совершенно разные: один маленький, сухощавый, подвижной, в белой соломенной шляпе; другой высокий, медлительный, вялый, в просторном кепи и в темных очках. Но чем-то эти двое удивительно похожи друг на друга. Чем? Ну конечно же, бородками! У обоих лица украшены великолепными изящными эспаньолками. Правда, если бы не эти эспаньолки, Дуванис поклялся бы, что и того и другого туриста он где-то уже встречал... Прибывшие, осмотревшись, замечают лежащего в тени Дуваниса и направляются к нему. - Эй вы, молодой человек! Вы почему это не на молебне? - строго спрашивает высокий в кепи, и Дуванису опять почудилось что-то очень знакомое в интонациях его голоса. - Рано еще! - отвечает Дуванис, сладко зевая. - Мой черед наступит после того, как его благочестие аб Бернад оскандалится со своим дурацким чудом! - Послушайте, любезный! - вмешивается другой, тот, что в соломенной шляпе. - Мы тут с коллегой того... фильм хотим крутить Документальный фильм о молебне. А вы нам мешаете. Даю десять суремов, если вы добровольно удалитесь с холма. Согласны? И этот голос знаком Дуванису... Но опять-таки бородка - таких бородок никто в Марабране не носит... Так и не узнав своего хозяина Куркиса Браска, Дуванис закидывает руки за голову и насмешливо отвечает: - Пятьдесят суремов - вот цена моего покоя, ведеор! К его безмерному удивлению, сухощавый человечек без возражений вынимает бумажник и дает ему ассигнацию в пятьдесят суремов. - Берите и уходите! Мы спешим... Пораженный Дуванис машинально берет деньги и уходит вниз с холма, придерживаясь тенистой шеренги кипарисов. Яростное солнце поднимается все выше. Синяя небесная эмаль по-прежнему чиста и невозмутима. В жухлой траве сонно стрекочут насекомые. Где-то в отдалении слышится заунывное пение молящихся. Веки Дуваниса тяжелеют, его одолевает приятная дремота...

13

Внезапно, сквозь горячую пелену сладкого забытья, Дуванис почувствовал, что жара спала и повеял свежий, прохладный ветерок. Охваченный странной тревогой, он открыл глаза и огляделся по сторонам. Над безбрежной равниной сгущались удивительные багровые сумерки... Первой мыслью было: неужели так поздно? Неужели он проспал до самого вечера? А как же его выступление перед односельчанами?.. Дуванис с волнением прислушался и сразу успокоился: нет, еще не поздно! Со стороны полей до него донеслось неистово-исступленное пение богомольцев... Да, молебен, по всей видимости, еще далеко не окончен. Но в таком случае почему же так быстро наступает темнота?.. Охваченный тревожным недоумением, Дуванис посмотрел на небо. Еще недавно такое чистое и голубое, оно было теперь из конца в конец застлано низко нависшими красноватыми тучами. Тучи медленно разбухали, наливались зловещим багрянцем, а в одном месте, почти прямо над холмом, они сбились в неистово крутящиеся Чудовищные клубы, которые в полном безмолвии извивались бешено, страшно, словно тысячи переплетенных исполинских спрутов. Порывы холодного ветра усилились. Кипарисы тревожно зашумели. Дуванис рывком вскочил на ноги и бегом обогнул холм, чтобы поскорее увидеть толпу молящихся односельчан. В эту минуту он совсем не думал о чуде, и в душе его не было ни малейшего страха. Ему просто хотелось разыскать Калию и помочь ей добраться до дому. Но не успел он сделать и двадцати шагов, как все вокруг превратилось в настоящий кромешный ад. Весь небосвод от горизонта до горизонта вспыхнул вдруг ярким пламенем и осветил равнину каким-то неестественным, ядовито-красным светом. Прошла секунда, вторая - свет стал стремительно меркнуть, зловещие тучи налились лиловым огнем, потом сразу почернели, и вдруг на всю окрестность пала глубокая, чернильная темень. Дуванис