Сволочь, какая сволочь! – ярился Капитон, привязывая Афанасия к верстаку. Вот и верь этим… деловым.

Предварительно опустошив сейф, в котором Афанасий хранил свои накопления, – их оказалось не так и много – Капитон облил помещение керосином, хранившимся в большой бидоне, и, стоя у порога, бросил на пол зажженную паклю.

Последнее, что он запомнил, когда закрывал дверь, были безумные глаза Афанасия, готовые выскочить из орбит. Он уже очнулся, но позвать на помощь не мог, так как юноша вставил ему в рот кляп.

Мастерская сгорела дотла. В этом Капитон постарался убедиться лично. Пожарная команда прибыла в тот момент, когда рухнула крыша мастерской.

Поэтому пожарные не стали торопиться разбирать огнедышащий завал. Со своего опыта они знали, что спасти уже ничего не удастся…

Замок открылся бесшумно, а дверные петли даже не скрипнули (сам смазывал их еще третьего дня).

Княгиня спала.

Толстая свеча у кровати стаяла уже до половины, фитиль свернулся черным колечком, и трепетный язычок пламени то вытягивался вверх острым, раскаленным добела наконечником копья, то расползался по талой восковой лужице увядшим лепестком осеннего цветка.

В спальне царил зыбкий полумрак…

От напряжения Капитону показалось, что княгиня шевельнулась.

Лоб юноши мгновенно покрылся испариной, правая рука судорожно сжала в кармане свинцовый кистень.

Он стоял у изголовья Сасс-Тисовской неподвижно, чуть дыша, крепко стиснув зубы, смотрел на нее искоса, боясь повернуть голову.

“Почудилось… У-уф…” – вздохнул он, наконец, про себя с облегчением и стал открывать шкаф.

Руки молодого человека дрожали, были непослушными, и Капитон провозился с замком долго.

Шкатулка с гербом Сасс-Тисовских на крышке стояла на месте.

Быстро переворошив ненужные ему бумаги, Капитон сунул в карман полушубка черный бархатный кошель княгини, расшитый мелким жемчугом, – в нем лежали ассигнации крупного достоинства, в основном николаевские, – и стал заворачивать шкатулку в платок, припасенный загодя.

Неожиданно за его спиной послышался шорох.

Капитон стремительно обернулся – и тут же упал от сильного удара в грудь. Чья-то массивная туша навалилась на него каменной глыбой, толстые, сильные пальцы вцепились в горло.

Капитон изо всех сил рванулся в сторону, ужом выскользнул из цепких объятий, вскочил на ноги и опять грохнулся на пол, сбитый подножкой.

В лицо дохнуло сивушным перегаром, и хриплый, свистящий шепот всверлился в его сознание:

– Обмануть меня… вздумал? С-собачий сын! Удавлю-у…

“Вилюйский!? Как он?… Откуда?…”

Уже почти ничего не соображая и едва дыша, Капитон наконец вырвал из кармана кистень и ударил им купца по голове.

Тот только тряхнул лохмами – удар пришелся вскользь – и попытался перехватить руку Капитона.

Но не успел – следующий удар попал в висок.

Охнув, Вилюйский обмяк.

Судорожно глотая воздух, Капитон оттолкнул обеспамятевшего купца в сторону, поднялся.

В голове гудело, ноги подкашивались; чтобы не упасть, он прислонился к шкафу. Постоял немного, затем поднял оброненную шкатулку и шагнул к двери.

И тут кто-то схватил его за рукав.

Нетвердо державшийся на ногах Капитон пошатнулся, дернулся, повернул голову – и встретил круглые, горящие глаза княгини!

В белой ночной рубахе, освещенная мерцающим пламенем свечи, она казалась привидением во плоти.

Сасс-Тисовская стояла молча, судорожно зевая широко открытым ртом, как выброшенная на берег рыбина.

Капитон слабеющими руками попытался оторвать ее пальцы от рукава полушубка, но не смог.

Тогда он, зарычав звериным рыком от отчаяния, ударил княгиню кистенем – раз, другой, третий… Сасс-Тисовская опустилась на колени, но рукав не отпускала.

Совсем обезумевший Капитон бил куда попало, совершенно не придерживая руку.