замер на месте. Где-то в отдалении послышались пронзительные вопли ужаса, душераздирающий женский визг, крики детей, топот сотен ног обезумевших от ужаса богомольцев... Прямо по полям, не видя дороги, убегали они в темноту, потрясенные размерами бедствия, вызванного их молитвами... После короткого напряженного затишья налетел сумасшедший шквал холодного пронизывающего ветра. Одновременно с ним на небе вспыхнула ослепительно яркая чудовищная змея. Она вспорола весь небосвод от края до края и на мгновение осветила необъятную равнину фантастическим белым светом. И в то же мгновение раздался грохот - ужасный, неслыханный, будто вся вселенная раскололась на куски и обрушилась в бездну. Грохот еще не смолк, а уж на землю с черных ввысот низвергнулся сокрушительный ливень. Дуванис в одну секунду промок до нитки. Ошеломленный, он с минуту стоял на месте, глядя в беснующийся мрак и прислушиваясь к устрашающему грохоту небывалой грозы. Потом из горла его вырвался крик: - Калия! Калия! Ка-ли-я-а-а!!! И, сорвавшись с места, он бросился бежать дальше. Несколько раз его сшибали с ног стремительные потоки, катившиеся со склонов холма. Он падал, по самые локти погружая руки в вязкую грязь, но, извиваясь всем своим гибким и сильным телом, снова вскакивал и, оглушенный, полузахлебнувшийся, продолжал бежать, сам уже не зная куда... Эта неравная борьба человека со слепой разбушевавшейся стихией завершилась самым неожиданным образом. Дуванис с разбегу врезался во что-то мягкое, живое. Оттолкнувшись от невидимого препятствия, он потерял равновесие и чуть не упал, но в этот миг его подхватили чьи-то могучие руки, и над самой его головой, перекрывая шум ливня и раскаты грома, раздался спокойный звучный голос: - Тише, дорогой, тише! Сейчас эта музыка прекратится... Дай-ка я укрою тебя... Дуванис почувствовал, что на спину его легла какая-то тяжелая и плотная ткань. Она укрыла его всего, с головы до ног. Дуванис доверчиво приник к широкой груди незнакомца, затих, еле дыша от усталости и пережитого волнения. Несколько минут прошли в полном молчании. Вскоре ливень заметно пошел на убыль, раскаты грома стали раздаваться все реже и реже... Немного отдышавшись и успокоившись, Дуванис спросил: - Кто вы, ведеор? По голосу вы показались мне нездешним. - А я и есть нездешний! - густо пророкотал незнакомец. Больше он ничего не сказал, а Дуванис считал неудобным приставать к нему в таком положении с вопросами. Так они и стояли, тесно прижавшись друг к другу, чуть ли не по колено в жидкой грязи, пока не замерли наконец последние отголоски чудовищной грозы. Дождавшись наступления полной тишины, незнакомец, укрывший Дуваниса, сказал: - Ну вот и все кончено! Вылазь, сурок, из норы! С этими словами он откинул свой тяжелый плащ. В первое мгновение Дуванис был настолько ослеплен резким переходом от кромешной тьмы к яркому блеску летнего дня, что невольно заслонил глаза рукой. Но потом, привыкнув к свету, он увидел чистую небесную лазурь без единого облачка, увидел веселое знойное солнце - и даже, засмеялся от удовольствия. Однако смех тут же замер у него на губах, когда он перевел взгляд на поля. Никаких полей, собственно, больше не было. От них решительно ничего не осталось. Всюду, куда ни кинь взгляд, простиралось безбрежное месиво жидкой грязи. Она еще пузырилась, пыхтела и расползалась. По ложбинам и низинкам, устремляясь к недалекому морю, бурлили и пенились мутные потоки. А посевы? От посевов не осталось ничего - они были уничтожены. Дуванис со вздохом провел рукой по щеке, размазывая на ней бурые подтеки, и тут же впервые оглянулся на своего спасителя. Оглянулся, да так и застыл с широко раскрытым ртом.