Княгина закричала хрипло и натужно:

– Помогите! Воры! Помо…ги…те…

Краем глаза Капитон увидел, что пришел в себя Вилюйский. Купец заворочался и встал на четвереньки, по-собачьи мотая головой, похожий на медведя-шатуна.

Совсем не помня себя, Капитон дико вскрикнул, рванул пуговицы полушубка, оставив его в руках княгини, выскочил за дверь и, прижимая шкатулку к груди, стремглав бросился бежать по коридору.

Уже вышибая дверь черного хода, державшуюся только на хлипком крючке, Капитон Мызгаев услышал наверху грохот выстрелов – видно, проснулся сын княгини…

Он встретил следователя прокуратуры и сотрудников уголовного розыска во главе с майором Дубравиным на удивление спокойно.

Только холодно блеснул глазами и поинтересовался, в чем его обвиняют.

– В краже драгоценностей у актрисы Ольховской, – ответил майор.

И отвернулся, чтобы ненароком не выдать свой гнев и презрение к этому выродку.

– Да? Забавно…

В его голосе звучала легкая ирония.

– Вы так думаете? – вскинулся Дубравин.

Но под укоризненным взглядом Белейко успокоился и приказал:

– Начинайте обыск. Понятые, прошу сюда…

Искали долго.

Дядя Саша, надев наушники специального прибора, исследовал стены и пол. Остальные оперативники тщательно осматривали каждую вещь в квартире – объект их поиска был чересчур мал и требовал огромного внимания и дотошности.

Отличился Белейко. Он как опытный настройщик музыкальных инструментов терпеливо и осторожно простукивал платяной шкаф на толстых ножках.

Эти точеные подставки под украшенный накладной резьбой ящик привлекли его особое внимание.

– Помоги… – позвал он Дубравина.

Вдвоем они положили шкаф на пол плашмя.

– По-моему, здесь… – сказал Белейко.

И для верности еще раз прошелся крохотным молоточком по одной из ножек.

Высверленное в ножке глубокое отверстие было забито хорошо подогнанной пробкой, и чтобы определить контуры тайника, понадобилась сильная лупа.

Перстень с “Магистром” оказался залит воском, и Дубравин только головой покачал, глядя на довольную улыбку Бронека: это какой же слух нужно иметь, чтобы по звуку определить тайник…

– Ну как? – спросил майор хозяина квартиры, показывая ему перстень. – До сих пор забавно?

Тот промолчал, смотрел на Дубравина ничего не выражающим взглядом, сложив руки на груди.

– Собирайтесь, гражданин хороший, – жестко сказал майор.

И обернулся к понятым:

– Спасибо вам, товарищи. Прочитайте и распишитесь…

Дубравин указал на протокол, написанный Белейко.

В краже он сознался сразу, с какой-то непонятной легкостью, даже облегчением, как показалось Белейко.

Старший лейтенант еще не знал до конца всех обстоятельств дела, а посвятить Бронислава во все нюансы своих новых изысканий у Дубравина просто не было времени.

– Это ваш дед? – показал Дубравин преступнику фотографию, взятую у Ольховской.

– Да…

– Вы удивительно похожи, – сказал майор. – И не только внешне, – добавил он с намеком.

– Может быть…

– Это ваш фонарик?

Майор вынул из ящика стола и положил перед ним изящную вещицу.

Впервые за время допроса в глазах преступника что-то дрогнуло. Но ответил от твердо:

– Нет, не мой.

– Забавно, как вы изволили выразиться ранее. И странно, с какой стати вам не признавать свою вещь?

– Повторяю: фонарик я вижу впервые.

– Ой ли? Вот показания Ольховского, утверждающего, что владельцем фонарика являетесь вы; все-таки вещь редкая, запоминающаяся. Это – показания граждан, которые вместе с вами были в туристической поездке по Германии. Они подтверждают, что тоже видели у вас этот фонарик. И, наконец, заключение экспертно-криминалистического отдела, где указано, что обнаруженный на стекле фонаря след большого пальца левой руки принадлежит вам. Так чей это фонарик?

– Ну, если так… Видимо, я просто забыл. У меня действительно был такой фонарик. Похожий на этот.

– Запишем… И куда он девался?

– Вот уж чего не помню… Где-то посеял. Может, когда ездили на пикник… Нет, не могу вспомнить.